Я столько раз слышал эту историю – рассказ о том, как мама познакомилась с отцом, – что и правда думал: стоит мне сесть за комп, и я настрочу всё в считанные часы. Просто изложу, что мильярд раз слышал – и дело с концом.
Ага, как же… Мне вообще-то за сочинения в школе выше четверки никогда не ставили. Это я так, предупреждаю на всякий случай, а то мало ли, какого лешего вы ждете от текста.
Отца своего я почти не помню. Про это тоже сразу стоит сказать, чтобы вы понимали: в основном, тут изложены мамины воспоминания и дневниковые заметки, то есть ее точка зрения. Ну вот и всё предисловие, так как краткость сами знаете, чья сестра…
Мать уверяла, что в тот антикварный магазин она зашла совершенно случайно. Сейчас на этом месте то ли заправка, то ли «Магнит» – я точно не знаю, потому что в Сызрани мне делать нефиг. Я там был-то всего один раз – проездом из Ульяновска в Самару. И, кстати, нисколько не жалею: городок настолько серый и неприглядный, что хочется проехать его, что называется, на одном дыхании – не останавливаясь.
Так вот: магазинчик располагался в какой-то избушке-развалюшке. Таких в Сызрани и сейчас пруд-пруди – обычный деревенский домик комнаты на три.
«До моей электрички часа полтора ждать надо было – вот я и решила прогуляться. Вышла из тамошнего вокзальчика: здание там небольшое, но путей и рельсов – просто до горизонта, станция-то узловая. И пошла наобум, куда глаза глядят. И вот нагуляла себе сына».
Фраза-пластинка про то, что она «нагуляла себе сына», была ее любимой. Она повторяла ее теткам, соседкам и мне, естественно, раз сто пятьдесят. Особенно часто так происходило при очередном собрании друзей и подруг – на юбилеях и свадьбах. Вот тут в ход шли обязательные «антикварные воспоминания» мамаши. Но это я отвлекся.
Магазин, как и все подобные заведения, доверху был набит всяким хламом: подсвечниками, советскими значками-флагами, пузатыми полудырявыми самоварами, фигурками глиняных орлов и фарфоровых кошек и тому подобным. В отдельной витринке красовались даже модели старых сотовых – неуклюжих монстров с торчащими толстыми антеннами, которыми можно ковыряться в ухе или в носу – кому как больше нравится. Трудно поверить, но и такая ерунда тоже кем-то приобретается-коллекционируется.
Мама вошла, дверь скрипнула, наверху зазвенели китайские «поющие ветра» – обычная для того времени припамбасина. Хозяина она сразу и не заметила: отец сидел, согнувшись в три погибели над циферблатом старинных часов. Да, да, тех самых – с кукушкой, антикварам обязательно ведь такие подавай – с высовывающейся ежечасно сумасшедшей птичкой.
Других посетителей не наблюдалось, и Наталья (ну не буду же я ее всё время «матерью» называть! это неудобно) поздоровалась. Сидевший с часами на коленях кивнул, мельком на нее посмотрел и снова углубился в свой старый кукушатник. Вошедшая стала оглядываться по сторонам. Глаза продать тут и впрямь можно было без остатка: под пыльным стеклом чернели-зеленели большие монеты чуть ли не екатериновских времен; там же лежали старинные пуговицы, запонки и значки. На деревянных полках без всякой системы валялись веретёна, керосиновые лампы, кованые гвозди, позолоченные подстаканники, фарфоровые статуэки и даже побелевший, треснутый с правого боку арбалет.
На каждом шагу ее встречали всё новые диковинки – барабан и горн, раньше наверняка висевшие в красном углу заброшенного пионерского лагеря; выбеленная временем ступа с пестом; хрустальные лебеди с потертыми красными клювами; прялка, зачем-то выкрашенная светло-желтой краской. Наталье, которая до того момента заходила к антикварам всего раза два в жизни, показалось, что она попала в сказочную страну, где остановилось само время: всё заброшенное, старое, но сохранившее хоть какую-то ценность в итоге оказывается именно в таких магазинах. Если, конечно, до них не добралась крючковатая рука музейщика.
«Я, Тём, – говорила она мне в минуты очередного откровения, – быть может, хлопнула бы дверью с обратной стороны минут через пять: ведь электричка скоро, а покупать я ничего не собиралась. Но тут возникло то самое чувство – твой отец называл это «корреляцией» или «синхронией», что-то в этом роде. Я ведь себя тоже тогда чувствовала оставленной и заброшенной: мне уже стукнуло тридцать один, а я до сих пор не встретила толкового мужика. Ну, ты понимаешь…».
Короче, если обобщить все варианты ее рассказов, то выходило, что «она что-то осознала», долбанное шестое чувство ей подсказало пройти дальше. Дальше – имеется в виду другой отдел магазинчика, который мой папаша называл подсобкой. Дескать, до нее мало какой посетитель добирался: ведь главные-то изюминки располагались в центральном отделе.
«Он уверял меня потом, что нередко в подсобке даже не зажигали свет: незачем, мол, расходовать на освещение отдела, куда покупатели заглядывают один раз в году».
А мама, понимаешь, вот так вот взяла и зашла. Чуть ли не прямиком направилась в эту подсобку, почти не обращая внимания на великолепие остальных экспонатов. Интуиция, одним словом. Когда она так сделала – ну, прощёлкала своими каблучками в сторону подсобки, возня в отцовском углу затихла. Она ощутила на своей спине его внимательный взгляд, но все равно не обернулась и через несколько секунд оказалась в тесном помещении, стены которого до самого потолка были увешаны полками.
«И вот, Тём, дальше никакой мистики: я вхожу и ничего не вижу, кроме этого утюжка. Стоял он в двух шагах от входа на нижней полке среди колокольчиков, сахарниц и фужеров с длинной ножкой. Обычный утюжок – миниатюрная деревянная игрушка с ручкой из толстой металлической проволоки. Основная часть – вытянутый треугольник – была сделана из потемневшего от времени какого-то дерева. Взяла его за ручку, поставила себе на ладонь, а у него снизу поверхность – гладкая, приятная и теплая. И вдруг слышу – шуршание сзади. Оборачиваюсь, а там на пороге этот антиквар нарисовался – бородатый мужик с залысиной и седыми висками. Я глянула ему в глаза и обомлела. Он смотрел на меня так, словно я привидение с моторчиком, только что прошедшее сквозь стену на его глазах. А затем он заплакал. Настоящими слезами, которые мгновенно проделали блестящие дорожки на его щеках и исчезли в поседевшей бороде. Да, такие вот дела».
***
Мама мне свой дневник никогда не показывала, я его нашел совсем недавно – среди пожелтевших студенческих тетрадей и кипы открыток, перевязанных черной резинкой. Тетрадь в клеточку страниц на 80 наполовину исписана дурацкими формулами и схемами (мать окончила педунивер – на учителя математики). В другой половине – ее стихи и дневниковые записи. Все они – как раз о тех событиях, что я сейчас пытаюсь описать. Так что будет логично, вероятно, иногда цитировать ее заметки здесь. С купюрами, конечно: в личных дневниках всегда есть места не для печати – из тех, что ни одна семейная цензура никогда не пропустит.
«Андрей тогда сильно разволновался, я это хорошо помню. «Вы простите, я не знаю, как объяснить… Но я так долго ждал вас!» – вот то немногое, что я от него смогла добиться в первые несколько минут нашего знакомства. Затем он сел, пригласил меня сесть рядом, но я отказалась. Он спросил, есть ли у меня время, я в ответ покачала головой: вообще, мне было чертовски неудобно, да и вел он себя настолько странно, что захотелось поскорее уйти. Мало ли что у него на уме, а в дурацкий магазинчик его, возможно, еще пару часов никто не заглянет.
«Я напугал вас? Извините. Жаль, что у вас так мало времени, но судьба есть судьба. Давайте я вам оставлю свои контакты и расскажу вам немного… обо всём».
Тогда он успел мне наговорить кучу каких-то глупостей. Через полчаса я уже смотрела сквозь окно электрички на перебегающие от столба к столбу черные провода и, улыбаясь, вспоминала о своем маленьком приключении. Из того полубреда, что он нес во время нашей первой встречи, я запомнила лишь несколько моментов: антикварным делом он занимается около десяти лет, а начался его небольшой бизнес как раз с этого утюжка. И все эти годы он якобы ждал того самого покупателя, который спросит у него про деревянную игрушку. Однако никто ею так и не заинтересовался – и он сослал утюг в подсобку. А тут в одно прекрасное утро нарисовалась я!
Я вежливо поулыбалась антиквару в ответ на его откровения, пожала плечами и, даже не спросив о цене игрушки, быстро попрощалась и выбралась наружу – в серую действительность сызранских улочек. Вот, собственно, и всё мое приключение. Странный хозяин со своим утюжком остались в избе, а я пошлепала на вокзал. В кармане куртки мои пальцы сами собой сжимали и разжимали острые края визитки антиквара, и эти ощущения должны были стать последним воспоминанием о моей сызранской вылазке. Но всё вышло совсем иначе».
***
Мать права: вышло всё совсем иначе, потому что я на свет должен был как-то появиться! А от острых краев визитки дети не заводятся.
Насколько я понимаю, в первый раз она ему сама позвонила – на номер сотового, указанного на визитной карточке. Почему мама так сделала – Бог ее знает.
«Тёма, это только в книгах и фильмах должна быть обязательно четкая причина всех действий персонажей. В жизни всё по-другому. Я сама не знаю, как набрала его номер. Сидела однажды после работы в своей однушке – у меня тогда однокомнатная в Самаре была – вертела в руках его визитку с надписью «Андрей Колесов, антиквар. Покупаю иконы, самовары, значки», – и вот спустя минуту уже разговариваю с ним по телефону».
Ехать в Сызрань она совсем не собиралась: да и что она забыла там, в этом городишке? Тем не менее буквально через две недели после звонка снова стояла на пороге отцовской избушки-развалюшки.
«Андрей встретил меня сдержанно и даже отчужденно. Потом он признавался, что специально выбрал именно такую тактику, чтобы не отпугнуть меня излишними эмоциями.
Мы просидели с ним часа три в его магазинчике. За это время двери распахнул только один покупатель. Уже ближе к вечеру Колесов предложил мне съездить в местную кофейню, где мы основательно подкрепились. Потом он отвез меня в привокзальную гостиницу: там я и переночевала первую ночь. Всё это время он говорил и говорил, и я ни разу не заскучала во время беседы с ним. О чем он рассказывал? Да о своем дурацком утюжке, конечно».
История с этой деревянной игрушкой – можно сказать, причиной моего появления на свет – дело непростое и запутанное. Я перескажу ее, как сумею – ровно так, как сама мать слышала от отца. За стилистику и несуразности уж не обессудьте: я предупреждал, что писать не умею.
Как выяснилось, Колесов был два раза женат – «так уж сложились звезды». Первая супруга его бросила сама, когда будущий антиквар угодил в тюрьму – по статье «мошенничество в особо крупном размере». Я не знаю, как отреагировала мама на такие откровения со стороны в общем-то совершенно незнакомого ей человека, но меня бы такие новости не особо обрадовали.
Вторая жена – Ирина – прожила с ним полтора года; расстались по обоюдному согласию. Вот через эту Ирину мой папаша и вышел на свою деревянную драгоценность.
«Я его нашел в кладовке тестя: это произошло, как сейчас помню, одиннадцать лет назад, – повествовал антиквар и – по совместительству – мой будущий папаша. – Нужно было помочь отцу жены разгрести кое-что: обычная возня со старыми инструментами и пыльными книгами по марксизму-ленинизму. И вот из этого хлама «папа Стасик» (так мне предлагала его называть сама Ирина) и выудил деревянный треугольник с металлической ручкой. Утюжок мне тогда напомнил маленький кораблик, неожиданно выброшенный на берег кладовочного океана.
– А-а! – протянул папа Стас и сел на край кровати с извлеченной на свет Божий игрушкой. – Ишь ты! А я думал мы уж выкинули его давным давно. Ир, посмотри, что я нашел!
Жена угукнула в ответ, а я попросил игрушку у тестя, чтобы рассмотреть ее поближе.
– Да, занятная вещица, – продолжал разглагольствовать папа Стасик, и взгляд его затуманился: он явно был уже не с нами, а в том времени-пространстве, когда мы с Ириной еще не родились. – Этому утюжку точно более ста лет. Им еще моя бабка – Натали Сергеевна – тряпицы-платьица для своих кукол гладила.
Жена снова угукнула и как-то боком вышла из комнаты, смежной с кладовкой.
– Не любит она вспоминать про это. И Тамарочка, супруга моя, тоже не любила… – зашептал торопливо папа Стасик, и я недоуменно на него покосился: мы, мягко говоря, не были с ним в столь близких отношениях, чтобы шептаться тайком от его дочери. – Ведь у нас с покойной Тамарой был еще младший сынок Витя, он умер в пять лет. А Ире тогда было девять….
Тесть замолчал, так как в комнату возвратилась моя жена. Чуть больше подробностей я вытянул из него потом – спустя несколько месяцев, когда мы уже фактически развелись со второй моей супругой.
По его словам, деревянная игрушка в семье Дарлеевых (фамилия папы Стаса) появилась еще до революции. Кажется, уже тогда он упомянул, что они каким-то боком приходились родственниками с Афанасьевыми – известными купцами Симбирской губернии.
«Бабку мою все звали на французский манер – Натали. А утюжок этот, как уверяла моя матушка, принесла с собой ее нянька Пелагея. Откуда он у нее взялся – сказать не могу. В принципе, такую игрушку мог сотворить любой мастеровитый человек – какой-нибудь крестьянин или сапожник. Так ведь?».
Честно говоря, вся эта дореволюционная романтика меня сначала нисколько не заинтересовала. Зацепило другое – связь умершего братика Ирины с этим самым утюжком.
– Это была его любимая игрушка, он с ней не расставался ни на секунду. Что Витенька нашел в этой деревяшке – Бог его знает, но он даже своей сестренке не позволял брать утюжок: кричал так, хоть святых выноси. И потом приключилась пневмония…
Голос отца Ирины опасно задрожал, и я решил, что на этом стоит прекратить свои расспросы. Однако он добавил: его сын умер, держа в маленьких ручках своего вечного деревянного спутника.
– После Витенькиной смерти мы убрали утюг подальше с глаз – в кладовку. Тамара вообще просила меня, чтобы мы его выбросили, но я решил не делать этого: все-таки семейная реликвия, старинная вещь».
Во время развода со своей второй супругой будущий антиквар упросил семейство Дарлеевых отдать ему старинную игрушку. Немного, как выразился отец, «покочевряжился» лишь Дарлеев-старший, но в конце концов и он сломался.
«Я, честно говоря, уже и не представлял своей жизни без утюжка. Словами этого не передать, но стоило мне лишь раз ощутить его теплую, выглаженную самим временем деревянную подошву, и я тут же поддался странному очарованию маленькой игрушки. Мне не просто захотелось обладать им, но я жаждал узнать об утюжке всё – всю его подноготную. И я взялся за это дело со рвением освободившегося от семейных уз человека».
В итоге отец объездил полстраны – всю европейскую часть и нашел корни Дарлеевых, кажется, аж в Липецкой области. Беседовал с жителями, копался в местных архивах и постепенно реконструировал (слово-то какое!) историю семейной реликвии. Каких только рассказов, исторических персонажей и ситуаций он к этому делу не прилепил! Боже, там материалов на три с половиной романа – целую историческую эпопею и хронику.
И вот когда Андрей, как он сам говорил, выдавил из окружающей действительности всю возможную и невозможную информацию об этой вещице – то, казалось бы, должен наступить покой: цель-то достигнута! Но не тут было.
– Я вдруг понял совершенно четко и ясно, что собирал сведения не о самом утюжке, а о его владельцах и создателях! – продолжал он рассказ для своей внимательной слушательницы. Наверное, тогда они с матерью уже сидели в сызранской кофейне. А может, у них дело зашло и дальше: кто знает?
– Но о самой-то вещи я до сих пор – несмотря на целый год усилий – не знал фактически ничего. Не нужно путать историю владельцев и самого артефакта. Чтобы понять это, мне понадобился год упорных поисков и раздумий на эту тему. Конечно, я осознаю, что разделить эти понятия порой невозможно, но всё же! Всё же!..
Как заставить говорить саму вещь? Какова ее история? Вот что занимало, захватывало меня. И тогда я понял следующее: несколько недель размышлений и метаний подсказали мне следующую мысль: чтобы человек имел возможность рассказать о себе, ему нужны собеседники. Для старинной вещи, которой без малого век, нужны такие же старинные вещи-собеседники. Так я стал антикваром, коллекционером.
Предметы начали собеседовать, перекликаться, соответствовать друг другу, понимаете? Давайте, Наталья, я покажу вам наглядно, потому что лучше один раз увидеть, чем сто раз рассказать, – он передал моей матери старинную пуговицу или запонку – она уж сама точно не помнила, и нередко в своих рассказах заменяла одно на другое. – Эта вещица с мундира мелкого симбирского чиновника: Сызрань входила когда-то в Симбирскую губернию, вы в курсе? У меня также в коллекции есть старинная шкатулка – я ее купил в Арзамасе, это Нижегородская область. Какова перекличка между этими вещами? Как думаете? Видите, вот здесь вензель – эМ и Бэ. Это имя мастера? Ан нет, заказчика – вот этот заказчик, нижегородский купец Михаил Болотов приходился родственником жене того самого чиновника, который когда-то носил эти запонки на своем костюме, представляете?
Мать в ответ лишь пожала плечами и спросила Колесова: разве не скатывается он здесь снова в историю владельцев, а не самих вещей?
– Верно, верно, вы меня поймали. Но какова, так сказать, корреляция! А? Вещи перекликаются через их владельцев… – антиквар вдруг помрачнел. – Да, вот это, как вы выразились, «скатывание» меня всегда и терзало: кажется, что вот-вот проникнешь в суть вещей, но незаметно выясняется, что ты опять и опять копаешься в истории людей, их отношений, а артефакты, предметы – это так, всего лишь знак этих отношений. А ведь как обидно-то это и как узко! Словно изучая звезды, мы вновь и вновь скатываемся к исследованию и познанию всего лишь самих себя! Обидно до невыносимости…».
И, наверное, уже тогда, хотя, может, и позже, во второй или третий мамин приезд к нему, он высказал еще одну мысль. Не знаю, придала ли она ей тогда хоть какое-то значение. Наверное, да, раз это навсегда запечатлелось в ее памяти.
«Понимаете, Наталья, я совершил вроде бы самый банальнейший шаг: соотнес маленький утюжок с собой и своей судьбой. Как и он, я нигде не мог найти себе место – ни с женами, ни в семье, ни на различных работах. И только уйдя в антиквариат, с ними, неприкаянными вещами, я обрел самого себя».
Что конкретно он имел в виду под этими словами, моя мать поняла позднее, когда они расписались в серо-желтом двухэтажном здании сызранского загса. Никакого застолья и пышных церемоний не было и в помине: ему за сорок, ей – тридцать один. В таком возрасте люди практичнее смотрят на подобные вещи.
***
Перед тем, как я опишу итог короткой семейной жизни моих родителей, нужно сообщить кое-какие новые детали из истории злосчастной деревянной игрушки. Их разузнал мой отец во время своих поездок, которые вылились в создание сызранского антикварного магазинчика.
Дело в том, что у Натали Сергеевны (в девичестве Сточиловой, по мужу – Дарлеевой) тоже было двое детей. Девочку звали Марией, и она прожила до семидесяти четырех лет, умерла в Подмосковье. А вот сын – Михаил, Мишенька, умер шести лет от роду.
«Ты догадывайся, Наталья, какая у Миши была любимая игрушка? Нет? Я когда узнал об этом, у меня волосы на затылке зашевелились! Думаешь, простое совпадение?».
Они на эту тему много раз говорили, обсуждали и спорили. Но вот после росписи и моего рождения мать стала запрещать отцу даже упоминать про деревянный утюг.
«Занимайся своим антиквариатом сам, в одиночку, а нас с Темой не втягивай в свои фантазии!» – говорила она ему во время ссор. Слава Богу, поначалу они ссорились нечасто. А насчет антиквариата – то тут, конечно, мама просто сотрясала впустую воздух: без своего магазина, покупки и продажи старинных, как он любил говорить, «артефактов» представить жизнь Колесова было просто невозможно…
Но вернусь к ее коротким дневниковым записям.
«В первый раз я стала свидетельницей этой сцены случайно. Мне пришла в голову мысль сделать Андрею небольшой сюрприз – на 23 февраля. Тёме исполнился уже год, я сидела в декрете с ним дома в нашей сызранской квартире. Однако уже через полтора года собиралась выйти на работу – в свою школу – и в связи с этим до хрипоты доказывала своему мужу, что нам надо перезжать в Самару. Однако он и слышать не хотел о том, чтобы расстаться со своей сызранской избушкой-развалюшкой, хотя его антикварный бизнес почти не приносил никакого дохода. Споры по этому поводу у нас возникали всё чаще и чаще.
Так вот: ближе к вечеру я попросила свою подругу-соседку посидеть с Тёмой, а сама побежала в Колесовский магазинчик. Я хорошо знала, что можно открыть входную дверь так, чтобы не зазвенели «поющие ветра», и на цыпочках с подарком в руках пошла к кассе. Андрея там не оказалось: он был в подсобке. Я, улыбаясь, уже предвкушала, как он сначала испугается, а потом обрадуется моему приходу. Я хотела его сегодня соблазнить на романтический вечер при свечах в той самой кофейне, где мы в провели с ним первые часы нашего близкого знакомства. Хотела я его порадовать и подарком: купленными на распродаже через интернет старинными часами английской фирмы «Мозер и Ко».
Может быть, если бы не эта моя детская затея, я бы узнала обо всем позже, но… ведь всё равно бы когда-нибудь узнала. Чуть вытянув голову, я осторожно заглянула во второй отдел, полки которого до самого потолка были завалены различным старьем. Андрей сидел на полу с утюжком на вытянутой ладони; руки его беспрерывно перемещались – от вещи к вещи, от фужеров к наперсткам, от металлических игрушечных советских грузовиков к значкам и керосиновым лампам. Глаза у него были закрыты, а рот беспрерывно извергал странные фразы – с самыми разными интонациями. Он переходил от визжащего, похожего на крики ярмарочного петрушки голоса к размеренному басу; затем изображал говорящую женщину или девочку; потом воспроизводил старческое дребезжание.
«Ну что ты на это скажешь?» – «А чего тут сказать? Чего тут сказать? Сегодня был хороший денек: всё осталось по-прежнему. Никто не пришел, никто не пришел, не купил ничего. Значит, мы снова останемся вместе!» – «Вместе! Вместе! Вместе!» – «Вот только хозяин теперь нас меньше замечает, меньше за нами следит! Попенять ему надо за это, попенять» – «Меньше, меньше! Точно меньше!» – «У него теперь есть жена и сынок! Сынок-утюжок, сынок-утюжок, сынок-утюжок…».
Тут я вскрикнула. Не выдержала и, зажав рот рукой, заплакала. Понимаете, может, со стороны – как я это описываю – это и выглядит забавным, похожим на какой-то кукольный спектакль. Но в действительности быстрые и суетливые движения рук Андрея с утюжком на вытянутой ладони вызывали настоящий ужас. От голосов и звуков, который он так искусно имитировал, меня всю затрясло. Я даже не могу это толком объяснить: такие деревянные звуки просто не мог, не имел права издавать человеческий рот, они… В общем, не могу объяснить. Не хочу. Одним словом, я в мгновение ока перешла от состояния предчувствия праздника к эмоциональному срыву, в подлинную истерику.
С плачем я бросилась к выходу, он вскочил на ноги и успел меня поймать у самой двери. «Что ты, что ты, Наталья! Успокойся! Как ты сумела так тихо войти? Да успокойся же…». Увидев его обычное выражение лица, его умные и любящие глаза, я взяла себя в руки и, всхлипывая, прижалась к нему.
Мы все-таки поехали в нашу кофейню, но настроение у меня так и не улучшилось. Говорить об увиденном в подсобке ни ему, ни мне совсем не хотелось. Однако, вы понимаете, что какое-то объяснение должно было прозвучать. И Андрей тогда придумал лучший из возможных выходов – свел всё к шутке. Мол, так ему легче и веселее сидеть в одиночестве: он просто устроил небольшой «диалог с постояльцами магазина» – только и всего. Чтобы не скучно было.
«Наташ, ну у каждого человека есть свои причуды и склонности. Ты сама назвала это спектаклем – да так оно и есть! Это шутка и спектакль. Я, может, так лучше их понимаю и чувствую, свои артефакты. Мне так легче жить и работать».
Я быстро и с большим облегчением приняла его объяснение: мне так хотелось, чтобы у нас всё было хорошо, я так долго жила одна и так сильно любила своего ребенка, что смириться с одной-двумя странностями мужа мне точно было под силу.
Да, я так думала. Но уже через несколько дней меня стали донимать ночные кошмары».
***
Мама в дневнике о своих сновидениях почти не пишет. Вообще, после процитированного выше фрагмента ее записи становятся всё отрывочнее и скуднее. Не помню я и о том, чтобы она подробно говорила мне об этом эпизоде их совместной жизни. Ее частые рассказы обычно сводились к следующему: «Тёма, твой отец просто помешался на своем антиквариате. Ему никогда не нужны были ни жена, ни ребенок – только его долбанные игрушки».
Зато она в деталях описывала свой развод с Колесовым и наш переезд в Ульяновск; говорила и о том, как часто отец не платил алименты и т.п.
Лишь однажды при мне она упомянула, что всей душой ненавидит кукольные театры: «Мне, когда ты маленький был, такие кошмары снились про кукол! Они ведь верещат такими тонкими голосами – это просто до озноба у меня. Очень не люблю такие вещи».
Если судить по записям в дневнике, когда мне исполнилось год и три месяца, мама снова увидела «спектакль» отца. На этот раз у них дело дошло до настоящего скандала.
«Позавчера я застала Андрея в ванной с проклятым утюжком в руке. Сначала я услышала какое-то бормотание, а потом с содроганием узнала петрушечный голос мужа. Осторожно приблизившись к двери ванной (был второй час ночи), я почти с минуту вслушивалась в омерзительные звуки: «Мы в гостях! Мы в гостях! Мы пришли в гости к нашему сыночку!» – потом резко распахнула дверь и увидела скользящий утюжок в суетливых руках Андрея. Он сидел на кафеле с закрытыми глазами; между его вытянутыми и широко расставленными ногами располагался целый «зверинец» вещей, притащенных из магазина: хрустальные лебеди, фарфоровая черная кошка, глиняный орел. Раскрытая ладонь с лежавшим на ней утюжком металась от одного «артефакта» к другому и пищала-верещала измененным до неузнаваемости голосом мужа.
Я прервала этот спектакль тем, что выбила утюжок из руки Андрея. И тогда он, не раскрывая глаз, мгновенно бросился мне в ноги и начал колотить по моим коленям кулаками. Ничего страшнее я еще в жизни не испытывала…».
Мать и отец долго кричали друг на друга, потом долго мирились. Она взяла с него клятву, что завтра же утром он отнесет весь свой «зверинец» в магазин и больше никогда не будет ничего притаскивать оттуда. Колесов божился, что это было в первый и в последний раз и, вероятно, сам верил тому, что говорил. Однако через три месяца мать увидела у меня в руках темный деревянный треугольник с проволочной ручкой: я играл с утюжком в зале нашей квартиры.
Когда и как отец принес и подсунул его мне под кровать – там, где складировались все мои игрушки – мать не знала. Может, семейная реликвия Дарлеевых пролежала там не один день, прежде чем я достал его оттуда. Вот с этого дня у них дело окончательно и бесповоротно пошло к разводу.
Колесов пытался убедить мать, что историю про утюжок он со скуки придумал сам – от начала до конца: «Просто хотел тебя закадрить! Женщины ведь любят таинственные истории. А ты купилась, поверила мне. Ничего Тёмке не будет – пусть играет!».
Мать в ответ кричала, что сожжет игрушку, если еще раз увидит ее у нас дома, называла его сумасшедшим и грозилась даже вызвать полицию. Еще через два месяца они подали на развод.
***
Вот, собственно, и всё, что я хотел рассказать. Я же предупреждал, что не мастер писать истории и уж тем более – создавать эффектные финалы.
Я упоминал, что после раздела имущества мы с матерью переехали в Ульяновск. И благополучно жили здесь до прошлого года – до того, как мне исполнилось семнадцать. Сейчас мы с мамой живем раздельно – так получилось, что мне (по обоюдному с ней согласию) пришлось поместить ее в местную клинику. В общем, скрывать тут, наверное, нечего: понадобилась стационарная помощь психиатра.
Но сейчас уже есть существенные улучшения. По крайней мере, врачи обнадеживают меня и говорят, что ее видения почти прекратились. Главное, чтобы на глаза ей не попадалось всё это старье – вся эта музейная рухлядь и антиквариат. И никаких, никаких утюгов. Ну их к черту! Нет, правда: ну их к черту…
_____________________________
Рассказ впервые опубликован в сборнике "Экспедиция. Бабушки офлайн", М.: Издательство "Перо", 2018. С.282-295.