Поезд шел на юго-восток, в Краснодарский край. По мере его движения природа вокруг оживала, веяло чудным запахом весенней земли, от чего на глаза Ларисы наворачивались слезы.
Печеная луковица, выменянная на остановке, была верхом блаженства. На остановках кормили, иногда мыли в бане, но вши все равно одолевали – весь эшелон «искался».
До Борисоглебска Лариса ехала с подругой, а дальше одна. Наконец, привезли эвакуированных на Кубань и расселили по станицам и хуторам. Лариса попала на хутор Бойко-Понура. В Белоруссии и Литве хутор – один дом, один хозяин. Там это целая деревня, а станица это тысячи дворов на разных улицах. Определили в огородную бригаду к одному пожилому греку. Стала девушка постепенно отъедаться белым пшеничным хлебом, картошкой. Ела даже по ночам, чем несказанно удивляла еще одну эвакуированную семью коренных ленинградок, которым было что менять на продукты в блокаду и они не голодали, как приезжие студенты. Ларису их удивление очень обижало. Вскоре поспели огурцы и помидоры, что позволило восполнить дефицит витаминов, и девушка стала восстанавливать потерянный вес.
Однако вскоре началось наступление немцев на Северный Кавказ и Кубань. Пришлось уезжать дальше в тыл. Лариса подружилась с эвакуированной семьей военного. Он где-то воевал, а жена и сын Вова с культяпками вместо пальцев, которые отморозил еще в Ленинграде, приписали через военкомат девушку к себе. Им выдали подводу и пару коняг со сбитыми спинами, показали примерное направление движения и без карты, без настоящих мужчин-защитников, три «бидарки» поехали, где дорогами, где по бездорожью. Ехали степями, по предгорьям Кавказа. Какие травы, небо, воздух, синие горы вдали! Ночевали под открытым небом, как цыгане. Это было прекрасно, хоть и страшно порой. Боялись местных, боялись дезертиров, всего боялись. Потом у них осталась одна лошадь, другую реквизировали. Позже и эту забрал военкомат. Пришлось делать «сидор» и тащить на себе свое имущество. Стало опять страшно голодно – ели отварные кукурузные початки, выменянные у местных на тряпку.
Потом ехали на попутных или шли пешком. Всякого хватало в пути, и плохого, и хорошего. Однажды Лариса ехала на возу и вдруг кнутом ее кто-то ожег. Это со встречного воза какой-то шутник приложился. А в другой раз с соседней машины молодые ребята набросали ей яблок и кукурузы – сами, без ее просьбы. Вовина мама выдавала девушку за дочь и нередко выручала, в том числе и от приставаний сексуально озабоченных военных.
Страшно было лежать на обочине шоссе где-то под Туапсе, когда немецкий самолет подвесил «лампу» и ждать: будут бомбить или нет, ведь вокруг войска. От побережья Черного моря они, наконец, добрались до Каспия, где сели на пароход, доставивший их в Красноводск. В пути Лариса в полной мере познала, что такое морская болезнь и сошла на берег еле живая. Затем сели в поезд на Ташкент.
В Ашхабаде бедную Ларису сделали еще беднее. Она вышла в соседнее купе, а кто-то на глазах попутчиков схватил ее мешок и убежал. Больше всего девушка жалела семейные фотографии. В общем осталась в чем была, да еще ватное одеяло лежало отдельно. Смелая девушка с каким-то добровольным помощником на ходу поезда ходила по крышам вагонов, все искала вора, но тщетно. В то же время, никто кроме этих воров восточных, ее не обидел, не оскорбил, наоборот, люди помогали, чем могли.
Наконец Лариса добралась до Уфы, где жила ее родная тетя Поля с сыном Афанасием, работавшим заготовителем. Они приютили девушку на время. Она не раз ходила в военкомат, просилась в армию, но военком отправлял ее домой. Афанасий устроил ее на работу в местечке Яркеево, Илишевского района бухгалтером зооветучастка. Поселилась у местной одинокой женщины, муж которой к тому времени перестал писать с фронта. Трудно, голодно, тоскливо жилось ей. Одна юбка, плюшевая жакетка и старые болотные сапоги на ногах. А главное, никаких сведений о маме и бабушке, оставшихся в оккупированном Витебске.
Работая в глубинке, Лариса повидала башкирские степи. Яркеево – маленький поселок среди безбрежной, ровной как стол, степи. Человек идет, идет, станет совсем маленький, а все его видно. Небо высокое, восхитительно красивое. Богатейшие огороды, с картошкой в три кулака, мед, застывший в металлических подносах, гуси на каждом дворе. Башкирские избы с широчайшими лежаками у стен, укрытыми кошмами из войлока, на которых спит вповалку вся семья, а под ними складики всякой домашней утвари.
Собравшись вместе, несколько эвакуированных и местных девушек встретили Новый 1943 год. Жалкая была встреча, но хоть как то. Лариса возвращалась домой под защитой паренька из военкомата, долечивающегося здесь после ранения. Шли через базарную площадь и, вдруг неподалеку прошла большая собака. Провожатый схватился за кобуру, а собака, сверкнув глазами, быстро убежала. Это был волк.
Пришлось поездить по району с начальником зооветучастка Титаренко. Хоть и были у него чудные интеллигентные жена и теща, сам он был человеком с разбойничьими замашками. Военкомат регулярно спускал ему план поставки лошадей в армию. Из колхозов получить их было очень трудно, так он делал облавы по дорогам и у всех проезжающих «реквизировал» лошадей. Ему все сходило с рук, а местные башкиры его очень боялись.
Один случай чуть не заставил Ларису уверовать в Бога.
Им с хозяйкой нужны были дрова. Километров за двадцать от поселка был березовый массив, где с разрешения лесничества можно было взять уже заготовленные чурки. На резвом жеребце с дровнями Лариса поехала туда, нагрузила воз чудными, уже расколотыми пополам чурбаками и поехала назад. Где-то на середине дороги она упустила вожжи из рук и жеребец, почуяв волю, рысью побежал от нее. Девушка бежала за ним, пока не выбилась из сил, а он вскоре скрылся из виду. Она шла и плакала: зима - темнеет рано, деревень по пути нет, можно заблудиться. Коня волки могут съесть или башкиры переймут, зарежут, или просто не отдадут своему врагу Титаренко. И вдруг, километров через пять, она увидела стоящего коня. Вожжа попала под полоз и он стал. Вот тут она и подумала, что не обошлось без Божьей помощи.
Как-то, Титаренко начал склонять Ларису смухлевать в ведомостях, а она ни в какую. Он стал кричать на нее, а она в ответ. Наконец, он довел девушку до предела. Она схватила табуретку и как грохнет об пол. Стало тихо, и она ушла. Думала, что начальник ее выгонит, но потом его жена Ларисе сказала, что он страшно удивился ее упорству и сказал: «Молодец, все-таки, Лариса».
Задумываясь над своим будущим, Лариса рассудила, что степи, увалы, холмы, небо огромное, все это очень красиво, но лучше голодной учиться, чем попусту время терять. Послала документы в Уфимский мединститут, где ее зачислили на третий курс, и об одном жалела, что не сделала этого год назад. Из Яркеева она уехала в Уфу, взяв с собой пуд ржаной муки, который ее здорово выручил, ведь хлеб был по карточкам. Жила в комнате, где были эвакуированные, но с семьями, которые изредка подкармливали студентку картофелиной. А две красавицы-башкирки вообще не бедствовали, но едой никогда не делились. Упорно училась. На лесоповале, когда для института заготавливали дрова, Лариса подцепила малярию, которая мучила ее довольно долго. Летом студенток после третьего курса посылали в отдаленные села, где была вспышка септической ангины, от которой нередко наступала смерть.
Так проходила жизнь Ларисы в эвакуации, но главное, что вселило в нее надежду на то, что все будет хорошо, это известие из Москвы от двоюродной сестры, о том, что мама и бабушка в Витебске живы и здоровы. В 1944 году, как только немцев выгнали из Белоруссии, Лариса перебралась в Витебск.