Анатолий Рыжик Харьковсая академия ПВО Поступление

Литклуб Трудовая
 Воспоминания офицера -ветерана Войск ПВО страны
               


                Академия. Лагерь

Поступать в Харьковскую академию я ехал хорошо подготовленным и настроенным на победу. В личном деле, отправленном в академию, находилась отличная и по тому времени очень важная партийная характеристика.
Самым сильным моим козырем было то, что я поступал вне конкурса – об этом в армии существовало специальное положение, а я по результатам службы попадал под его действие.
Фактически, сдав на тройки экзамены, я должен был принят в академию. Всё располагало к успешному поступлению.
Приехав в Харьков, я повторно прошел медкомиссию, затем меня отправили в городок Чугуев – где находился учебный центр академии.
Расписание экзаменов было следующим: месяц установочных сборов, на которых с абитуриентами были проведены занятия профессорско-преподавательским составом академии, после этого в течение трёх недель конкурсные вступительные экзамены.
Разместили абитуриентов в палаточном лагере, среди чудной природы – в сосновом бору.
Контингент абитуриентов разный, но в основном старшие офицеры: майоры и подполковники. Было несколько капитанов и три старших лейтенанта.
Конкурс оказался небольшим – порядка три человека на место.
В течение всего времени пребывания в лагере занятия проводились на улице, в классах, оборудованных на полянках, между сосен. Сверху был натянут брезент – защита от дождя.
Стояли столы, стулья, доска, а периметр класса был выложен побеленными камнями. Со стороны природы всё выглядело экзотически-достойно, а кислорода было – хоть отбавляй.
Этого нельзя было сказать о людских отношениях.
С самого начала - с момента попадания в учебный центр академии чувствовалась какая-то напряжённая, я бы сказал недружелюбная обстановка. Многие из поступавших офицеров давно знали друг друга по совместной учебе в училищах и по прохождению службы в частях. Внешне всё выглядело дружелюбно и достойно, но по лагерю распространялись неприятные слухи о ком-то, сплетни, осуждение кого-то, делались доносы и строились интриги.
К этому склоняла и администрация лагерного сбора, которой руководили два полковника из академии – командир батальона и замполит (фамилии обоих помню, но не хочу их здесь упоминать).
В первые дни установочных сборов, только началась самоподготовка, рядом с уличным классом, метрах в тридцати, начал выставляться стол с двумя стульями.
Место за ним занимал полковник-замполит и по одному вызывал кого-нибудь (по своему списку) из сидевших на занятиях в классе. Беседовал, что-то записывал. Длительность беседы с основным количеством офицеров составляла час – полтора и только с немногими 20-30 минут.
Те, кто её прошел, делились по-разному произведёнными впечатлениями, но никто не говорил о конкретных вопросах беседы.
Это было понятно, так как второй побеседовавший с полковником сказал, что тот задал ему вопрос:
- «А что рассказывал предыдущий товарищ о беседе со мной? Как он отнёсся к разговору, обсуждали ли Вы вопросы, о которых мы говорили?»
Этот полковник «работал» плодя сплетни и интриги не покладая рук на протяжении всего лагерного сбора – почти три месяца. Со мной он беседовал одним из последних и сделал это формально: я попал в число «короткобеседуемых».
Думаю, к этому времени у него уже было сформировано толстое досье на каждого абитуриента. Однако и за короткую беседу он успел меня спросить "кто, чем не доволен" и "кто, что, про кого, плохое говорит".
Занятия, которые проводил с абитуриентами профессорско-преподавательский состав академии, отличались высоким качеством и умением обучающих излагать материал.
Было понятно и интересно. Лекции были до обеда, а после – самоподготовка.
В палаточном лагере (месте нашего проживания) второй полковник – комбат установил жёсткий порядок.
Мне этот «порядок» показался унизительно-идиотским. Первым делом со всех поступающих собрали деньги на одинаковую спортивную форму, так как в лагере, через месяц, ожидалось проведение спортивного праздника академии и генерал-полковник Кубарев (начальник академии) дал команду всем быть в одинаковой спортформе.
У кого не имелось с собой денег (или не хватило) должны были отправить телеграммы с запросом домой. Срок сдачи денег на спортформу – неделя. Первого из офицеров, заявившего, что деньги я сдам потом, когда поступлю – отчислили.
Это ещё не все поборы. Собрали деньги на трехмесячную подписку. Каждому абитуриенту выписали по газете «Правда» или «Известия», причем, не спрашивая, какую из них он хочет. Их (и почту) приносили в лагерь утром, когда все были на занятиях. Наряд по лагерному сбору (из абитуриентов) по приходу почты должен был нарезать газеты и развесить во всех туалетах лагеря до… прибытия нас с занятий!
Лагерь был большой: в нём находился и обучался один из курсов академии, проводились плановые сборы, жили семьи офицеров, задействованных в лагере, работал и жил обслуживающий персонал.
Нашей подписки на «Правду» и «Известия» хватало как раз, чтобы каждый проживающий в лагере Чугуева мог вытереть себе задницу свежей нарезкой.
На всех поступающих в академию оставалась пара экземпляров газет, очередь чтения которых до меня никогда не доходила (причина понятна - я был один из очень немногочисленной группы поступающих старлеев).
Утром проводилась физзарядка – кросс пять километров. По графику назначались уборщики территории, которые выходили с мётлами на уборку всего лагеря. Кстати, подметать выходили в новых, только что купленных,  спортивных костюмах. Подметали в основном у домов, где жили семьи офицеров и жил обслуживающий персонал. Руководил уборщиками кто-нибудь из младших офицеров, преподавателей или лаборантов академии, при необходимости указывая старшим офицерам (абитуриентам) на плохое качество работы. У меня это вызывало возмущение, и я высказывал его вслух. (Язык мой – враг мой). Это несомненно, было передано замполиту. Меня крайне удивляло, что никто из старших офицеров против этого нарушения субординации не выступил.
Наряд по лагерному сбору назначался из абитуриентов независимо от воинских званий. Дежурным шел подполковник, а дневальными все остальные. Ввиду того, что основной массой поступающих были майоры и подполковники (капитанов было немного и всего три - четыре старших лейтенанта), то они вынуждены были ходить дневальными.
Наряд был сложным, круглосуточным. Несение службы постоянно подвергалось проверкам должностными лицами академии. Особую опасность для лагеря (и для проживающих в нём) представлял пожар. Тем летом было очень сухо, практически без дождей.  На земле лежал толстый слой сухих хвойных иголок. Спичка или окурок могли определить участь всего леса, а не только нашего лагеря. За курение в неположенном месте отчисляли.
Наряд обязан был тщательно следить за соблюдением мер пожарной безопасности.
В состав наряда назначалась постоянная группа офицеров. В моей группе дежурным ходил подполковник С*, а дневальными были я и подполковник Караткевич (неплохой мужик, с ним мы жили в одной палатке).
Через несколько лет мы встретились на сборах в Московском округе ПВО. Караткевич к тому времени закончил академию. Мы оба были в звании подполковника, но я был на должности полковника, а он так и прозябал на подполковничей…
 Однако это другая история.
Обязанностей у дневальных было много, они, по договоренности, делились между составом наряда.  Среди них была и такая: вывесить нарезанные газеты в туалеты для семей преподавателей, проживающих в лагере и для обслуживающего персонала. Мне очень не нравилось ещё одна из обязанностей: вычищать до блеска множество урн с окурками и убирать вокруг них, а подполковник Караткевич (второй дневальный) стеснялся вешать в присутствии женщин нарезку газет (они могли в это время  находиться в туалетах). Мы разделили обязанности так: он чистил урны и собирал окурки, а я ходил по туалетам, развешивая, свежую, «четвертованную» прессу.
Заходя в туалет, я вел себя культурно – всегда здоровался с сидевшими в нём. Сидящие этот порядок знали (не я и не они его завели) и не смущались моим кратковременным присутствием.
Да, удивительный был порядок в лагере харьковской академии в городе Чугуеве, гимном которого была частушка:
                По реке плывёт топор
                Из города Чугуева,
                Ты плыви себе, плыви –
                Железяка …     … ва.
Каков лагерь – таков и гимн.

                Экзамены

После хорошо проведённой подготовки, позволившей мне понять ранее неосмысленное, вспомнить забытое и изучить незнакомое - начались вступительные экзамены.
Без сюрпризов не обошлось и здесь, а самым «оригинальным» оказалось введённое в академии на этот первый набор новшество – не говорить полученную оценку абитуриенту, сдавшему экзамен! Только через сутки назывались фамилии получивших «неудовлетворительно» и они покидали лагерь.
Ранее о таком беспределе не слышал не только я – оно оказалось внезапным для многих офицеров. Всем стало окончательно ясно – экзамен профанация. С абитуриентами выполнялся ритуал, результат которого руководству академии известен изначально. В то же время все молчали, понимая невозможность что-то изменить, и надеялись на свою звезду удачи. Надеялся и я.
Самым сложным для меня был предпоследний экзамен по радиоприёмным устройствам.
Численность абитуриентов в лагере к этому времени сократилась почти вдвое – значительно увеличив вероятность поступления оставшихся.
Экзамен по радиоприёмным устройствам оказался в расписании предпоследним потому, что преподаватель находился в отпуске.  Первым рабочим днём у него оказался приём экзаменов в нашей группе. Серьёзный человек: полковник, профессор, доктор технических наук он - был строг, но доброжелателен к нам.
Экзамен начался. Ничего необычного, но когда стали выходить сдавшие экзамен, то они знали оценки! Экзаменатора забыли предупредить о «новшестве»!
На этом экзамене я получил к моей великой радости «отлично». Был уверен – я поступил. А как иначе? Практически всё сдано, осталось формальное – изложение, а я поступаю вне конкурса.
Радоваться пришлось недолго: на следующий день, к моему великому огорчению, выставленные оценки были отменены (полный беспредел) и в группах, сдающих экзамен после нас - не выставлялись.
Последний экзамен то ли изложение, то ли сочинение большого труда для меня не представлял. После него «отсеялись» немногие, а в лагере остались только те, кто сдал все экзамены. Наступило время ожидания решения приемной комиссии.
Комиссия работала полторы недели, а мы, сдавшие экзамен, строили на территории лагеря кирпичный дом, точнее ассистировали и помогали каменщикам. Разнорабочие в звании от старшего лейтенанта до подполковника носили кирпичи, замешивали раствор, выносили мусор.
В пятницу комиссия вынесла свой вердикт и около двадцати человек отчислили - отправили по домам.
Остальные (и я среди них) праздновали победу – мы поступили! Поэтому, когда в воскресение меня вызвали к полковнику – комбату как гром среди ясного неба, прозвучало то, что меня и ещё трёх поступивших отчислили. Эти офицеры находились тоже у него в кабинете - два майора и капитан.
Полковник сообщил, что нам к месту службы уже выписаны проездные документы, а личные дела
 нам выдадут на руки. Кто-то из майоров спросил:
«Как происходящее понимать, и вообще, что всё это значит?»
Полковник ответил:
«Очевидно, Вы, в самом деле, не понимаете, что происходит, и где Вы находитесь. Вас не устраивают наши правила и порядки. Это причина, по которой Вы не поступили. Основная же причина заключается в том, что Вы  не прошли по конкурсу. Подробно Вам сейчас никто объяснять не будет – сегодня воскресенье, все отдыхают. Если всё же у Вас имеются неясности, то из частей сделайте письменный запрос в адрес академии. Через сорок минут Вас отвезет на вокзал «Волга» - машина генерала, заместителя начальника академии.
Видите, как уважительно мы к Вам относимся?»
Мы все и всё видели, поэтому пошли собираться.
      Пока на генеральской «Волге» мы ехали на вокзал, пока обедали в ресторане в ожидании поездов, разговорились. Мне, с моим поступлением всё было ясно, но напротив меня за столиком сидел не поступивший майор Воробьёв, на груди которого красовались колодки двух орденов «Красная звезда»! Причём не за ратный труд, а за боевые действия, за войну во Вьетнаме. Он-то почему не поступил, вернее «и его не приняли»?!
Конечно, я догадывался: за период лагерного сбора он несколько раз во всёуслышание возмущался установленными порядками. Значит, кто-то донёс…
Воробьёв подтвердил мою версию рассказав, что когда его при подготовке к экзамену вызвал замполит за «отдельный стол» и начал задавать свои вопросы, то он его прервал, сказав, что офицеру не достойно заниматься кляузами и доносами.
Стало понятно – академии, в которой «правят бал»
 такие замполиты, не нужны такие заслуженные офицеры как Воробьёв.

                ***
На память о том поступлении в харьковскую академию у меня остались «Представление о приёме вне конкурса» и «Партийная характеристика». Я их удалил из личного дела "на память". Вполне понятно, что это делать было нельзя, но решил - пригодиться.