- Полина, когда ты уже, наконец, приедешь? – требовательно спрашивала мать по телефону.
Она звонила дочери в Москву каждый день и повторяла одно и то же:
- Когда ты приедешь?
Еще неделю назад Полина сообщила ей, что купила билет на самолет и что прилетает в Омск 30 декабря на весь Новый год и Рождественские каникулы. Но мать по своей обычной привычке всегда беспокоилась и переспрашивала дочку об одном и том же по несколько раз.
-Как только самолет приземлится в Омске, сразу нам с отцом позвони, слышишь, Полина?
- Хорошо, мама, позвоню обязательно! –обещала дочь.
Каждый Новый год она летала домой к родителям из Москвы в свой родной Омск. Каждый год надеялась увидеть дома какие-то перемены к лучшему, но увы! Родители с каждым годом все больше дряхлели и отдалялись друг от друга. Поэтому материнская фраза: «Позвони нам с отцом», казалась ей фальшивой. Еще в прошлом году родители «разъехались» по разным комнатам своей родной двушки. Каждый из них впихнул к себе в угол отдельный холодильник, врезал замок на своей двери. В отсутствие дочери встречались они только по необходимости в общей кухне, редко обмениваясь друг с другом язвительными фразами типа: «Зачем ты опять взял мою кастрюлю?», или: «Ты сожгла мой новый электрочайник!», и снова расходились по своим комнаткам. В общем, они добровольно жили как в коммуналке. На вопрос Полины, почему они не разменяют квартиру и не разъедутся по-человечески, если уж так достали друг друга за сорок пять лет брака, мать всегда с готовностью отвечала: «А на что мы можем претендовать? На две комнаты с подселением? А так квартира тебе останется!».
На фанатичное желание родителей оставить ей в наследство двушку на омской окраине Полина морщилась и отмахивалась: «У меня ипотека в Москве. Я в Омск ни за что не вернусь! Разъезжайтесь спокойно!». Но старики упорствовали. Видимо, что-то еще, кроме идеи сохранить квартиру для дочери, несмотря на разлад, их крепко объединяло.
И это скрытое стремленье друг к другу сквозило сквозь их взаимное раздражение. Наверно, поэтому мать Полины, Александра Георгиевна, каждое утро выскакивала из своей комнатки и по старой привычке хлопотала вокруг «бывшего» мужа, провожая его ранним утром на службу в охрану. «А ты хорошо позавтракал? - спрашивала она деловито, словно и не было между ними никакого разлада. – А бутерброды с собою взял? И шарф завяжи покрепче, а то обещали мороз!». А старик-отец послушно кивал в ответ головой и уходил в подъездный холодный мрак с ощущением, что в его прежней семейной жизни в общем-то ничего и не изменилось. Но следующим утром он приходил с дежурства и как бы шутя начинал гонять по квартире двух любимых кошек жены, которые в его отсутствие свободно гуляли по коридору, называя их «тварями».
- Опять ты выпустила своих тварей в коридор! – кричал он, подначивая жену. – Они тут насрали!
- Где? Где? – выскакивала из-за своей двери взволнованная женщина. – Не может быть! Я за ними смотрю! – охала она, вглядываясь в темноту коридорных полов. А довольный старик шел в кухню и торжествующе гремел там посудой.
- Сам ты – засранец!- обиженно вскрикивала женщина, убедившись, что коридор чист. – И, загнав кошек в свою комнатку, зло щелкала замком на своей двери.
Вот в такой моральной обстановке Полина и проводила уже пять лет каждый свой Новый год. Она не понимала взаимоотношений родителей, тяготилась ими. Едва приехав домой, с самолета, и окунувшись на несколько секунд в домашнюю атмосферу, ей уже хотелось вернуться обратно в Москву.
Но мать тут же усаживала ее за стол в кухне, уставленный разными блюдами, и начинала насильно кормить. Полина панически боялась поправиться, фанатично следила в Москве за своей тощей фигурой, и, слегка перекусив, отказывалась от домашних явств, предлагаемых ей матерью.
На отказы дочери поесть как следует, мать реагировала истерично. Она театрально закатывала глаза, заламывала руки и срывающимся на крик голосом возвещала, словно со сцены:
- Моя дочь решила меня добить! У нее точно анарексия!
Полина привыкла к подобным сценическим эскападам матери и давно перестала на них реагировать. Более того, в такие минуты ей нравилось ее поддразнить, и она еще подливала масла в огонь.
- А вот Стасик мне запрещает есть, говорит, что я итак толстая!
Мать от этих слов заводилась еще сильнее:
- Да ты тощая как скелет! А твой Стасик просто подонок! Стоило тебе ехать в Москву, чтобы найти там еще одного идиота!
- Стасик – не идиот! – теперь заводилась и сама Полина. – Он просто не любит толстых и говорит, что мне надо сбросить еще килограммов пять!
Мать в таких случаях не выдерживала и демонстративно кидала на пол тарелку с салатом, потом громко всхлипывала и убегала в свою комнату переживать.
Без подобных сцен не проходила ни одна встреча дочери и матери. Полина знала, что ее мать – несостоявшаяся актриса. Она родилась и выросла в артистической семье провинциальных актеров, и тоже хотела пойти по стопам родителей. Но в какой-то момент эксцентричную и темпераментную Александру от актерской стези отговорили коллеги родителей. Она была невысокого роста, очень щупленькая, похожая на подростка. И взрослые дяди и тети, авторитетные в глазах юной девушки в театральных вопросах, ей сказали, что всю жизнь Александре придется играть на театральных подмостках лишь детские роли, а роль героини ей не дадут.
Вот Александра и отказалась от своей мечты, реализуя свой артистизм в семейных отношениях.
Полине никогда и в голову не приходило, что ее мать, возможно, очень несчастна в своей актерской нереализованности. По большому счету, Полина, как и все члены этой семьи, была эгоисткой и сознательно провоцировала мать на выплески ее театральных эмоций.
После истерики матери, в воспитание взрослой дочери вступал отец:
- Мать права! – говорил он. – Зачем тебе этот Стасик. Он заставил тебя взять ипотеку в Москве, а ведь у него есть трехкомнатная квартира. Если он тебя любит, почему не пригласит жить к себе? Зачем ты влезла в этот ипотечный хомут?
- Это квартира не Стасика, у него там доля пополам с его матерью. А она ему сказала, что не пустит меня на порог! Я ей не нравлюсь. Она считает, что Стасик достоин лучшей девушки, чем я! – ответила Полина.
- Вот зря ты бросила в Омске Виктора, - произносил в задумчивости отец. – Парень был очень хороший, тебя любил, замуж звал, все твои закидоны терпел и прощал, и родители его тебя приняли как родную. Зачем ты сбежала в Москву? От этого Борьки?
- Виктор был тряпка, - заявляла Полина жестко. – Я открыто ему изменяла, а он прощал! И вообще, он мешки на заводе делал, что за убожество! Зачем мне такой бесперспективный муж!
Отец Полины, Анатолий Петрович, бывший спортсмен, мастер спорта по самбо, а теперь охранник на пенсии, от таких слов дочери побелел.
- Вот значит как?! Бесперспективный? Я тоже теперь бесперспективный! Откуда такой снобизм в тебе, дочь?
- Это не снобизм, папа, это трезвый взгляд на жизнь! Виктор мне не пара! Я его презираю за слабохарактерность!
- А когда ты за Борькой бегала, пока он тебя не избил, это – не слабохарактерность? – возмутился отец.
- Борис напился, вот в драку и полез! – оправдывалась Полина.
- Он и на меня, старика, руку поднял! Мужик тебе секс предложил, без взаимных обязательств, а ты и побежала. А потом старалась его в ЗАГС затащить! Вот он и взбесился! Я помню этот скандал, мне до сих пор стыдно!
- Папа, давай не будем об этом, - попросила Полина, краснея.
- Ты поэтому от нас в Москву сбежала? – не унимался отец.
- Нет, не поэтому, - ответила Полина. - В Москве больше возможностей. Другая жизнь. Совсем другая. Жаль, что раньше не уехала отсюда, столько времени зря потеряно! – вздохнула дочь.
Успокоившись в своей комнате, в кухню вернулась Александра Георгиевна.
- Не хочешь есть, и не надо! – заявила она в своей театральной манере. – Что думаешь в Омске неделю делать? Опять по кафешкам с друзьями бродить? А мать тебя опять не увидит? – и она прикрыла рукой глаза, полные слез.
Полина, действительно, приезжала обычно в Омск вроде как к родителям, но старалась подальше от них убежать в новогодние дни. Постоянные родительские препирательства с ней, копание в ее жизни, показные истерики матери очень ее утомляли. А в покинутом городе у нее было много бывших коллег и подруг, которых она по приезду всегда навещала. Дружеские встречи, как правило, заканчивались веселыми попойками, длившимися до утра. И мать Полины не спала целыми ночами в ожидании подвыпившей дочери.
- Она точно сопьется! – сетовала Александра Георгиевна мужу, который в тревожные ночи старался ее поддержать. – И в кого она уродилась такая! Хоть бы замуж скорее кто ее взял! – говорила она, горько вздыхая. – Да она и не выйдет, за кого выходить-то! Вокруг одни подонки и идиоты. Так и будет болтаться! Уж хоть бы скорее мне помереть!
А непутевая дочь после недельных загулов вдруг заводила разговор о том, что хочет перевезти своих стариков в Москву. И опять в семье начинался скандал.
- Какая Москва! - кричала истерично мать. – Я никуда не поеду, мне и здесь хорошо! И куда ты нас там поселишь, в свою московскую однушку, что ли? Что за глупости опять ты несешь!
- А я бы поехал! – встревал тут отец, и мать шла в разнос.
- Да помолчи ты уже! Он бы поехал! А чем ты там жить-то будешь? Здесь у тебя на пенсии есть работа, взяли по блату в охрану с больными ногами, так уже и заважничал! Кто там –то тебе работу из жалости даст? Откуда в Москве у нас блат? Будешь в метро, что ль сидеть, и милостыню просить?
- Все вопросы можно решить, - не уступал жене Анатолий Петрович. – Было бы желание! Ты, дочка, это, давай, там устраивайся, и меня к себе забирай!
- Авантюристы! – кричала мать в очередном припадке истерики, и новая тарелка с салатом громко разбивалась о кухонный пол.
Иногда они все вместе ходили в кино. А потом все вместе – в кафе. А потом Рождественские каникулы заканчивались, и Полина, под всхлипывания матери, уезжала на такси в аэропорт.
Повиснув на шее у дочери, мать со слезами в голосе задавала свой привычный вопрос:
- На следующий год-то приедешь? – и заглядывала дочери в глаза.
- Не знаю, мама, - отвечала Полина. – Посмотрим.
- Что значит, посмотрим? –возмущалась Александра Георгиевна. – Может, в последний раз! Помру я скоро!
- Живи долго, мама, - отвечала Полина и слезы тоже подкатывали ей к горлу. – И перестань меня шантажировать!
Она с трудом отдирала материнские руки от своей шеи и уходила в темный проем подъездной двери, таща за собой тяжелую походную сумку на колесиках.
- Ты как прилетишь в Москву, сразу мне позвони! – кричала ей мать вслед на прощание.
- Хорошо, мама, - слышалось из подъезда.
Усаживаясь в кресло в самолете, Полина долго смотрела в иллюминатор, наблюдая, как взлетная полоса уходит из-под шасси самолета. В ее душе шевелилось отчаянье. Каждый раз, улетая из дома, она давала себе слово, что больше сюда не вернется, но каждый Новый год какие-то неведомые силы ее тянули домой, к эксцентричной матери и отцу, к бывшим друзьям и коллегам. И все опять бессмысленно повторялось.