Подвал нашего дома

 

В детстве меня часто посылали в подвал нашего дома каждый раз спускаясь по цементным ступенькам в подвал я попадала в какой то мистический мир из старинного фильма. Или в пещеру с гротами.
Но это всего лишь мои детские впечатления. На самом деле подвал нашего дома был вырыт довольно глубоко, потолок его и пол были цементированы и довольно большой высоты. Небольшие окошки чуть выше уровня земли позволяли дневному свету довольно хорошо его освещать.
Так что попадая в подземное царство нашего дома,я всегда чувствовала себя комфортно, хотя не всегда с большой охотой спускалась туда за картошкой или яблоками. На зиму мы ставили капусту,солили огурцы и две бочки стояли рядом друг с другом,открывая их .... шёл запах пряный ,который я не очень любила и всегда спешила быстрее кончить с этой процедурой накладывания капусты из бочки. Вообще по жизни меня всегда посылали что принести или вынести из дома.
Завтра сходишь за керосином ,не забудь вынести мусорное ведро, да и картошку принеси с подвала,
-Хорошо ,мама ... что нибудь ещё...
А ещё всегда находилось принести дрова, сходить за водой.
Это нормальная жизнь в местечке , где в каждом доме есть свой подвал, который летом и осенью наполнялся банками с вареньями, многочисленными закрутками с грибами, подвешенными копчёными окороками , морковью, и разными другими дарами нашей белорусской земли.
Картофель хранился в углу подвала. он был высыпан на подстеленный на цементный пол мешковину и насыпан горкой.

 К весне горка становилась вё меньше и меньше, картофель терял свою упругость и начинал пускать чуть заметные ростки.

 С каждым новым посещением подвала они становилась всё больше и больше беря свою энергию для роста из самой картошины.
О картошке можно написать целую оду, но мой сказ сейчас о подвале.

Кто мог построить такой великолепны подвал, в таком с виду неказистом приземистом доме на улице Мицкевича 65.
 Eсли покопаться в архивах города, то можно найти кому принадлежал дом до 1939 года.
Кто строил дома в Ошмянах и как их строили ?

Во время войны это был район  гетто. 
Там в подвалах домов ,во время немецких облав,  евреи прятали своих детей  в мешках из под картошки или в ящиках, засыпанных картофелем.   

Мамина юность прошла во время войны.
Подростком, во время немецких облав в гетто,  ей часто надо было прятаться под деревянной бочкой, перевёрнутой вверх дном. во дворе дома.
Там было темно.
Порой ей приходилось сидеть там несколько дней.
Она расширила щели в деревянных пазаx бочки и солнечной свет проникал в её убежище.
Сквозь щель мир вокруг казался другим, в других красках, он был узок и в тоже время широк настолько, что страх исчезал вместе с обострённым восприятием звуков, теней и тонов  солнца, переходящего в закат и с появлением звёзд на небосклоне.

 Хочется написать о том свете, которым она умела видеть в жизни.
Среди ужаса  и страха войны мaмa создавать солнечные уголки  в своей нелёгкой жизни.
Maмa кaк то сказала, что дом должен быть светлым.
Она любила свет.
 
- Бабушка тебе было холодно и страшно там в бочке?- 
- В моём уголке было тесно, там не было места страху, потому что, я создала там доступ свету.
При свете луны засыпали цветы, я видела иx просыпание! -  ответила мама.

Когда я узнала об этом я стала другими глазами смотреть на подвалы и чердаки, на сараи и  дворы наших домов.
 

 ***


Когда я пишу, я  время от времени переключаюсь на что то другое, порой читаю 
Сегодня я читала биографию  Леи Гольдберг .

Она писала -
 
Дождь больше не вернется.
Облака, как мертвые свидетели, висят.
И, успокоенные на века,
Выходят горожане в тихий сад.
Ты сотни братьев распознала в них.
Им довелось на смерть зари смотреть.
Но все забыто — ведь должны ж они
Хоть как-нибудь существовать и впредь.

Дождь не придет.
И почва, как во сне,
покорно отказалась от него.
Она привыкла к жажде, к тишине,
к беззвучию рыданья твоего.

Дождь не придет.
Все в прошлом.
Позабудь.
Теперь попробуй обойтись без бурь.


 Когда   Лея писала рассказ  " Однажды в Иерусалимских горах " она почувствовала запах ландышей.
"После этого я обратила внимание на то, что думаю по-русски." пишет Лея  в своём дневнике.

Боже мой, подумала я. 
Я сижу в своей флоридской квартире, в комнате где из окна видна огромная панорама  океана, где солнечным  светом  залито всё вокруг меня и стаями пролетают пеликаны и вижу стаю  голубей летящих , из чердачного окна  моего родительского дома, слышу их воркование …
***
Сначала был свист.
Свист как знак, который хорошо понимали голуби.
Вслед за свистом из чердачного окна нашего дома вылетала стая голубей.
Сизокрылые, они летели над крышами соседских домов к центральной площади города.
 Пролетали над зданием универмага, ресторана, кружили над церковью и костёлом, продлевая свой полёт над синагогой около дома и возвращались назад
Они садились на  крышу дома, где жил их повелитель голубятник, Мишка Башков.
 Голуби были его страстью.
  Я давно  уже уехала из дома детства.
Но часто мне снилась стая сизокрылых голубей
над городом. Вот и я, как голуби которые всегда возвращаются  в своё гнездо, вернулась к нему.
Над домом, где мы жили, не кружили голуби.
Я не услышала свиста Мишки Башкова.
 В небе летела стая голубей.
Она приземлилась на крышу синагоги, рядом с нашим домом.
Они сейчас живут там, через выбитое верхнее  окно, голуби  вылетают в небо и кружат над городом и  всегда возвращаются в свой дом.

Почему это всё  до сих пор так зримо живёт во мне?
Почему мне так легко  свободно дышится в  воспоминаниях  о моём доме ?   

В своём дневнике Лея пишет о Иерусалиме
"Он древний, он покрыт воспоминаниями о прошлом и о смерти, он включает в себя первые шаги, краеугольные камни поэзии и литературы.
Не трудно понять, почему прилепляется также и новая ивритская поэзия к Иерусалиму.
Город, о котором народ пел и рассказывал, дает возможность современному поэту тоже говорить о себе в реалистическом стиле. Начальны литературный тон здесь уже задан.
 
 Я  знаю откуда начинался мой  мотив, он  начинался там,  в белорусском  местечке Ошмяны .