Солнечный день.
Заросший травой- муравой и густыми розетками подорожника просёлок, по которому
так и хотелось сбросить обувь и пройтись по мягкой шелковистой траве босиком, ощущая, чувствуя подошвами мягкость, пышность, тепло, зелёной травы.
День разгуливался, было солнечно, тепло, но не
жарко, что сразу наполнил душу ощущеньем какого-то праздника, и нет уже ни забот, ни тяжких раздумий.
Подул южный, мягкий, освежающий ветерок. Гурьбой побежали к речке Пекше домашние гуси, вытягивая, как знак вопроса свои изгибистые шеи.
Звон комаров усиливался с каждой минутой.
Вот просёлок кончился, появилась петляющая тропинка, всё ближе подбиралась к берегу, к лесной кустистой опушке.
Серебристые ивы, дуплистые ольхи-старушки, черёмуховый подрост, молодые задорные берёзки в зелёных платочках, охотно обрамляли края тропинки.
С лесной опушки пение птиц почти не раздавалось, лишь где-то далеко, в прохладной глухомани звонко раздавался крик кукушки. Под навесом лохматой ели, лежали вразброс свежие шишки. Это белка их сбросила: делала запасы на зиму.
Белку, будто вихрем подбросило. С ветки на ветку: «Прыг-скок… прыг-скок…»
Пеночка- маленькая птичка трепетала на одном и том же месте. Её движения были какими-то неуверенными, расслабленными. Постепенно она опускалась всё ниже и ниже и наконец, села в траву, затихла.
Тропинка петляла по самому берегу. Крупная кряковая утка, свечой поднялась из камышей, свесив марковно-красные лапки. Она быстро пролетела над руслом и стала приближаться к речной камышовой излуке.
В излуке я увидел двух жёлто-пушистых утят: торопливо перебирая ластами, они резали прозрачную воду, уходя в густые камыши.
Вдруг в один момент все птичьи голоса на берегу стихли-наступила не понятная, таинственная тишина, как по команде невидимого дирижёра.
Прошло пять минут таинственной, загадочной тишины и над берегом показался ястреб-тетеревятник. Хищник развернулся и стал кружить, понемногу опускаясь.
Ястреб, не шевелясь, спокойно, клевал утку, пока я не бросил в него камень лежащей на берегу.
Он резко взлетел. А утка, очнулась и юркнула в камыши, где её ожидали утята.
Уже в полную силу полыхало полуденное солнце. Солнце просвечивало всё на славу, теплила: её золотые лучи вонзались в зеркальные омута, в речную излуку, в береговые ольхи, черёмухи, берёзы.
Остро пахло разогретой хвоей, цветами, цветущей земляникой. На опушке тихонько перезванивались лиловые колокольчики. С возгласом:»Чив-чив-чив»- робко пробовала голос малиновка.
Речка Пекша тихо плескалась в берега. С пологого ивового берега вода в русле казалась густо-синей, таинственной, с зеркальными тёмно-вишнёвыми бочагами.
Из ближнего ко мне бочага тянуло прохладой и впрямь подумалось, что вода в русле остановилось, остекленело, лишь на самой середине, быстрине, где торчала замытая песком коряга, на глади воды была мелкая-мелкая рябь, круги- рыбёшка играла.
С речной луговины послышался скрип коростеля. В кустах бузины сидела какая-то непонятная серая птичка и задавала один и тот же вопрос:» Как жить… как жить…»
Чуть слышно позванивала синица в черёмушнике.
В воздухе витала какая-то особенно-завлекательная рождающая в душе светлые чувства спокойная полуденная тишина.
Лишь впереди, на ветке берёзки смело примостился шустрый щегол, который с укором косился на меня, своими чёрными глазами и тонко попискивал:»Уже полдень…полдень…полдень»
На моё длинное удилище нежданно сели гости-две синие стрекозы, трепеща прозрачными крыльями, стрекозы мирно сидели минуты две и разом вспорхнули, закружились над водой, над темнеющей в русле корягой. Задевая крылышками ивовые ветви, листья, обе синие стрекозы пустились в непонятный танец.
Особенно они разыгрались возле осанистой берёзы, стоящей над зеркальным омутом.
Догоняя, друг дружку, стрекозы, как вертолёты всё время поднимались вверх, вверх, как бы измеряли своим полётом высоту бородавчатой берёзы: вот миновали середину, то сплетаясь, то
испуганно разъединялись, вот долетели до вершины, до верхних веток, а достигнув маковки, разом оборвался их танец-они затерялись в берёзовом подросте. Ах, стрекозы, ах проказники!
С опушки резко, тревожно вскрикивал дятел:» Пи-пи-пи-пи». У зачернённого комля сосны копошились в хвое муравьи. Как, откуда они тут взялись? Муравейника нигде невидно, а они ползают, издалека пришли?
В островке малинника птичка чечётка запела свою песенку:» Ви-тю ви-жу, вижу…». Мне показалось, что она не Витю видит, а меня.
На самом краю, березняка зацвели тёмно-фиолетовые и белые фиалки. Между просветами бронзовых стволов сосен, зацветает калужница, золотисто-жёлтые цветы, над которыми вновь закружились знакомые синие стрекозы.
Всё пора и домой.