Мухи, пыль и жар, одурь берет на этой проклятой дороге,
по которой я в 20-й раз проезжаю без удовольствия,
без желания: потому что против воли.
Из письма А.С. Грибоедова к А.А. Жандру
По дороге в Тифлис Грибоедов навестил в Москве свою мать, Настасью Федоровну. В Москве он встретил также вновь назначенных сотрудников миссии К. Ф. Аделунга и И. Ф. Мальцова (Мальцева).
Из письма К. Ф. Аделунга к отцу, Ф.П. Аделунгу, директору института восточных языков: «<...> Я разыскивал дом Грибоедова, в котором живет его мать, и ради этого сделал большой крюк. Я очень обрадовался, найдя там его самого; он только что приехал и завтра уезжает опять; так как Мальцева нет дома, я окончу письмо, когда все будет решено» (10 июня 1828 г.).
Решено было изменить маршрут:«Наш маршрут изменен; - сообщает К. Ф. Аделунг отцу, - мы едем через Харьков и Новочеркасск в Ставрополь, где мы встретимся с Грибоедовым и откуда дальше поедем вместе с ним. Мальцев проведет полдня в имении своего дяди; где буду я в это время, я еще не знаю; вероятно, я буду ждать его в ближайшем городе; у меня нет охоты ехать вместе с ним, в особенности на такое короткое время. <...> Я должен сократить мое письмо; так как хочу написать еще Александрине, потом надо идти на почту, к Грибоедову, а к часу дня на обед к Гарткнохе. Я мог бы написать еще о многом, если бы было больше времени, но, к сожалению, я должен очень торопиться. Только что выяснилось, что я расстаюсь с Мальцевым в Калуге и встречусь с ним в Орше» (11 июня 1828 г.).
Из Калуги Аделунг пишет отцу: «Вчера, в 8 часов вечера, мы выехали из Москвы, где мы задержались у Грибоедова; в Ставрополе мы опять встретимся с ним; не могу передать, как я этому рад; чем ближе я его узнаю, тем больше я его ценю и люблю. Я встретил у него Петрозилиуса, который просил меня передать тебе его почтение, хотя он и не знаком с тобой лично; он и Грибоедов не находили слов для похвал тебе; дело дошло до того, что Петрозилиус воскликнул: "Все, что зовется Аделунг, велико и станет знаменитым"» (12 июня 1828 г.).
Грибоедов выехал из Москвы 12 – го; перед отъездом написал письмо Ф. В. Булгарину:
«Любезнейший друг Фадей Венедиктович. Чем далее от Петербурга, тем более важности приобретает мое павлинное звание.— Здесь я несколькими часами промедлил долее, чем рассчитывал. Но ты можешь посудить, до какой степени это извинительно в обществе с материю и с миленькими полукузинками; jolies comme des anges <хорошенькие, как ангелы (фр.)>, и этот дом родимый, в котором я вечно как на станции!!! Проеду, переночую, исчезну!!! Une (...) existance <Проклятое существование (в подлиннике более резкое выражение) (фр.)>.
Скажи Ордынскому, что я был здесь опечален чрезвычайно, именно на его счет. Похвиснев, которого я полагал сделать предстателем у Вельяминова за его братьев, умер. И жаль, собственно, за этого молодого человека и за братьев нашего приятеля. Но в Туле думаю найти истинного ко мне дружески расположенного Алексея Александровича, брата Вельяминова, а коли нет, то буду писать к нему.
Сходи к пикуло человекуло. Он у меня ускромил месяц жалованья. Но со мною нет полномочия, письма государева к тому государю, к которому я еду. Подстрекни, чтобы скорее прислали, иначе как же я явлюсь к моему назначению. Я слишком облагодетельствован моим государем, чтобы осмелиться в чем-либо ему не усердствовать. Его именем мне объявлено, чтобы я скорее ехал, я уже на пути, но в том не моя вина, коли не снабдили меня всем нужным для скорейшего исполнения высочайшей воли. Здесь я слышу стороною вещи оттудова, которые понуждают меня торопиться. При-торопи же и ты мое азиатское начальство, его превосходительство пикуло (...) дерикуло.
На первый случай пришли мне Иордена «Атлас всеобщий» и карту войны, непременно и скорее, а антиквитетами и отвлеченностями повремени. Новейшее сочинение о коммерции, о ведении консульских книг, двойную или десятерную бухгалтерию тоже пришли, в руководство мне и моему Амбургеру.
Вот, мой друг, письмо ко мне моей сестры. Рассуди и, если можно, спишись с ней и помоги. Адрес ее:Марье Сергеевне Дурновой, Тульской губернии, в город Чернь. Но я совершенно оставляю это на твой произвол, как другу, обо мне искренно попечительному.
Скажи Александру Всеволодскому, что Одоевский требует от матушки уплаты долгу = 5000 рублей. Может ли он уплатить ему за матушку (которой он сам должен тридцать четыре тысячи)? — Она совестлива, больна и безденежна, Александр меня любит и честен. Поговори ему и понудь его непременно сделать мне приятное.
Прощай. Ты дал мне волю докучать тебе моими делами. Терпи и одолжай меня, это не первая твоя дружеская услуга тому, кто тебя ценить умеет.
Андрея, нашего благородного, славного и почтенного малого, Андрея обними за меня. Звонят здесь без милосердия. Оглушили, коляска готова. Прощай на долгую разлуку. Леночке и Танте поклон.
Матушка посылает тебе мое свидетельство о дворянстве, узнай в герольдии наконец, какого цвету дурацкий мой герб, нарисуй и пришли мне со всеми онёрами» (12 июня 1828 г.).
Из Тулы Грибоедов отправил еще одно короткое письмо Булгарину: «Вчера я позабыл еще об одном для меня важном предмете, "Hassel's Geographie von Asien, 4 vol."; все четыре волюма пришли поскорее в Тифлис. Греф ее при мне ожидал. Аделунг обещал купить мне.
Прощай Тула, Воронеж! Что за точки на сем свете, и почему надобно по нескольку часов ими заниматься. Как въедешь? Как выедешь? Верный твой друг А. Г.» (13 июня 1828 г.).
По пути к месту своего назначения Грибоедов заехал в усадьбу к своему другу Бегичеву в село Екатерининское Ефремовского уезда Тульской губернии. «Грибоедов пробыл у меня три дня., - пишет в своей записке Бегичев,- В разговорах наших, между прочим, спросил я его, не написал ли он еще комедии или нет ли еще нового плана. "Я уже говорил тебе при последнем свидании, - отвечал он, - что комедии больше не напишу, веселость моя исчезла, а без веселости нет хорошей комедии. Но есть у меня написанная трагедия". И тут же рассказал он содержание и прочел наизусть читанные им сцены в Петербурге. Не стану говорить мнения моего об этих сценах, вы его высказали в вашей рецензии. Но на убеждения мои прочесть мне всю трагедию он никак не согласился. "Я теперь еще к ней страстен, - говорил он, - и дал себе слово не читать ее пять лет, а тогда, сделавшись равнодушнее, прочту, как чужое сочинение, и если буду доволен, то отдам в печать"
Во все время пребывания его у меня он был чрезвычайно мрачен, я ему заметил это, и он, взявши меня за руку, с глубокой горестью сказал: "Прощай, брат Степан, вряд ли мы с тобою более увидимся!!!" - "К чему эти мысли и эта ипохондрия? - возразил я. - Ты бывал и в сражениях, но бог тебя миловал". - "Я знаю персиян, - отвечал он. - Аллаяр-хан <Аллаяр-хан был зять тогдашнего шаха персидского и в большой силе при дворе. Он возбудил шаха к объявлению войны. (Примеч. С. И. Бегичева.)> мой личный враг, он меня уходит! Не подарит он мне заключенного с персиянами мира» (Бегичев С.Н. Записка об А.С. Грибоедове).
16 – го июня Грибоедов вместе с Бегичевым поехал к сестре, Марии Сергеевне Грибоедовой (в замужестве Дурново), в село Спасское, Чернского уезда, Тульской губернии. Незадолго до их приезда у Марии Сергеевны родился сын. Грибоедов был восприемником племянника, названного в его честь - Александром. Когда сестра узнала, что Грибоедов по пути заедет к ним в Спасское, написала ему: «Твое последнее письмо нас совершенно осчастливило… Сердце мое обливается кровью при мысли о твоем отъезде. Зачем должны мы жить всегда вдали друг от друга? Когда же наступит счастливое время, и мы опять сблизимся? Муж мой тебя обожает: единственное его желание видеть тебя с нами. Надобно видеть, как каждая строка твоего письма его греет и восхищает. Для нас было бы величайшим счастьем видеть между нами нашего обожаемого брата».
Погостив пару дней у сестры, Грибоедов продолжил свой путь.
24 – го июня он прибыл в Новочеркасск. Здесь Грибоедов написал письмо своему другу А.А. Жандру: «Любезный Андрей. Мухи, пыль и жар, одурь берет на этой проклятой дороге, по которой я в 20-й раз проезжаю без удовольствия, без желания: потому что против воли. Двое суток пробыл я у матушке, двое у Степана, с которым много о тебе толковали. Он надеялся, что ты вместе со мною его посетишь. Но вышло иначе, я и сам блеснул, как зарница перед ночью, посадил с собою Степана, и покатились к сестре. Она с мужем бог знает в какой глуши, капусту садит, но чисто, опрятно, трудолюбиво и весело. Зять мой великий химик, садовник, музыкант, успешно детей делает и сахар из свеклы. Сашку, я наконец всполоснул торжественно, по христиански. Что за фигура: точно лягушка. И все это происходит в Чернском уезде неподалеку от Скуратова имения бывшего и сплывшего, которое они между прочим продали! И там я пробыл двое суток, расстались друзьями, расстаюсь и с тобою, мой друг, знай, что я жив.
Варваре Семеновне поклон, поцелуй и почтение.
Скажи Фадею, чтобы он прислал фасады Степану, да попроси его, чтобы он от себя или чрез Малиновского написал к Семашке в Астрахань и пригласил бы его ко мне определиться. Где-то по дороге в церкви, а именно в. селе Кривцовом, еще о сю пору читают только декларацию о Турецкой войне и ругают наповал персиян, полагая, что персияне и турки одно и то же.
Прощай, брат».
Через три недели после выезда из Петербурга Грибоедов прибыл в Ставрополь, где к нему должны были присоединиться Аделунг и Мальцов. Из письма К. Ф. Аделунга к отцу: «26 июня в 7 часов приехал, наконец, Грибоедов в Ставрополь. Я не смогу описать мою радость по этому поводу. Я чувствую истинную привязанность и любовь к этому превосходному человеку. Мы были и саду, когда он за нами прислал; он занял комнату рядом с нами. Несмотря на усталость, он, как всегда, был очень любезен и рассказал нам много интересного; мы пили у него чай, ужинали и не заметили, как настало 11 часов, когда мы и расстались. Ужин был такой превосходный, какого можно только пожелать. Хороший повар, которого держит Грибоедов, заставил нас забыть, что мы находимся в пути. В среду, 27-го, в 10 часов утра, уселись мы с Мальцевым на дрожки и отправились в путь. Грибоедов уехал вечером, так как нам надо было 7 лошадей, а он боялся не получить ни одной <...>».
Перед отъездом из Ставрополя Грибоедов написал письмо Булгарину:
«27 июня 1828. Ставрополь
Любезнейшая Пчела. Вчера я сюда прибыл с мухами, с жаром, с пылью. Пустил бы я на свое место т какого-нибудь франта, охотника до почетных назначений, dandy петербургского Bonds-street - Невского преспекта, чтобы заставить его душою полюбить умеренность в желаниях и неизвестность.
Здесь меня задерживает приготовление конвоя. Как добрый патриот, радуюсь взятию Анапы. С этим известием был я встречен тотчас при въезде. Нельзя довольно за это благодарить бога тому, кто дорожит безопасностью здешнего края. В последнее время закубанцы сделались дерзки до сумасбродства, переправились на нашу сторону, овладели несколькими постами, сожгли Незлобную, обременили себя пленными и добычею. Наши, пошедшие к ним наперерез с 1000 конными и с 4 орудиями, по обыкновению оттянули, не поспели.
Пехота {39-го Егерск. <ого полка> майор Казачковский, который думал фрунтом ударить на черкесскую конницу и сам тяжело ранен.} вздумала действовать отдельно, растянулась длинною цепью, тогда как донской полковник Родионов предлагал, соединившись, тотчас напасть на неприятеля, утомленного быстрым походом. Горцы расположены были табором в виду, но, заметив несовокупность наших движений, тотчас бросились в шашки, не дали ни разу выстрелить орудию, бывшему при пехотном отряде, взяли его и перерубили всех, которые при нем были, опрокинули его вверх колесами и поспешили против конного нашего отряда. Родионов удержал их четырьмя орудиями, потом хотел напасть на них со всеми казаками линейскими и донскими, но не был подкреплен, ударил на них только с горстью донцов своих, и заплатил жизнию за великодушную смелость. Ему шашкою отхватили ногу, потом пулею прострелили шею, он свалился с лошади и был изрублен. Однако, отпор этот заставил закубанцев бежать от Горячих вод, которым они угрожали нападением. Я знал лично Родионова, жаль его, отличный офицер, исполинского роста и храбрейший. Тело его привезли на Воды. Посетители сложились, чтобы сделать ему приличные похороны, и провожали его, как избавителя, до могилы.
Теперь, после падения Анапы, всё переменилось, разбои и грабительства утихли, и тепловодцы, как их здесь называют, могут спокойно пить воду и чай. Ген<ерал> Эммануель отправился в Анапу, чтобы принять присягу от тамошних князей. На дороге с той стороны Кубани толпами к нему выходили навстречу все горские народы с покорностию и подданством.
Опять повторяю, что выгоды от взятия Анапы неисчислимы. Бесит меня только этот пехотный майор, который не соединился с Родионовым и <был> причиною его безвременной смерти. Он 20-й крымской дивизии. Нашего кавказского корпуса штаб-офицер никогда бы этой глупости не сделал. Впрочем, в семье не без урода. В 825 году я был свидетелем глупости Булгакова, который также пропустил закубанцев и к нам и от нас.
Прощай. Лошади готовы.
Коли к моему приезду гр. Эриванский возьмет Карс, то это немало послужит в пользу моего посольства. Здесь я уже к его услугам, все меня приветствуют с чрезвычайною переменою его характера. Говорят, что он со всеми ласков, добр, внимателен, и бездну добра делает частного и общего. А у нас чиновники - народ добрый, собачья натура, все забыли прошедшее, полюбили его и стали перед ним на задние лапки. Но жребий людей всегда один и тот же. О дурном его нраве все прокричали в Петербурге и, верно, умолчат о перемене: потому что она в его пользу. Прощай еще раз, любезный друг. Пришли мне от Винтера стекла три, четыре, от карманных часов, которые я у него купил. Я забыл запастись ими, а стекло в дороге расшиблось, и я принужден руководствоваться светилами небесными».
Следующая остановка была в Екатеринограде, где Грибоедов с секретарями Аделунгом и Мальцовым задержались из-за лошадей и конвоя. «В полдень мы приехали в Екатериноград; - сообщает Аделунг отцу, - по названию это город, на самом же деле это большая деревня с крепостью; всё же здесь есть базар, куда я и пошёл за мятой, но вернулся с пустыми руками.
Вечером Грибоедов пригласил меня на прогулку: он хотел показать мне горную цепь с одной возвышенности. Эльбрус и правая сторона гор были закрыты облаками, но остальные вершины и между ними Казбек стояли в полном блеске. Снежные вершины были озарены золотым светом и вся эта картина была так великолепна, что мы оторвались от неё только тогда, когда темнота скрыла её от нас. Грибоедов каждую минуту восклицал: «Неправда ли, это прекрасно! Как это великолепно!» Я же совсем не мог говорить, — он был слишком велик.
Обогнув Мальту <Малку>, быструю речку, мы возвратились домой пить чай. С этого вечера я полюбил Грибоедова ещё сильнее: как наслаждался он природой и как он был отзывчив и добр! В Екатеринограде нельзя получить почтовых лошадей, надо нанимать вольных до Владикавказа. Чтобы достать лошадей, Грибоедов попросил меня пойти к коменданту города.
Я явился к нему впервые в роли секретаря миссии и всё хорошо устроил, 30-го мы выехали с конвоем в 20 казаков, так как дорога опасна.
Так как мы получили своих прежних лошадей, мы должны были сделать два привала — первый в укрепленной станции с двумя пушками, где мы обедали, а второй — на подобной же станции, где мы ночевали. Вечером выехали мы из крепости, чтобы вновь восхищаться Кавказом».
От Екатеринограда, по сообщению Аделунга, они ехали под усиленным конвоем, ввиду опасной дороги: «1-го июля, в час ночи, выступил наш отряд в таком порядке: впереди ехали 3 казака, за ними шли 10 пехотных солдат, с барабанщиком; затем ехали пушки с артиллеристами и 4 экипажа; за ними опять 10 пехотных солдат и 3 казака. Командовал этим отрядом гарнизонный офицер-артиллерист. Барабан дал сигнал к выступлению, и в полной темноте мы выехали. Так как нас сопровождала пехота, мы плелись шагом. К минарету мы подошли в 6 часов утра; после часового отдыха мы отправились дальше и вечером благополучно прибыли во Владикавказ. Мы остановились у одной старой знакомой Грибоедова, полковницы Огаревой, у которой мы остались и на ночь. Ее муж держал наблюдение над дорогой и был в отсутствии. Добрая женщина не знала, что и сделать, чтоб Грибоедову предоставить все возможные удобства, но, как все русские, она не дала этого никому почувствовать. Чай, компот, ужин быстро следовали один за другим. Нас, обоих секретарей, она устроила на ночь в кабинете своего мужа».
По прибытию во Владикавказ, Грибоедов, узнав о взятии русскими войсками Карса, делает приписку к письму Булгарину от 27 июня:
«Ура! Любезнейший друг. Мои желания и предчувствия сбылись. Каре взят штурмом. Читай реляцию и проповедуй ее всенародно. Это столько чести приносит войску и генералу, что нельзя русскому сердцу не прыгать от радости. У нас здесь все от славы с ума сходят.
Верный друг твой
А. Г.
Порадуй от меня этим е[го] п[ревосходительство] Конст[антина] Конст[антиновича] Родофиникина. Я оттого не доношу ему официально, что не имею места, где бы прислониться с пером и бумагой для чистописания, а служба требует наблюдения различных форм благоприличия, несовместных с дорожною ездою».
«Во Владикавказе нанимают лошадей до Тифлиса;, - сообщает Аделунг, - мы должны заплатить за пару 90 руб., что, как нам сказали, было недорого, так как накануне платили до 125 руб. Мы долго обсуждали, отпустить ли нам экипажи и ехать дальше верхом или же удержать их, так как в этом месте дорога через горы хорошая. Наконец решили задержать коляску, и 2-го июля, в 10 часов утра, мы выехали. Один офицер, Захаревич, который незадолго был назначен главным приставом над калмыками, присоединился к нам со своей кибиткой. Так как первая станция, Ватта, находится всего в 17 верстах от Владикавказа, мы на ней не остановились, но продолжали наш путь до Ларса. После обеда мы покинули Ларе. По совету Грибоедова мы поехали верхом на казацких лошадях, чтоб чувствовать себя свободней. Несмотря на опасность, нас сопровождали от Владикавказа до Ананура всего 7 пехотных солдат и столько же казаков. Вечером прибыли мы в форт Дариель. Здесь мы должны были ночевать. Во вторник, 3-го июля, в 3 часа утра, согревшись стаканом чая, отправились мы снова в путь; на этот раз мы не получили верховых лошадей, и я прошел 20 верст пешком, так как ехать в экипаже по этим тропам неудобно. Дальнейший путь до Тифлиса и мое пребывание там следует с ближайшей почтой <...>».
2 – го июля утром Грибоедов и сопровождающие его чиновники выехали из Владикавказа в Тифлис. Дорога следует древнему историческому пути, соединявшему Северный Кавказ и Закавказье через Дарьяльское ущелье, Крестовую гору с остановками на станциях Казбек и Коби.
Аделунг в письмах к отцу достаточно подробно описал эту дорогу:
« 3-го июля в 10 часов утра дошли мы до Казбека... Местность была необычайно прекрасна; перед нами были очень высокие горы, над которыми поднимал свои снежные вершины великолепный Казбек (он получил свое имя от одного князя). Грибоедову пришлось несколько раз напоминать мне об обеде - так долго любовался я этой единственной местностью. В прежнее время каждые семь лет с вершины той горы срывались снежные глыбы, которые, как громадные лавины, скатывались вниз и заполняли долины, так что дорога на две педели бывала засыпана и всякое сообщение прекращалось.
...Дорога от Казбека до Коби, так же как и прежние, шла вдоль свирепого Терека. Мы проехали с версту, когда нам подошел офицер водных путей сообщения и сказал, что образовавшаяся от таяния снега вода сделала дорогу непроходимой.
По некотором размышлении Грибоедов решил ехать дальше. Мы подъехали, наконец, к месту прорыва и увидели, что перейти дорогу будет очень трудно; к счастью, над исправлением ее трудилось много рабочих.
Наши экипажи были отложены, осторожно опущены в провал и вытащены с другой стороны солдатами и осетинами. Несмотря на тяжкую работу, через 40 минут мы смогли сесть в экипаж и ехать дальше.
За несколько верст до ближайшей станции, по названию Коби, нас встретил майор Челяев со свитой примерно в 10 человек казаков и грузин; он был знаком с Грибоедовым раньше; узнав об его приезде, вышел его приветствовать. Коби представляет собою редут, состоящий из 34-х строений, расположенных в прелестной долине. Нам подали здесь обед, который заставил нас позабыть, что мы находимся в пути; нас было семеро за столом: Грибоедов, два грузинские офицера, Челяев, командир редута и два секретаря. За столом было очень весело.
После обеда, простившись с обоими офицерами, мы поехали дальше, майор нас провожал. После того как мы прошли верст 5 по очень трудной дороге, встретились нам несколько осетин, которые отозвали Челяева в сторону и что-то сказали ему на ухо. Мы узнали, что в трех верстах отсюда собрались 300 осетин, чтоб напасть на проезжающих; люди, которые нам сообщили это известие, были разведчиками. Несмотря на это предупреждение, Грибоедов решил ехать дальше, но, уступив в конце концов просьбам и мольбам Челяева, вернулся, с тем чтоб продолжать путь на другой день.
Мы ехали верхом, поэтому обратный путь не был для нас труден; но с экипажами люди измучились; было очень трудно повернуть их на узкой дороге. Вечер мы провели в разговорах с Грибоедовым.
<...>
5 июля на рассвете выехали мы в путь. Мы ехали по прекрасной местности до маленького городка Душет, где мы остановились у начальника водных сообщений, чтобы напиться чаю; когда мы пили, явились чиновники в парадной форме засвидетельствовать почтение проезжавшему министру; не могу тебе передать, что это была за картина; мы от всего сердца хохотали, когда эти провинциалы ушли. Когда мы собирались в путь, один грузинский князь поднес Грибоедову корзину с цветами и огурцами; эти последние, несмотря на то что их очень много здесь, считаются фруктами и всегда подносятся в торжественных случаях. В Гартискаре, последней станции перед Тифлисом, мы обедали под дубом на разостланном ковре. Здесь нас ожидали чиновники, выехавшие навстречу Грибоедову, - два его курьера, тифлисский исправник и некоторые другие; другие чиновники подъезжали к Гартискару, кто верхом, кто в дрожках; между ними был и Шаумбург. Дорога прекрасна до самого Мцхета, древней резиденции здешних царей, насчитывающей 3000 лет; но мы не могли остановиться у этих развалин, так как Грибоедов спешил скорее прибыть в Тифлис».
В ночь на 6 – е июля Грибоедов прибыл в Тифлис. В донесении № 1 К. К. Родофиникину он сообщал: «Честь имею донести вашему превосходительству, что я прибыл сюда в Тифлис в ночь на 6-е сего месяца».
Газета «Тифлисские ведомости» по этому поводу писала: «Прибыл сюда из С.-Петербурга Российский полномочный Министр при Персидском дворе, статский советник Грибоедов» (11 июля 1828 г.).