Последнее время всё чаще Вера просыпалась около шести утра. Вот и сегодня. Сначала из памяти с трудом вытягивался сон, потом полетели одна за другой картины вчерашнего дня вперемежку с давними событиями, как сказал бы Василий Иванович, по ассоциации. Вообще-то ассоциативное мышление очень даже необходимо для творческой личности. А сны есть проекция будущего или невыполненные обещания, отягощающие душу.
Во сне Вера летела через реку. Удивительный сон, и оттого она без труда его вспомнила. Вспомнила, как она боялась оторваться от земли, но всё же пересилила себя, оттолкнулась, вытянула вперёд руки и полетела, набирая скорость. Ощущение — захватывающее! Легко опустилась на другой берег и пошла по узкой полоске, зажатой между водной гладью и подмытыми водой буграми. В темноте определялись кусты, под ногами — склизкая земля, как после затяжных дождей, и мысль: мне надо вернуться.
Вера приоткрыла один глаз, взглянула на светящиеся цифры будильника. Часы показывали шесть часов тринадцать минут. Хочется ещё поспать. Она повернулась на другой бок и тут же увидела Василия Ивановича. Он отчётливо нарисовался со своими густыми усами и большими водянистыми глазами, которые при разговоре закатывал вверх. Сосредотачивался? Не хотел смотреть на студентов, чтобы не сбиться с мысли? А ещё Василий Иванович любил ходить взад-вперёд, подходить к окну, что-то высматривая в однообразном городском ландшафте, словно доказывая себе: вот другие ничего не могут увидеть, а он всегда находит новое и весьма интересное.
«Сегодня — показ этюдов на оправданное молчание.
Надо подготовиться, да и Саше пору слов успеть сказать», — думала Вера, машинально одеваясь, стараясь не разбудить девочек. Но те уже одна за другой просыпались, тихо переговаривались, застилали постели. Люда пошла на кухню ставить чайник, взглянув на Веру, спросила: «Ты уходишь?» Вера сказала, что позавтракает в кафе, и вышла из комнаты.
Трамвая долго ждать не пришлось. Две остановки, потом шла, нет, почти бежала. По дороге зашла в кафе, выпила чай с ватрушкой и не заметила, как оказалась в аудитории, будто до этого продолжала находиться в непробудном сне.
— Разберём понятие Константина Сергеевича, — фамилию Василий Иванович не называл, студенты режиссёрского курса обязаны знать, о ком идёт речь, и студенты, конечно, знали, — разберём, — усиливая голос, повторил Василий Иванович, — понятие, — он сделал паузу и, повысив голос до верхней возможной ноты звучания громко, нараспев вывел: — Предлагаемые обстоятельства. Кто-нибудь может помочь мне?
В комнате образовалась тишина, при которой можно было услышать пролетающую муху. Студенты перестали дышать, втянули головы в плечи, воображая, что надели шапки-невидимки.
Василий Иванович, не глядя, чувствовал напряжённо повисшую паузу, передающую состояние, а состояние или атмосфера на сцене и есть одно из важнейших, если не самое важное, в театре. Именно состояние, энергетическая наполненность волнами перекатывается в зал, захватывая и покоряя зрителя. И педагог наслаждался возникшей атмосферой, наслаждался по причине редкого его возникновения на репетициях и даже спектаклях известных режиссёров. Но было не время загружать головы юных слушателей высшей математикой, нет, алгеброй возвышенного творчества, и он продолжал допытываться:
— Кто может нам рассказать о предлагаемых обстоятельствах?
Наконец вверх потянулась рука.
— Да, пожалуйста, Татьяна.
Татьяна встала, студенты облегчённо вздохнули. Можно расслабиться, переключиться на свои проблемы, что означало несколько ослабить внимание.
Татьяна Дулева обладала крупным носом, голубыми глазами, крашенными под блондинку короткими волосами, торчавшими в разные стороны, и сухопарой, крепкой фигурой, как у подростка. Груди у неё можно было обнаружить с большим трудом, тщательно присматриваясь, что выглядело бы невоспитанностью, если не наглостью. Скорее мальчик, чем девушка, хотя она красила ресницы синей махровой тушью, подчёркивая голубизну глаз. Она и была, как мальчик, смелой, активной, держалась независимо и даже с вызовом. В общем, умела постоять за себя. Её недолюбливали, побаивались.
Таня кашлянула, проверила голос — проснулся ли. Быстро заговорила:
— Актёр, разучивая роль, погружается в обстановку пьесы. Прежде всего он должен уяснить, кто он, из какой социальной среды, в кого влюблён, кто в него влюблён…
В аудитории послышались смешки. Каждый подумал о себе. Время молодое, когда и в столб можно влюбиться.
Татьяна замялась, на белых щеках выступили красные пятна. Вера поняла: нервничает.
— Кто в него или в неё влюблён? Все пьесы о любви. Некоторые — об ожидании любви. В каждой пьесе можно найти если не любовный треугольник, то любовные переплетения, —уверенно продолжила она.
Студенты, смеясь, зааплодировали. Василий Иванович слегка улыбнулся, бегло взглянул на Таню и, глядя в сторону окна, к которому медленно приближался, задал вопрос: — А вы что думаете, Вера?
Вера вскочила. Сердце учащённо забилось, кровь прилила к голове. Что кровь прилила, наверно, хорошо, мысль активнее будет работать, а вот сердце… Сразу стало не хватать воздуха, но Вера постаралась взять себя в руки.
— Татьяна правильно сказала. Любовь очень важна.
Снова послышался смех, но с какой-то примесью иронии, ядовитой иронии. Так показалось Вере, и она внутренне сжалась.
— Вам больше нечего добавить? — с безучастным видом глядя в окно, спросил Вась. Так между собой студенты прозвали педагога, что казалось совсем не обидным: Василий — Вась.
— Я на своём примере… Мои предлагаемые обстоятельства таковы: мне нужно ответить на вопрос, заданный педагогом. Я, учась на режиссёрском отделении, должна хорошо ориентироваться в системе Константина Сергеевича. Однако в силу своей застенчивости как свойства характера сильно волнуюсь и не могу собраться с мыслями. Если бы эта была роль в пьесе, я должна была бы разволноваться, мять, теребить что-нибудь пальцами. Например, поясок, кончик платочка или, допустим, вертеть карандаш и неожиданно сломать его.
— Мять что-нибудь в руках — это штамп, — зловещим голосом констатировал Володька Гуров — высокий веснушчатый парень с никакими, то есть совсем незапоминающимися глазами, тоже смотрящими во время разговора не на собеседника, а куда-то поверх. Видимо, поэтому его и взял на свой курс Вась, угадав похожесть.
— Понимаю. Штамп. А какое ты предлагаешь приспособление? — не сдавалась Вера.
— Я в предлагаемых обстоятельствах, — громко выкрикнул Гуров.
— Ну это само собой, — звонкий голос Тани перекрыл поднимающейся шум. Студенты начали спорить друг с другом, доказывать свою точку зрения. Вера беспомощно оглянулась, пожала плечами и села, махнув рукой. Мол, всё равно её не услышат.
Василий Иванович захлопал в ладоши. Сразу наступила тишина. Этот условный сигнал практиковали полгода, пока на него не выработался рефлекс, как у собаки Павлова.
Вась был доволен. Курс разогрелся, скованность испарилась, как и не было, можно приступать к этюдам, а затем и к репетиции отрывков из классических пьес. К современной драматургии Вась относился весьма и весьма скептически, считая, что учиться нужно исключительно на классике.
И снова Вась посмотрел на Веру и мимо неё. Вызвал показать приготовленный этюд.
Этюд на оправданное молчание нужно было придумать и поставить со своими сокурсниками. «Чего Вась ко мне сегодня привязался?» — подумала Вера и, найдя глазами Сашу, кивком головы пригласила выйти на возвышение, отделяющее зрителей, а сейчас студентов от священного лицедейства
В Древней Греции играли по большей части трагедии. Зритель проводил в театре время с зари до заката на открытом воздухе. Женские роли исполняли мужчины. Вере в те времена не светило бы ничего.
Зато сейчас она выступала в роли драматурга, режиссёра и актрисы. Три в одном, как любил повторять Вась, когда кто-то удачно исполнял роль, действуя как сценарист, режиссёр и актёр одновременно.
Вера целых два дня непрерывно думала и никак не могла придумать ситуацию, где действие происходит без слов. В голову ничего путного не приходило. В голове — полная пустота. Мозг не хотел выдать ни одной мысли, ни одной картинки, кроме: я бездарна, мне никогда не осилить тонкостей режиссёрского мастерства.
Ночью за день до показа она проснулась и вспомнила, как однажды, когда она возвращалась из Ростова-на-Дону после провала экзамена в актёрскую студию, вагон, в котором она сидела у окна, остановился напротив встречного поезда. Она увидела парня, сидевшего напротив. Это был принц из сказки. Они смотрели, не отрываясь, друг на друга. Между ними блеснула невидимая молния. Вера физически ощутила удар в сердце. Одноимённые заряды отталкиваются, а разноимённые притягиваются, мелькнуло в голове. Значит, они — разноимённые. Вторая половинка. Любовь с первого взгляда. Вера читала о такой любви.
С первого взгляда и до последнего вздоха. Парень привстал, упёрся ладонями с длинными крепкими пальцами в мутные стёкла, прижался лбом. Вера поднялась, как под гипнозом, тоже прижалась лбом к стеклу, пытаясь понять по кричащему рту слова.
Так они стояли с минуту, а казалось — вечность. Поезд тронулся. Чей? Его? Её? Парень замахал руками. На лице выразилось отчаяние. Она тоже замахала руками, кричала, что не слышит, показывала на уши, мотала головой. Парень от отчаяния ударил кулаком в стекло, желая разбить, преграду, отделяющую его от счастья. Вера, преодолевая природную скромность, нежно гладила оконный холод рукой. Ей казалось — его лицо. По щекам катились горячие капли одна за другой, а глаза парня, второй половинки, отдалялись, уплывали в невозвратность.
Они с Сашей закончили этюд. В аудитории наступила тишина. Вера стояла, опустив низко голову, хлюпала носом.
Вась тихо сказал: «На сегодня всё. Остальные этюды в следующий раз».
Ребята, перешёптываясь, тихо выходили из аудитории. Таня задержалась, поджидая Веру, глазами передала: потрясающе! Вера смущённо прошептала:
— Правда?
— Угу, — кивнула головой Таня. — Меня пробрало.
— И всё же это не искусство, — бросил проходящий мимо Саша.
— Конечно, не искусство, — согласилась Вера. — Сама жизнь. История, случившаяся со мной. Я же тебе говорила.
— Подожди! — крикнула Таня, боясь, что всегда спешащий Саша скроется из виду.
— Что, я не прав? — обернулся на ходу Саша.
— Вовсе не прав.
— Тебе меня не разубедить, — Саша неожиданно остановился. Вера и Таня тоже. В узком проходе трое прижались к окну, уступая дорогу, снующим туда-сюда студентам.
— То, что вы сыграли сегодня, — настоящее искусство! Между вами случился контакт. Ваша энергия захлестнула меня, увлекла моё воображение.
— Даже смешно слышать. Мы играли этюд после единственной репетиции, — Саша для убедительности поднял вверх указательный палец. — Несерьёзно всё это. И вообще, искусство не должно подражать жизни.
— Вы и не подражали. Вы создавали жизнь. Свою жизнь в предлагаемых обстоятельствах, и это было здорово!
Вера посмотрела на Таню с благодарностью. Та её защищала. Защищала искренне и аргументированно, подчёркивая Танину, а заодно и Сашину талантливость. Чего не хватало Вере, так это признания. Другие ей казались лучше её. Все другие и по всем параметрам — лучше!
— Любое повторение человеком виденного, перечувствованного будет искусством, — не унималась Таня. — Например, вот если бы наш разговор подслушал писатель и захотел его передать в своей книге, можно назвать написанное искусством? Существование наше сейчас — жизнь, но когда эту жизнь передаёт писатель — это уже искусство.
Саша задумался. Таня смотрела на него выжидающе.
— Таня, ты в чём-то права, — вступила в разговор Вера, — но бывает хорошее искусство, хорошо выполненная вещь, а бывает не очень.
— Неважно, — упиралась Таня, — то и другое всё равно можно назвать искусством.
Саша повернулся уходить.
— Ну пока, девочки. Не хочу с вами спорить.
— А ты не собираешься на зарубежную?
— У меня дела. И всё же я настаиваю на своём. Даже Верины слёзы — не искусство! — И Саша ушёл. Нет — убежал.
Сашу на второй год избрали старостой группы, что давало ему некоторые преимущества и свободу передвижения. А убегал — об этом знали все — к жене, родившей ему сына. Понять можно. Заботливый отец.
Девочки посмотрели друг на друга. Вера резко повернулась к окну, и её хрупкие плечики задрожали. Таня молча обняла подругу. Вера не могла понять, отчего плакала. Ей было неловко перед Таней, перед проходившими студентами. Хорошо хоть Саша не видит её слёз. Плакала от нервного перенапряжения? Внутри трепетало, а на сердце образовалось тяжёлое облако. Под ним маленькое сердце сжималось, и его тяжёлые удары бились в области горла. Это душа просилась на волю. Вера не понимала, отчего ей так тяжело, и плакала.
На подоконник сел крупный голубь и начал перебирать лапками, ворковать. Пёрышки на тельце поднялись, будто невидимый фен распушил их, придавая голубю округлую форму, ещё больше увеличивая его в объёме.
Вера подумала, что это знак и у неё всё будет хорошо. Голубь — символ мира, олицетворение покорности, верности, надежды, а также Духа Святого. Прозвенел звонок, приглашая на лекцию.
На Танину руку, лежащую на плече, легла рука Веры, передала благодарность легким пожатием. Вера поймала Танин взгляд. Лёгкая улыбка осветила лицо.
— Спасибо тебе, я сбегаю в туалет, умоюсь — и на зарубежку. Хорошо? — виновато заглядывая в глаза Тани, спросила Вера и, получив одобрение кивком головы, оставив тяжёлую сумку на подоконнике, побежала в туалет.
Открыв дверь, чуть не задохнулась от дыма. Девочки курить бегали в туалет или на улицу. В коридорах — запретили. Накурили и разбежались по аудиториям. Высокая блондинка, поджав губы, красила тушью ресницы. Кроме неё, никого не было. Плеснув на лицо несколько пригоршней воды, Вера взглянула в зеркало. О... Боже! Красные глаза, нос как у заядлого пьяницы. Она заставила себя улыбнуться, сдерживая новый поток слёз. «Всё будет хорошо. Я молода, талантлива, красива, молода, талантлива, красива, молода, талантлива, красива», — повторяла и повторяла Вера.
Вера ещё много раз будет сомневаться в выборе профессии, а после просмотра очередного спектакля или фильма — задавать себе вопрос: искусство, не искусство? Её бессонница станет привычной. Впереди взлёты и падения. Впереди — вся жизнь! А как она сложится, время покажет.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/01/320