Эта история с английским началась осенью 1994 года, мне тогда было четырнадцать лет, я училась в школе и, в общем-то, не думала об институте, профессии, будущих занятиях. Все это казалось таким далеким и как будто должно будет произойти не со мной, а с кем-то другим.
Но меня очень волновал вопрос поиска своего места в жизни, только связывала я это не с работой и профессией, а с самоидентификацией. Если хотят человека спросить по-английски о его роде деятельности, то употребляют слово «what» (что). А тот же самый вопрос, но о личности, начинается со слова «who» (кто). Вот я очень хотела определиться с тем, кто я («who») и совсем не интересовалась тем, могло бы стать моим «what».
На дворе было «смутное время» – девяностые – лихие, мрачные, опасные. Исчез скучноватый, но понятный советский мир, и на его обломках появился новый, незнакомый, страшный, полный хаоса. Все помнили, что произошло вчера – развал Союза, путчи. А что будет завтра, никто не знал. Это и пугало, и в то же время как-то радовало и будоражило.
Почему я об этом пишу в своей очень личной истории? Так получилось, что события и переживания в моей жизни во многом совпали с тем, что происходило вокруг, но в других, мелких масштабах.
ДЕТСТВО
Школа, учеба, английский, мода, творчество, дружба
В детстве, во времена, когда я училась в младших классах, во всем у меня была определенность – я успевала по учебе, ходила в творческий кружок, читала книги, рисовала, дружила, гуляла во дворе. В классе я была одной из самых лучших учениц (про меня учителя говорили «светлая голова»). Русский и литература мне давались легко, с математикой было хуже, тут приходилось прикладывать больше усилий, но оценки по всем предметам у меня были отличные. Я была вовсе не занудным ботаником, а вела активную жизнь – участвовала в школьных мероприятиях, огоньках, олимпиадах, помогала троечникам и давала списывать. Не могу сказать, что я делала это из-за какой-то особенной доброты. Тех, кто плохо учился, я жалела, как жалеют убогих, к жалости примешивалось и презрение.
Как-то у одного двоечника учительница спросила, почему он в очередной раз не сделал домашнее задание. Он бесхитростно ответил: "У меня мама пьяная была". Все эти ужасы с пьяными мамами, неустроенным бытом, плохими оценками были от меня далеко, как голодающие африканцы. У меня был четкий порядок, правильная жизнь и придуманные родителями моральные ценности, из которых самым главным была хорошая учеба. Я должна была быть отличницей, иначе считай, что я вообще не существую. Я брезгливо смотрела на двоечников, на их некрасивые тетради, плохой почерк, помятые учебники и радовалась, что я не такая, что у меня все по высшему классу – ярко, умно, интересно и вообще я «впереди планеты всей». Я знала, что сегодня учительница задаст примеры и упражнения, вечером я их сделаю, а на следующее утро принесу в школу аккуратные тетради, где четким почерком без ошибок будет все посчитано и написано. Так будет и завтра, и через неделю, и через месяц. Мне казалось, что каждый день приближает меня к чему-то прекрасному, что меня ждет особенная и счастливая судьба.
Я сидела на первой парте вместе с девочкой Олей, которая тоже была отличницей, но с другим подходом. Оля уже в том юном возрасте была похожа на бабушку: какая-то мягкая и округлая, со спокойным лицом, скромной косичкой пепельных, как будто седых волос. Даже фигура и осанка у Оли была какая-то "пожилая" - она ходила, как бы подавшись вперед, отчего ее спина немного горбилась. Она и делала все, как классическая бабушка - неторопливо, аккуратно, по правилам, потому что так надо: отвечала у доски своим тихим, но уверенным голосом, писала в своих опрятных тетрадях округлым, как она сама, почерком, могла и сверху, на правах старшего поколения, пожурить двоечника, а потом милостиво помочь. Когда Оля писала диктанты и упражнения, по-старушечьи набок наклонив голову, мне казалось, что в руках у нее не ручка, а вязальный крючок, и, как вязаные бабушкины кружева, появлялись на листе одинаковые круглые буквы, а из них складывались ровные строчки.
Неизвестно, были ли у этой девочки-старушки какие-то занятия, кроме уроков: спортом она точно не увлекалась, ни с кем не дружила, музыку не любила, а вот книги, возможно, читала. Я с Олей близко не общалась, иногда она раздражала меня своим "бабушкиным под ходом", но в качестве соседки по парте она меня устраивала: не требовала к себе внимания, не мешала, иногда и списать у нее было можно, если вдруг понадобится.
Ольгу я через много лет, во времена института, встретила в автобусе. Она выглядела точно так же, как и раньше, разве что стала еще больше похожа на старушку: в аккуратной старомодной одежде, с пучком светлых волос, бледная и ненакрашенная. И профессию она выбрала себе подходящую: учитель начальных классов. Во время той встречи в автобусе Оля очень утомила меня какими-то старушечьими назиданиями и общей правильностью. Казалось, что передо мной стоит не двадцатилетняя девушка, а самая настоящая бабушка. Больше я о ней ничего не слышала. Скорее всего, Ольга и стала тем, кем была уже в школе - учительницей и воспитательницей.
А вот у меня в те времена, в отличие от моей старообразной одноклассницы, были разные хобби: куклы, чтение, рукоделие, а самым любимым было рисование. Начиная со второго класса я ходила в кружок замечательной рукодельницы Натальи Ивановны Дубовой. Как-то раз она постучалась в наш класс во время какого-то скучного урока. Мастерица принесла с собой несколько раскрашенных игрушек из глины, сказала, что набирает желающих в кружок лепки и рисования, и те, кто будет там заниматься, научатся делать такие же. В кружок тут же записались несколько человек, а среди них я. Занятия проходили два раза в неделю - мы рисовали, лепили из глины фигурки, раскрашивали их в стиле разных народных промыслов, клеили посуду из папье-маше. Особенно я любила лепить фигурки, похожие на дымковские игрушки: они были довольно простые, но при этом затейливые, раскрашенные в яркие цвета. Разнообразие видов этих фигурок открывало широкий горизонт для творчества: это были и барыни в пестрых юбках, и индюки с круглыми хвостами, и медведи с бочками, и разные жанровые сценки из нескольких персонажей. Я ждала вечера среды и пятницы как праздника и иногда на перемене специально подходила к кабинету Натальи Ивановны; обычно в то время он был закрыт или там начинался какой-то другой урок, но из-за дверей пахло гуашью, и это был аромат творчества и предвкушения чуда.
Четвертый класс мы из-за какой-то странной реформы образования пропустили, и после окончания младших классов сразу оказались в пятом. Тут началась совсем замечательная жизнь. Почти сразу отменили школьную форму, а значит, можно было ходить в школу в разной одежде. Не могу сказать, что форма мне не нравилась. Мой школьный наряд был красивый - папа привез мне его из Белоруссии, там почему-то продавали несколько другие школьные платья, из более плотной и хорошо держащей форму ткани, глубокого шоколадного цвета. Белые воротнички и манжеты мама сшила сама из вологодского кружева. Вот только черного кружевного фартука, какой я видела где-то у одной девочки, мне не купили, но то, скорее всего, вообще была какая-то эксклюзивная вещь. Надо сказать, что я происхожу из небогатой семьи; мы никогда не имели ни дорогих "крутых" вещей, ни золота, ни серванта с хрусталем; даже цветной телевизор - и тот почему-то в свое время не купили. Зато в нашей стенке вместо сервизов красовалась папина большая коллекция редких изданий по искусству, классики и около-диссидентских полузапрещенных книг, которые передовые интеллектуалы тех времен брали друг у друга, читали по очереди по ночам, переписывали от руки. Мама почти не носила золота, как-то не любила она его, зато всегда хорошо и модно одевалась. Вот и меня родители тоже наряжали красиво, что-то находили в магазинах, что-то шили на заказ в бабушкином ателье. Так как я, по известной классификации одного стилиста, отношусь к романтическому, "старинному" типу внешности, то мне шло темное и элегантное, скопированное с дореволюционных образцов, школьное платье. А ведь были девочки спортивного толка, ширококостные или, наоборот, стройные, но жилистые и угловатые, и вот на них все эти строгие платья со складками и кружевами смотрелась, как на корове седло... И все равно до 1991 года нам всем, независимо от типажа, и "старинным" и "спортивным" приходилось ходить в школу в форме. В конце школьного дневника были напечатаны правила, которые должен соблюдать ученик. Там красовалась такая фраза: "Уроки посещать в школьной форме, без украшений". Если с первым пунктом все было ясно, то во втором вопросе школьники позволяли себе всякие вольности. Девочки носили косы с заколками и бантами, иногда разных цветов. Некоторые мальчики прицепляли на синие пиджаки значки. Был у нас красивый хулиганистый парень Дима Ковальчук, так он за лето отрастил волосы и заявился первого сентября в новом вызывающем образе: с эпатажной прической и большим количеством значков. Среди этих значков с какими-то картинками и музыкальными группами на синем пиджаке Димы, прицепленный на булавку, висел небольшой православный крестик. Наша учительница была в шоке... Значки и волосы она бы, может, и простила, а вот крестик простить не смогла. Я, кстати, так и не поняла, почему так возмутилась учительница. Возможно, она была коммунисткой-атеисткой и поэтому шарахалась от креста, как черт от ладана. А может быть, дело обстояло совсем не так. В те времена совок уже сдавал позиции по многим фронтам - как материального плана (что выразилось, например, в отмене формы), так и идеологического. Души многих советских людей, изголодавшиеся по духовности, потянулись к разным культам - кто пошел в христианство, кто увлекся разными паранормальными и мистическими культами, которых в те лихие времена расплодилось немало. Но большинство простых людей все же вернулось в традиционную религию своих предков, они как будто вспомнили о старом, незаслуженно забытом добром друге. Может быть, учительница как раз была немного религиозной, и вид святого символа по соседству с дурацкими значками её возмутил.
С Димой провели воспитательную работу, крестик и некоторые значки он снял, а вот прическу оставил. Надо сказать, что этот образ "романтического хулигана" с длинными волосами и разными цепочками-булавками в конце 80х был в моде. Многие старшеклассники пошли дальше Димы: школьные брюки эти юные бунтари заменяли на джинсы, вместо рубашек под пиджаки они носили футболки, а у самих пиджаков отрезали рукава, превращая их в жилетки, которые потом расписывали названиями музыкальных групп, черепами и другими "страшными" символами. Наш Дима по сравнению с этими героями выглядел даже скромно.
Законодательно форму отменили весной 1994 года, но фактически это произошло где-то в середине 1991 года. С 1 сентября 1991 года школьникам было разрешено не носить форму в учебных заведениях, а в нашей школе традиционные школьные наряды почти полностью исчезли с середины учебного года. Произошло это не сразу: как будто вчера все были в форме, а на следующий день - кто во что горазд. Нет, все было не так. Сначала несколько учеников стали приходить на уроки в спортивных костюмах - вроде как на физкультуру. Потом постепенно спортивный стиль заменил коричневые платья и синие пиджаки и в те дни, когда физкультура в расписании отсутствовала. Я же придумала для себя переходный вариант, к которому вроде сложно было придраться: у меня была коричневая юбка почти форменного цвета, а к ней я надевала строгий джемпер с белым воротником или блузку с жилеткой. Выглядел этот наряд почти формой и в то же время нёс некоторую свободу самовыражения. Пару раз учителя делали мне замечания, но не ругали, так как училась я хорошо. Вскоре в стране начались события, на фоне которых вопросы с формой как-то потерялись, и очень быстро аляповатая пестрота полностью поглотила привычные коричневые и синие краски. В 1992 году школьную форму можно было купить уже с трудом, так как закрылись производящие её предприятия. А тогда, в 1991 году почти все школьницы приветствовали ее отмену: "романтические девушки" радовались тому, что можно наконец носить что-то по своему вкусу, а "амазонки" - что вообще можно выкинуть платья и перейти на любимые джинсы или спортивные костюмы.
Мне казалось, что вместе с формой осталась в прошлом та маленькая первоклассница в школьном платье с большими белыми бантами. Летом после третьего класса я отрезала косички и сделала стрижку средней длины, чтобы носить волосы распущенными. Коса у меня была не очень густая, так что жалеть было не о чем. А в новом образе, с другой прической и в другой одежде я казалась себе почти взрослой.
В нашей школьной жизни также произошли перемены: мы наконец закончили младшие классы и вступили в новый этап. Больше не приходилось проводить все время в одном и том же классе, отныне мы стали "кочевым народом". Я выросла не только из школьной формы и белых бантиков, но из кружка по лепке. Я почувствовала, что у Натальи Ивановны я всему уже научилась и пора двигаться дальше. Так я поступила в изостудию, стала заниматься там, но и Наталью Ивановну не забывала, заглядывала к ней в группу на огонек. В пятом классе появились новые преподаватели, новые предметы, среди которых был английский язык. Для уроков языка наш класс разделили на две группы, каждая занималась отдельно, в своем кабинете со своей учительницей.
Английский тогда был в моде, его изучали все – от школьников до недавно появившихся бизнесменов. Знание английского тогда олицетворяло некий класс, продвинутость, причастность к чуть ли не к интеллектуальной элите. Это был язык Запада, он, как ключик Алисы в Стране Чудес, открывал дверку в манящий, полный возможностей и изобилия мир. Я была очень рада, что наконец получила шанс прикоснуться к недоступному: если не побывать на Западе, то научиться говорить и думать, как западные люди, прочитать книги на их языке, самой стать немножко «западной». Мне хотелось пусть и не попасть в это райское место, так посмотреть, как Алиса, одним глазком через маленькую дверку.
С английским языком я подружилась, начиная с самого первого урока. Я сходу выучила алфавит и единственная из нашей группы получила пятерку. Дальше все пошло как по маслу – я легко почувствовала логику языка, поняла сложную английскую орфографию. Как ни странно, изучение языка было похоже на то, что мы делали в кружке Наталии Ивановны: я поняла, что хохлому, Гжель, жостовскую роспись, дымковские игрушки я изучала как изучают язык - со своими символами и правилами, своей эстетикой. Наша учительница, имени которой я, к сожалению, не помню, была молодая, бойкая и не очень строгая. Она хорошо умела общаться с подростками - могла пошутить, могла поругать, где надо (тоже обычно с шуткой), а главное - нас она считала не малышами, а начинающими взрослыми. В такой приятной обстановке обучение шло легко и быстро. Моя мама учила в школе немецкий, а папа - французский, так что с английским мне некому было помочь. Но это было и не нужно: мне хватало тех знаний, которые я получала на наших уроках в школе. Я так полюбила новый язык, что во время поездки к бабушке в Устюжну на осенних каникулах я вместо художественной книги взяла с собой учебник по английскому.
ВЗРОСЛЕНИЕ
Новая школа, новые подруги, первые потери и неудачи
Целый год я учила английский - предмет, ставший любимым. А в шестой класс я пошла уже в новую школу, которую построили в нашем дворе и открыли как раз к началу учебного года. Мне не хотелось уходить из своего класса, где все было привычным, но я особенно и не расстраивалась, ведь в новую школу перешли некоторые мои одноклассники и ученики из параллельных классов. Так что в новой обстановке оказались знакомые лица. Обе школы даже выглядели одинаково, так как были построены по одному проекту. Вовсю и везде ощущался ветер перемен – в стране, в школе, в моей жизни. Чувство счастья, светившее откуда-то из уже близкого будущего, становилось все сильнее. Страна сбрасывала отжившую советскую действительность, из всеобщей и гнетущей ставшую вдруг какой-то нелепой и старомодной. Иногда то же самое происходит с властными стариками, которые держат в ежовых рукавицах всю семью: вчера все дрожали от одного громкого старческого голоса, а сегодня он лежит, разбитый инсультом, маленький, жалкий и совсем не страшный.
Ну а во мне, как в природе весной, росла и просила выхода энергия, я просыпалась от детской спячки и почти как куколка бабочки, готова была сбросить серенькую шкурку гусеницы и выпустить, наконец, крылья - стать взрослой.
На новом месте все было новенькое, организованное «с нуля» – и само здание, и классы учеников и коллектив молодых учителей во главе с красивой энергичной директрисой Ниной Александровной. Все они горели энтузиазмом и рвались в бой строить "новый мир". Не было и быть не могло пережитков совка, которые все еще, как зима на пороге весны, не сдавали своих позиций в старой школе. Я очень радовалась, что на новом месте не надо было участвовать в дурацких пионерских мероприятиях. В старой школе нас заставляли посещать пионерскую комнату, где под руководством взрослой пухлой тетеньки в пионерской форме мы ходили по кругу с флагами и пели какие-то нелепые песни про дружественных Советскому Союзу негров в Африке, которые сидели на пальме и ели бананы. Я в те времена уже читала немецкую классику и Гессе, пусть и не "Игру в Бисер", а рассказы, но это все равно было очень далеко от негров с бананами. Пионерская комната мне казалась очень нехорошим местом: там хранились предметы коммунистического культа - флаги и барабаны, какие-то плакаты, книги, в непременном красном углу висел портрет Ленина. Несмотря на то, что вся эта коммунистическая атрибутика была призвана создавать позитивный боевой настрой, лично на меня она наводила тоску, потому что напоминала что-то вроде египетской гробницы с не присутствующей во плоти, но как бы подразумеваемой мумией Ильича. На все праздники ленинские алтари украшались цветами. Мне было неприятно на это смотреть, и чем меньше я хотела иметь отношение к коммунизму, тем сильнее становилась моя тоска по красивому свободному Западу и "американской мечте".
А на новом месте не было ни строгих училок старой закалки, ни хождений со флагами, ни самой пионерской комнаты — как будто пионеры сгинули вместе с советской системой. Еще несколько месяцев назад ученик, забывший дома пионерский галстук, подвергался порицанию учителей и насмешкам одноклассников. А тут этот символ-аксессуар вдруг резко стал ненужным, и теперь уже странно выглядел ученик, который его носил. Пионерия какое-то время еще продержалась и в старой школе, а потом тоже как-то сошла на нет, а главная пионервожатая переквалифицировалась в школьного психолога.
А вот английский в новой школе был, с молодой и талантливой учительницей Ириной Юрьевной. Именно благодаря ей мои знания, полученные за прошлый год, как-то оформились и развились. Я даже помню название учебника, по которому мы занимались - он был новый, в стиле 90х, больше похожий на какую-то развлекательную книгу со смешными рисунками, а назывался он "English for Older Children". Весь шестой класс принес мне успех – я училась, дружила,участвовала в огоньках и олимпиадах, взрослела. Учителя меня хвалили, а особенно удавались мне любимый английский и биология. Только близкой дружбы я ни с кем не завела – со многими хорошо общалась, но не больше.
Что-то, похожее на дружбу, у меня сложилось с одной интересной девочкой, Леной Кузнецовой. Мы оказались соседками по парте, и чем-то, видимо, я ей понравилась, так что она пригласила меня к себе в гости прямо в день знакомства. Лена предложила это просто и с достоинством: "Пойдем после уроков ко мне. Я тебе покажу домик для Барби, который сделала моя мама". Я, конечно, не стала отказываться: не каждый день обещают показать домик для Барби. В те времена все, что имело отношение к Барби, казалось мне волшебным, ведь Барби - это олицетворение американской мечты: кукольная взрослая девушка, прекрасная, как фея, которая существует даже не в нашем материальном мире, а в какой-то сказочной реальности, которую освещают огни небоскребов и свет звезд. И даже цвета там не такие, как у нас, а яркие, неоновые, сияющие. Особенно неземным мне казался символический цвет Барби, розовый - холодный, далекий. Я никогда не видела фирменный домик для Барби, но могла представить, что он, наверное, тоже весь такого цвета. И фраза Лены о том, что домик мама сделала сама, несколько меня озадачила. Разве можно самим сделать хороший домик? Из чего? Из коробок или из дерева? Платье сшить самим - можно, а вот домик - вряд ли...
То, что я увидела дома у Лены, поразило меня до глубины души. В детской комнате около окна на столе стояло творение лениной мамы: оно было сделано из коробок и в нем не было ни одной детали розового цвета. Но это был совершенно сказочный домик: трехэтажный, с крыльцом, балконом и ванной комнатой, а в самом низу был устроен "цокольный" этаж с выдвижным ящиком, где хранились кукольные платья и всякие мелочи. На первом этаже была гостиная с камином, на втором - спальня с кроватью и шкафчиком, на третьем этаже с круглым слуховым окном находился чердак, где жили слуги. Стены домика были собраны из картонных коробок, сшиты по краям толстыми нитками и оклеены настоящими обоями, "паркет" на полу был склеен из бумаги "под дерево", мебель тоже была самодельная, а вот изящную лестницу с перилами и ступеньками, которая вела с первого этажа на второй, мама Лены заказала у какого-то знакомого умельца. Домик Лены ничем не напоминал американскую мечту, но он был в чем-то даже лучше. Я была настолько потрясена, что в скором времени даже привела к Лене на экскурсию своих родителей. Почти все жители нашего района в те времена знали друг друга потому что работали на одном заводе. Не были исключением и наши мамы и папы.
Про маму Лены хочется написать отдельно (имени ее я, к сожалению, не помню). Это была очень спокойная, приветливая молодая женщина, выглядящая как европейская домохозяйка. Они с дочкой были очень похожи внешне, обе высокие, светлые, с темными глазами и крупными носами. Прически у них были, правда, разные - спортивная короткая стрижка у мамы и строгая длинная коса у Лены. Но главное отличие было в характерах матери и дочери. Кузнецова-старшая была мягкой и какой-то легкой: все делала играючи, с удовольствием, будто бы не прилагая усилий. Почти все мамы моих знакомых были вечно чем-то заняты: то работой, то бытом, то какими-то непонятными серьезными и взрослыми делами. Дела детей их интересовали постольку-поскольку: главное, чтобы готовили уроки, не болели, не опаздывали в школу и убирались в комнате. А для мамы Лены, мне кажется, семья тоже была творчеством, возможностью проявить себя. Через много лет одна взрослая знакомая сказала мне такую мысль: с ребенком родитель проживает еще одну жизнь. Вот и мама Лены как будто заново становилась девочкой, с радостью и интересом мастерила она кукольный домик из коробок, мебель из деталей конструктора, шила платья для Барби.
Мама Лены умела сделать нечто из ничего, причем её идеи отличались оригинальностью и какой-то удивительной простотой исполнения. Например, для школьной выставки по истории Древнего Мира она сделала из старых советских кукол египтянку, египтянина и гречанку. Парики для них эта замечательная женщина собрала из ниток, а одежду и обувь сшила из кусков ткани и тесьмы. Образы получились несложными в исполнении, но узнаваемыми. Все смотрели и удивлялись - вроде просто, но ведь никто до такого не додумался, никто так не сделал!
Зимой наш класс разделили на группы и дали задание - сделать стенгазету по русскому языку. В нашу группу вошли три человека - Лена, я и мальчик Вася. "Штаб" стенгазеты организовали у Лены дома, и ее мама с удовольствием взялась за дело. Под ее мудрым руководством мы быстро все подготовили - подобрали (и сами написали) стихи, нарисовали рисунки. Посередине листа нашей газеты по замыслу должен быть большой круг. Ленина мама подсказала, как сделать импровизированный циркуль из ручки и нитки и начертить круг нужного размера. Просто - а никто из нас не догадался.
Это в наше время стало модно заниматься творчеством: в интернете можно найти материалы на любой вкус - выкройки для кукольных платьев, мастер-классы по скрапбукингу, изготовлению украшений и даже мебели. Есть и самодельные домики, но, правда, такого красивого и продуманного, как у Лены, я не видела. А в те трудные мама Лены изобретала все сама. Каждый вечер она садилась за шитье или вязание, и результатом было новое платье для куклы Барби или для самой дочки. Лена рассказывала мне об обновках, но никогда не надевала их в школу. Несмотря на то, что у моей подруги была такая креативная мама, сама Лена была не особо творческим человеком. Казалось, что она воспринимала мамины идеи и подарки как само собой разумеющееся, но интереса к ним особого не проявляла, никогда сама не шила, рисовала только тогда, когда это было нужно по учебе. На первом месте у Лены как раз и стояла учеба, и здесь она была строга к себе и к окружающим. Лена, как моя предыдущая соседка по парте "бабушка Оля", была отличницей. Но в отличие от Оли, Лена была не воспитателем, а инквизитором. Она не только не списывала сама, но и не давала это делать другим, а если замечала, что кто-то из ее одноклассниц залез в учебник или тетрадку, то шлепала их по руке. Внешний облик Лены тоже был какой-то инквизиторский. Она напоминала мать-настоятельницу в католическом монастыре: высокая и прямая, с длинным лицом и тяжелым взглядом черных глаз, светлые волосы всегда зачесаны назад. Как бы пошли Лене черная ряса и белый чепец! Но, впрочем, Лена, как монашка, и так ходила всегда в одной и той же одежде, которая врезалась мне в память (потому что в этом образе я наблюдала ее каждый день на протяжении учебного года). Ленино "облачение" состояло из коричневого кардигана на молнии, мужской рубашки в тонкую голубую полоску и прямой джинсовой юбки. Как-то раз, когда подруга показывала мне очередную новую блузку, я спросила, почему она не носит ничего из этого в школу. Лена ответила очень странной фразой: "Я в другом ходить не умею". Однажды, придя в гости к Кузнецовым, я увидела необычное зрелище: мама Лены несла в стирку целый ворох одинаковых рубашек в полоску. Неужели таких кардиганов и юбок у Лены тоже было несколько?
Моя мама считала Лену страшненькой, потому что в ней не было ничего миловидного и симпатичного. Но мне моя школьная подруга, наоборот, казалась красивой строгой отрешенной красотой. В этой самодисциплине Лены, в ее одинаковых нарядах, в застегнутой на все пуговицы рубашке, ровном почерке и идеальной учебе было что-то загадочное и манящее. Холодная, нарочито сдержанная внешность Лены напоминала мне о тех чудесах, которые она хранила и о которых никто не знал, кроме меня - это и мама-рукодельница, и волшебный кукольный домик, и красивые наряды, которые дожидались своего часа на полке в шкафу. Надо сказать, что в классе Лена популярностью не пользовалась - из-за своего нелюдимого характера, суровости, нетерпимости к слабости, строгого внешнего вида. Вечера Лена тоже проводила дома одна, развлечений не любила, ни с кем, кроме меня, не дружила, не ходила гулять, в мероприятиях не по учебе участия не принимала. Как-то раз я уговорила подругу пойти на новогодний огонек - и она пришла, в красивом платье в клетку и с распущенными волосами, но весь вечер просидела в углу со своим привычным угрюмым выражением на лице. Такой вот была девочка, с которой я дружила в шестом классе - монашка, инквизитор, ученый, аскет... а я называла ее просто - "Лена-отличница".
В одной книге я как-то нашла цитату немецкого врача и психолога Э. Кречмера о замкнутых людях, которые «подобны римским домам и виллам с их простыми и гладкими фасадами, с окнами, закрытыми от яркого солнца ставнями, но где в полусумраке внутренних помещений справляются пиры». Лена была для меня именно такой "виллой", и я была рада, что меня иногда приглашают туда "на пир".
Именно в шестом классе у меня появился первый поклонник (и, как потом окажется, последний - на весь период "отрочества и юности"). Это был мальчик из бедной семьи, двоечник-хулиган по прозвищу Пончик. Несмотря на прозвище, толстым Пончик совсем не был: будучи невысоким и крепким, он обладал хорошей координацией движений и почти цирковой гибкостью. Например, я часто видела, как он на перемене бегает по коридору и при этом как-то легко и запросто перекатывается "колесом". Так откуда взялось его прозвище? Пончика по-человечески звали Денис Семенов, вот кто-то и придумал дурацкую дразнилку: "Семенчик - Пончик".
Если Лена была льдом, то Пончик, определённо - пламенем. Он был по-своему красивым какой-то необычной, цыганской красотой: смуглый, с черными кудрями и яркими зелеными глазами с нагловатым выражением. Даже простой огненно-красный спортивный костюм Пончика напоминал цыганскую рубашку. Семенов посещал нашу английскую группу, под руководством Ирины Юрьевны; сидел он за партой прямо передо мной - один, потому что группа у нас была сильная и никто не хотел заниматься в паре с двоечником. Пончик на занятиях часто поворачивался ко мне, просил подсказать и списать - вот, наверное, вскоре и появились его чувства. А выражались они так: Пончик хватал меня за руки, проникновенно смотрел на меня, а потом отвешивал какой-нибудь нехитрый комплимент. Один раз, не сводя с меня восхищенных зеленых глаз, он прошептал: "Суперзвездой станешь!"
Пончик своим хулиганством мешал занятиям, и Ирина Юрьевна грозила пересадить его на другое место. На переменах Пончик бегал по коридору, катался "колесом", хулиганил, поливал всех вокруг из брызгалки и иногда дрался с моей подругой из другого класса Аней Болдиной. Умница-красавица Аня умела постоять за себя (и не только) и считала своим долгом защитить меня от приставаний назойливого поклонника.
Не буду греха таить - Пончик мне нравился. Не то, чтобы это были какие-то чувства - нет, мне просто было приятно его внимание. Пончик со своими безобидными чудачествами и шуточными драками с моей подружкой придавал моей правильной жизни яркий хулиганский огонёк. Я всегда презирала чистеньких маменькиных сынков и любила лихих сорванцов. Мальчики, за которыми родители не особо следили, росли на улице и быстро взрослели. Может, учились они плохо, зато умели драться и общаться с девочками. Из них получались как творческие люди, так и гопники. Пончик происходил именно из этой породы, правда, на тот момент сложно было сказать, что с ним будет дальше - мы все тогда были слишком юными. Но что бы я делала с Пончиком? Ходила бы на свидания, целовалась? Тогда это было не принято в 12 лет. Он меня никуда не приглашал, и виделись мы только в школе. Пончиковая любовь, вопреки опасениям Ирины Юрьевны, ничем мне не навредила. Более того, она оказала положительный эффект на самого Пончика - он стал лучше учиться и даже начал делать домашние задания. Все - и одноклассники, и учителя - вдруг увидели, что дурачок, на которого все махнули рукой, потерянный для общества хулиган Семенов - вдруг оказался умным! У Пончика обнаружились способности к учебе, хорошая помять, живой и подвешенный язык. Он рассказывал темы из учебника своими словами, и было понятно, что он ничего не зубрил, а просто прочитал, понял и запомнил.
Ближе к концу учебного года нам объявили, что в школе опять решили провести реформу – из всей нашей параллели выбрать отличников и самых лучших «хорошистов» и создать «элитный» класс, с углубленным изучением школьной программы. То же самое хотели сделать с двоечниками – их собрать в «класс хулиганов». А оставшихся учеников планировалось разделить на два одинаковых «средних» класса. Ирина Юрьевна сказала мне, что в следующем году на базе "отличного" класса хочет создать кружок по английскому языку, и спросила, хочу ли я ради английского перейти в новый класс. Я согласилась. Терять мне было нечего, кроме, пожалуй, Пончика, уж его-то в отличный класс точно не собирались брать.
Летом 1992 года мы закончили шестой класс и разошлись на каникулы. Пончика я не видела все лето. А осенью, в седьмом классе я оказалась в «элите», как и Лена Кузнецова и другие девочки, с которыми я общалась. Но педагогическая затея с этими разделениями оказалась провальной. Как ни странно, больше всего повезло двоечникам: они сбились в одну хулиганскую команду, и с них уже никто ничего не спрашивал. На середнячков новые обстоятельства почти никак не повлияли, они так и остались "средними", ну может быть, кто-то и стал учиться хуже, потому что больше не было перед глазами примеров отличников. А вот в самой сложной ситуации оказались как раз те, ради которых все это затевалось – лучшие ученики бывшей параллели. Тринадцать лет – непростой возраст. Многие девочки уже начинали становиться девушками, и проблемы у них появились почти взрослые, класс разбился на компании, начались какие-то ссоры, тайны, интриги, расследования. Главное для школьника дело – учеба – у некоторых девочек и мальчиков как-то отошло на второй план. Многие загордились принадлежностью к «элите» и перестали стараться. Именно это и случилось с моей подругой Леной Кузнецовой. Она сильно изменилась: отрезала косу, проколола уши и даже забросила подальше свое унылое монашеское облачение из темного кардигана и светлой рубашки в полоску, в которых проходила весь прошлый год. Лена наконец достала все красивые творения своей мамы, которые до этого лежали в шкафу и ждали своего часа! Теперь Лена каждый день щеголяла в разных кофтах и блузках, красивых, ярких и даже вызывающих. Поведение ее тоже изменилось, в ней появилось что-то грубоватое и даже хабалистое. Училась Лена по-прежнему хорошо, но уже без былого инквизиторского упорства. Я даже стала замечать, как Лена украдкой списывает! Как-то быстро развалилась и наша дружба. Сначала я перестала ходить к Лене в гости, мы стали меньше общаться в школе, и вскоре я обнаружила, что у меня больше енет ничего общего с этой будто бы незнакомой девушкой. Лена завела себе новую подругу, бойкую амбициозную Сашу Корнееву.
Пончика я какое-то время еще видела в хулиганском классе - его красный спортивный костюм и буйные черные кудри мелькали в разношерстной и неопрятной толпе двоечников, как будто сошедшей с иллюстрации к стихам Некрасова. А потом он куда-то пропал - уже насовсем. Правда, Пончик напомнил о себе через два года оригинальным способом. В феврале 1994 года в нашей школе устроили Масленицу - с конкурсами, поеданием блинов и торжественным сжиганием чучела во дворе перед входом. На высоком чучеле, собранном из каких-то кусков и тряпок, висела потрепанная пончиковская зеленая сумка с корявой надписью "Сектор Газа". Чучело сожгли вместе с сумкой. На этом история о Пончике заканчивается.
Лену-отличницу, как и "бабушку Олю", я встретила через много лет в маршрутке. Она превратилась в точную копию своей мамы - даже прическа была такая же, короткий светлый ежик. Только выражение лица было не мамино, а все то же, строгое, как у католической монашки. Мне показалось, что к суровости добавилось высокомерие...
Из хорошего в новом классе был тот самый, обещанный «англичанкой» Ириной Юрьевной кружок, который начался с сентября. Мне, если честно, не хватало на занятиях Пончика, его шуток и комплиментов. Вместе с моим поклонником пропал какой-то драйв и праздник, а осталось только серьезное дело. Мы встречались в нашем английском классе несколько раз в неделю и занимались по учебнику Бонка, старомодному и тяжеловесному, с текстами про каких-то неживых и абстрактных инженера Иванова и преподавателя Петрова, серых, как обложка самого учебника. Лексика Бонка была блеклой и невыразительной, зато грамматика – классической и понятной. Наша Ирина Юрьевна смогла отодвинуть в сторону неказистость бонковского мира и сделать уроки интересными. Мне хорошо запомнилось, как мы пытались писать, как настоящие англичане, особенными письменными буквами. Мне казалось, что благодаря нашей энергичной учительнице дверца в другой мир понемногу открывается все шире… и тут вдруг неожиданно она захлопнулась совсем: английский кружок закончился – Ирина Юрьевна перешла на работу в другую школу в Москву.
Лена-отличница, Пончик, Ирина Юрьевна... все они один за другим исчезли из моей жизни. Без любимой "англичанки", Бонка с его персонажами и вечерних занятий нашей маленькой группы в школе мне стало грустно и пусто.
Я тогда не знала, что в это самое время судьба готовила мне прекрасный подарок. Именно в седьмом классе сблизилась с удивительной девочкой, дружба с которой вдохновила меня на рисование и сочинение своих историй и комиксов. И вскоре мне снова захотелось ходить в школу!
ВЗРОСЛЕНИЕ
Новые обстоятельства, латинские страсти, мультфильмы и опять дружба
Мое сознательное детство пришлось на вторую половину восьмидесятых. Это было очень интересное время: по телевизору все еще показывали съезды КПСС, какие-то официальные лица в серых костюмах что-то вещали, везде висели красные лозунги про партию и Ленина, но из-за прохудившегося железного занавеса уже вовсю веяло свободой и романтикой. Западная музыка звучала не только из окон домов продвинутых граждан, но и из телевизора, на улицах попадались модно одетые молодые люди с пышными прическами, и казалось, что вот оно - счастье, скоро постучится и в мою дверь. А вот мои старшие подруги рассказывали, что самое лучшее было как раз в начале восьмидесятых – счастливое советское детство, фильмы про чистоту, доброту и светлое коммунистическое будущее. Я не могу сравнивать, что было лучше. Но для меня восьмидесятые навсегда останутся самой романтической эпохой.
А вот девяностые годы романтическими можно назвать с трудом, хотя, может быть, в них тоже что-то такое было. Тот легкий и свежий Wind of Change восьмидесятых, с его пьянящей свободой, в новой эпохе переродился и пронесся по стане сильным ураганом, оставив после себя хаос и разруху.
Самые хваткие и оборотистые использовали новые возможности: организовывали бизнес, торговали шмотками на рынках, становились бандитами. Привычный спокойный советский пейзаж вокруг тоже изменился – как будто к спокойной по колориту картине добавили тревожные, яркие краски. Обшарпанные улицы пестрели аляповатыми вывесками ларьков и коммерческих магазинов (часто на английском языке ради крутизны и "западного" шика). Продавали там сразу все – одежду, выпивку, видеокассеты. В городском фольклоре тут же отразились перемены в жизни, например, появилось невиданные ранее персонажи анекдотов: новые русские в малиновых пиджаках, братки с бритыми затылками.
Изменившийся мир был резким, опасным, агрессивным. Он бросал вызов людям. Не все могли этот вызов принять, многие не нашли свое место в новых обстоятельствах, так и потерялись в этом хаосе. Что-то похожее происходило и у меня, только в меньшем масштабе – в классе. Раньше школьная жизнь была простой и понятной, как разлинованный лист тетради, как советский строй. Учись, решай, отвечай у доски – и будешь отличницей, и все у тебя будет хорошо, учителя будут любить, одноклассники – уважать. А тут у вчерашних девочек стали отрастать хищные зубы и когти, сами они странно изменились, как это произошло с Леной Кузнецовой. Иногда я не понимала, о чем говорят мои вчерашние подружки - слова вроде обычные, но смысл их от меня ускользал... Новая жизнь требовала этих зубов и когтей, а у меня были только мои тетрадки да рисунки. Мне казалось, что я не сдала какой-то экзамен, не перешла в следующий класс – на новый жизненный этап. Последние стали первыми - вчерашние неказистые троечницы стали наглыми красотками, зато теперь я, бывшая умница, оказалась на обочине жизни. Я никак не могла нащупать свое место, найти свой новый образ в изменившихся обстоятельствах, выделить себя из хаоса, ответить на вызов этого мира. Я вдруг обнаружила, что мой бывший козырь - хорошая учеба - в новых обстоятельствах почти ничего не дает для уверенности в себе. Несмотря на то, что мои оценки стабильно оставались неплохими, учиться я стала хуже, без огонька, пропал азарт, осталась только необходимость.
Моя внешность и мои вещи принадлежали родителям, время и усилия – школе. А кто я на самом деле? Что есть у меня мое собственное? Хотелось красоты, силы, уверенности – и так этого не хватало. Мое превращение из гусеницы в бабочку не состоялось, что-то пошло не так, и я затормозилась в стадии куколки. Я не ползала, как ребенок, держась за мамину руку, но и не летала, как взрослый человек. Я закрылась в своем "кукольном домике". Там не было воздуха, зато и проблемы все оставались снаружи.
От невеселых мыслей меня отвлекал телевизор – я смотрела мультфильмы про супергероев и латиноамериканские сериалы. В этих совершенно разных жанрах кино я находила то, чего мне так не хватало в жизни. Мир мультфильмов – это приключения, драйв, необычные персонажи и мой любимый юмор. А латинские сериалы показывали сказку и яркий гламур. Сюжеты там были простые и скучные, и главным удовольствием для меня было наблюдать за красивыми женщинами в шикарных нарядах и общей атмосферой беззаботности и глуповато-пафосных страстей. Я брала блокнот и карандаши и рисовала – героев мультфильмов, сериальных красавиц в броских платьях, придумывала и свои модели в гламурном сериальном стиле.
***
Кстати, кроме английского кружка, я не помню никакой особенной программы, которая должна быть подготовлена для отличников. Были те же предметы, учебники, задания. Лично мне в целом новый класс ничего не дал – общая обстановка мне там не нравилась, и иногда идти в школу не хотелось совсем.
Но часто бывает, что сложные обстоятельства приводят к удачным поворотам. Именно в новом классе я нашла подругу! Мальчик, с которым я сидела за партой, уехал с родителями в Индонезию, и меня пересадили к Ане Михеевой. Она, в отличие от меня, вроде бы не мучилась разными сложными вопросами – почему получилось так, а не этак, не плакала по прошлому, а радовалась тому, что есть. Аня не входила ни в одну из компаний наших школьных красоток, выглядела просто, не лезла из кожи, чтобы что-то из себя изобразить. Ей все это было неинтересно, у нее были другие занятия. Аня отлично рисовала, много читала и сама писала какие-то свои рассказы. На все происходящее у Ани был свой взгляд, немного отстраненный, с какой-то особенной, свойственной только ей иронией. Вот эта увлеченность Ани, ее внутренний огонь мне открылись не сразу. Сначала мы просто что-то рисовали на уроках, потом стали обсуждать мультфильмы и сериалы, потом стали вместе гулять, ходить в гости друг к другу. У нас появился свой собственный мир из наших рисунков и историй, а у меня опять проснулся интерес к школе, ведь там я встречалась с подругой!
Надо сказать, что оба этих моих увлечения – рисование и английский язык – были в какой-то мере одним целым. Это было что-то вроде органов чувств, инструментов для познания мира и творения своей реальности, что я поняла еще давно, когда сравнивала изучение языка и народных промыслов. Английский язык мало похож на русский, он имеет свою структуру, свою логику. Говорить, читать и мыслить на английском – это как будто иметь ещё одни глаза и еще один мозг, которые воспринимают совсем другой мир. Это как всю жизнь видеть один набор цветов спектра, а потом получить возможность видеть другие.
Со стороны моя любовь к мультфильмам казалась глупой, бессмысленной. Но некоторая польза в увлечении мультиками все же имелась, ведь язык моих любимых героев – английский. Я записывала и переводила английские названия серий и куски диалогов, которые удавалось услышать. Название эпизода и имена авторов сценария показывали в самом начале мультика, так что надо было внимательно смотреть и тут же записывать. Некоторые сериалы были озвучены в виде закадрового перевода, так что русский текст шел поверх английского. В таком случае удавалось услышать куски диалогов в оригинале, и тогда мне казалось, что я прикасаюсь к какой-то загадке… Самым сладким и таинственным был ритуал перевода незнакомых слов. Тихо, чтобы никто не заметил, я брала в руки словарь, искала нужное слово и смотрела перевод, сравнивала с русским вариантом озвучки. Так продолжался мой диалог с любимыми героями, и это был мой секрет. Иногда мне встречались слова и выражения разговорного и слэнгового плана, которые мы не изучали в школе. В некоторых фразах содержалась игра слов, отсылки к фильмам, книгам и разным культурным реалиям. Эти слова и фразы были сочными, колоритными, и от этой энергии как будто блекли и совсем исчезали и без того серые Иванов и Петров из классического Бонка. Так говорили герои западных мультиков и это был живой, настоящий английский!
Наши переводчики и артисты дубляжа подарили героям не только русскую речь, но и свой стиль. Русская озвучка некоторых мультиков получилась даже лучше оригинала (было и такое!), но именно английский первоисточник я считала носителем некоего идеала. Потом я узнала, что дубляжом в те времена занимались хорошие профессиональные актеры, но не из-за славы или любви к мультфильмам. Это был для них способ заработка, в те трудные годы чуть ли не единственный.
Кроме дружбы с Аней, на мою жизнь, как ни странно, хорошо повлияли мексиканские сериалы. Своей сказочной атмосферой они помогли мне найти себя в тот момент и… со временем даже улучшить учебу. Мне нравилось смотреть, как в красивых интерьерах жили, страдали и радовались персонажи: женщины в платьях, мужчины в костюмах, всегда причесанные, причепуренные, идеальные. Герои выясняли отношения, а по особняку сновали слуги с метелками из перьев, шутили свои шутки всякие второстепенные персонажи вроде уличного торговца и балагура дона Чемы из «Просто Марии».
Весь этот мир казался современным вариантом волшебного шкафчика девочки Мари из гофмановского «Щелкунчика», игрушечным домиком с ожившими куклами, чудесным городком в табакерке, который жил в ритме скрытого механизма. Теперь у меня был образ, ориентир, что-то мое… "Кукольный домик" немного вырос и стал похож на сериальный особняк, я больше не пряталась в нем от окружающего мира, а жила и радовалась. Вокруг девяностые с его ларьками и братками, за окном серость и неустроенность, а у меня – красавицы и латинские страсти! Сериальная эстетика, не крутая и не агрессивная, дала мне нужную устойчивость, подарила идентичность, которую я потеряла с неудавшимся взрослением и потом так долго искала. Роскошь особняков и нарядов персонажей говорила о больших деньгах, но это было утонченный мир сказочных королей, а не грубая и первобытная реальность новых русских.
Герои детских мультиков времен 80х и 90х были почти монахами-аскетами в плане личной жизни. Хорошие парни, злодеи, молодые, старые, люди, роботы, животные, мутанты, инопланетяне - их всех объединяло то, что ни у кого из них не было ни семьи, ни отношений. Если вдруг кто-то из героев (обычно второстепенных) вдруг проявлял интерес к противоположному полу, то над ним обычно все остальные персонажи смеялись. В "Черепашках-ниндзя" у главной героини Эйприл О'Нил была подруга Ирма, которая мечтала устроить личную жизнь, что часто становилось причиной разных шуток и смешных ситуаций. Зачем нужна любовь, если есть дела поважнее: борьба со злом, завоевание мира, ну или хотя бы просто работа?
А что касается латинских сериалов, то там картина была обратная: по сюжету герои если и работали, то мало и как-то пунктиром, на заднем плане, а главным образом все они занимались личными делами: поисками жениха, мужа, брата, потерянных детей. Только сядет какой-нибудь сериальный врач или адвокат за свой рабочий стол, как тут же к нему прибежит друг с новостью или какая-нибудь злодейка со скандалом. Какая уж тут работа?
И чудесным образом получалось то, что в мультфильмы и сериалы вместе давали мне все, что нужно: и любовь, и драйв. В мультфильмах мне в основном нравились мужские персонажи - они были сильные, с яркими характерами и часто необычной внешностью - то в виде мозга в роботе, то в виде самого робота; то в шортах из меха и амулетом на голой мускулистой груди, то в белом медицинском халате, забрызганном кровью; в образе то мыши на мотоцикле, то динозавра в шляпе, то в наряде змея в плаще с кровавым подбоем, то в классическом костюме, под которым прячется зеленое инопланетное тело; в шипах, зеленых пупырышках и самурайских доспехах, с вампирскими ушами, длинным когтями и осьминожьими щупальцами... И все эти красавцы умели масштабно мыслить и разбирались в космических технологиях, они создавали мутантов, строили козни и боролись с врагами, летали на космических аппаратах и придумывали хитрые планы. В общем, мужчины в мультиках были хоть куда и на любой вкус.
С женскими образами тут дело обстояло не так хорошо: девушки в мальчуковых мультиках часто были все какие-то друг на друга похожие, пацанистые, да и ходили в одном и том же. Обычно наряд главной героини приключенческого мультика представлял собой комплект брюк и рубашки, который они носили и в пир, и в мир, и в добры люди. Как тут не вспомнить мою бывшую подругу Лену-отличницу, у которой было много одинаковых рубашек! Сюда можно отнести и спасательницу Гаечку, и приемную дочку Черного Плаща Гусену, и хозяйку автосервиса Чарли Дэвидсон из "Мышей-рокеров с Марса". Особенно сильно мне надоел любимый многими желтый комбинезон Эйприл из "Черепашек", в который она неизменно наряжалась на протяжении всех семи сезонов мультфильма. Скорее всего, желтых комбинезонов у нее, как у Лены рубашек, было несколько - одна вещь просто не выдержала бы всех приключений, которые за это время пережила Эйприл. Причем по виду девушка была красивая и гламурная, а костюм - рабочий. Ну и понятно, мультики-то были для мальчиков, а зачем там платья?
Зато в латинских сериалах, как обычно, наблюдалась противоположная картина. Этого, столь любимого мной добра - красавиц и платьев - было здесь предостаточно. В каждой серии яркие героини меняли наряды, которые почти не повторялись. И, как ни парадоксально на первый взгляд это ни казалось, именно сериальная эстетика по выразительности составляла конкуренцию миру мультфильмов. Образы латинских женщин были настолько женственные, что эти дамы иногда выглядели вызывающе агрессивно, что приближало их по эффектности к самым выразительным мультяшным персонажам. Яркий макияж, длинные красные ногти, крупные украшения, острые каблуки, сексуальный вид - вот приблизительный образ любой сериальной героини, особенно злодейки. Образы сериальной женщины-вамп и мультяшного героя в моих глазах противостояли ненавистной мне фигуре "девочки (или мальчика) из соседнего подъезда", в джинсах, майке и кроссовках, с простецким лицом и неказистым имиджем.
А вот представители сильного пола в сериалах сильно уступали своим мультяшным собратам. Мексиканские актеры-мужчины мне вообще казались картонными приложениями к актрисам, меня раздражали их усы и пышные напомаженные прически, а под идеальными костюмами, казалось, вовсе не было живого тела. Подобно тому, как девушки из мультиков всюду и везде носили одинаковые штаны и комбинезоны, сериальные мужчины так же наряжались в костюмы. Работа, праздник, прогулка, драка с соперником, свидание с любимой, отсидка в тюрьме - во всех этих сценах мужчины всегда были одеты в строгие костюмы с галстуками. Даже если к какому-нибудь герою ночью приходили со скандалом злодеи - и тогда он оказывался в безупречном костюме. Кстати, эти слащавые мужички и в народе популярностью не пользовались, оставались в тени своих более эффектных партнерш. Но и здесь были исключения. Мне (и не только мне) запомнился актер Клаудио Баес, который играл почти во всех мексиканских сериалах, которые показывали у нас один за другим. "Моя вторая мама", "Просто Мария", "Дикая Роза" - сеньор Баес как будто кочевал из одного сериала в другой. Клаудио Баес был, хоть и с усами, но симпатичный и обаятельный; причем удавались ему разные роли - и мужа одной героини, и злодея, и отца главного героя. И настолько хорошо сеньор Баес смотрелся в интерьерах мыльных опер, в паре с какой-нибудь причепуренной дамой, что казалось, что он родился и всю жизнь прожил на съемочной площадке "Телевисы". А вот злодей Альберто Сауседо из "Моей второй мамы", которого сыграл актер Фернандо Чангеротти, сильно отличался от "костюмных усачей". Гибкий, артистичный, с пирсингом и растрепанной прической, он был похож на музыканта какой-нибудь группы в стиле нью-вейв. Мужественной красотой обладал один из поклонников "Просто Марии", врач Фернандо Торрес. Но этим красавчикам не везло: злодея Альберто убили, а Мария выбрала не врача, а своего давнего любимого, усатого, ревнивого и довольно противного Виктора Карено. Российская публика не одобрила выбор Марии, и кто-то сочинил вот такой стишок-загадку, который разошелся по всем городам и весям нашей большой страны:
"Голова овечья, тело человечье,
Двадцать лет страдает, вся Россия знает".
И все же даже самые привлекательные для меня сериальные мужчины не дотягивали до идеала: не хватало в них широты мысли, амбиций, изобретательности. И цели у них были какие-то мелкие: украсть деньги, увести жену, избавиться от соперника. Это вам не завоевание мира!
Первый сериал, который я посмотрела, была та самая мексиканская теленовелла производства "Телевисы" "Моя вторая мама". Этот сериал отличался какой-то нетипичной для мексиканского "мыла" стильностью. Создатели выбрали для фильма необычную музыку - композиции английского авангардного проекта Art of Noise, которые особенно эффектно звучали в тревожные и опасные моменты. Прекрасной была главная героиня, модельер Даниела Лоренте, которую сыграла актриса Мария Сорте. Красота Даниелы была какая-то совершенно невиданная, элегантная, утонченная. В тех немногих советских фильмах, которые я видела, продвигался образ скромной труженицы, простой русской женщины, красивой не внешностью и одеждой, а силой духа, трудолюбием, верностью коммунистическим идеалам. Шикарные красотки обычно представляли собой вредный социальный элемент: злодейки, тунеядки, изменницы и разлучницы. А во "Второй маме" я впервые увидела красивую, уверенную и при этом положительную героиню. Впрочем, и злодейка Ирене Монтенегро в сериале тоже была хороша, со своим, несколько вульгарным стилем. Например, она часто всегда носила топики с голым животом. Кстати, в нашей русско-европейской культуре положительный персонаж - обычно блондин. Светлые волосы означают и светлую душу. А вот брюнеты часто изображаются злодеями - мрачными, чуждыми всему доброму, чужеродными басурманами. Для большинства жителей Латинской Америки естественный цвет волос - темный, а блондинки все обычно ненатуральные. Поэтому и злодейки почти все тут со светлыми крашеными волосами. В одном сериале даже для создания пущего злобного эффекта в желтый цвет перекрасили даже актера-мужчину, который играл злодея.
В апреле 1993 года "Моя вторая мама" закончилась, а вместо него начали показывать какой-то австралийский сериал "Шансы". Мне он не понравился с самого начала: в заставке там мелькали очертания голой женщины - вроде как просто линии, а вроде как и непросто. "Шансы" оказались какими-то и в самом деле непростыми и взрослыми, это была далеко не та игра в куклы, которой славилась мексиканская "Телевиса". Во время работы над этим рассказом я прочитала отзывы о "Шансах", и некоторые пишут, что именно этот фильм открыл им эротику в кино. Они рассказывают, что смотрели вроде как обычный фильм про богатеньких - но персонажи то тут разденутся, то там. Не то, чтобы у меня были какие-то пуританские нравы, просто эротика в кино сразу уводит фильм в другую, более серьезную сторону. В мексиканском "мыле" персонажи постоянно ходили на свидания, женились и рожали детей, но зрителям показывали невинные поцелуи и объятия или, например, сцену, где девушка в пеньюаре ждет своего любимого. А "первый раз" юных влюбленных из "Просто Марии" был и вовсе обозначен символом - рука девушки уронила белую розу. Герои сериалов казались куклами, у которых и тело кукольное, без природных подробностей - в мире, где все сказочное, нет места для слишком откровенного. Красивая девушка в шикарном платье лучше, чем она же, но без него!
Такие скромные вкусы не мешали мне придумывать любовные сцены с участием героев мультиков - мне так хотелось подарить им личную жизнь, которой их лишили создатели в силу законов жанра. Но то в моей голове, а не на экране!
Я быстро нашла замену "Второй маме" - по одному из главных каналов уже показывали "Просто Марию" той же "Телевисы". Сериал был яркий, с платьями и красавицами, но менее стильный и взрослый, а более кукольный и глупый, как и многие творения пионера мексиканской теленовеллы, продюсера Валентина Пимштейна (еврейского эмигранта из России, кстати). Но общая стилистика "Марии" и "Второй мамы" была похожей, казалось, что герои этих сериалов живут где-то по соседству с персонажами, а иногда и совпадают с ними, так как некоторые актеры снимались в обеих теленовеллах,, например, вездесущий Клаудио Баес. Я узнавала знакомые лица и радовалась им как родным. И злодейка Лорена была на высоте, красивая и такая злая, что в некоторые моменты казалось, что как-то даже слишком.
Эта эстетика гипертрофированной женственности выражала силу, которую можно было противопоставить миру братков и построить свою идентичность на ее основе. Мне захотелось каким-то образом создать у себя копию, иллюзию этой сказочной красоты. И, как Эллочка-людоедка со своими стульями и платьем из мужниного пиджака, я начала что-то подобное изображать у себя.
Я стала поддерживать порядок в комнате, каждый день пылесосила страшненький коричневый коврик на полу, вытирала пыль. Все вещи – карандаши, книги, игрушки – разложила на полках и в шкафу. Сама я пыталась по мере возможности выглядеть в мексиканском стиле: ногти красила ярким лаком, одежду подбирала взрослую и женственную (тут нового ничего не было, я всегда такую любила). Большого труда нам с мамой стоило купить что-то на мой вкус: взрослые наряды почти все были бабские по фасону и больших размеров, а одежда для подростков в основном продавалась спортивная. Бывало, что несколько выходных подряд мы ездили по рынкам (и на наш, Павшинский, и в Москву) в поисках нужной вещи. Я помню эти бесконечные ряды, как алтарные комнаты в романе Виктора Пелевина "Empire V", в нишах-палатках которых, как засушенные пелевинские головы, сидели продавцы в окружении пестрого товара. Но, в отличие от богатого убранства алтарей в романе, ассортимент вещей на наших рынках не отличался ни вкусом, ни разнообразием: мы проходили ряд за рядом, павильон за павильоном, и везде было почти одно и то же, броское, спортивное, грубоватое, упакованное в дешевую шуршащую плёнку. Иногда встречались вроде бы подходящие вещи, которые портила какая-нибудь нелепая на мой вкус деталь: размашистая надпись с дурацким смыслом, рисунок, карман, вставка другого цвета. Сейчас сложно представить, что найти в этой куче барахла нужную вещь было сродни охоте, приключению. И мне кажется странным, что на этих безымянных фабриках, где закупались наши челноки, не шили лаконичные вещи классических фасонов: костюмы с юбкой, платья по фигуре, топики, блузки, сдержанных цветов, с аккуратной отделкой. Найти просто черные брюки или блузку без карманов и рисунков было проблемой... И все же и на этих бесконечных развалах попадались сокровища, они как-то сразу цепляли взгляд, и мой, и мамин. Что-то чудом удавалось купить, что-то мы с мамой перешивали «из бабушкиного сундука». В то время я была в целом довольна своей внешностью и имиджем, несмотря на то, что это достигалось ценой утомительных поисков на рынках. Холодные яркие или сдержанные цвета, небольшое количество эффектных украшений, "золотые" пуговицы, стразы, искусственный жемчуг - все это соответствовало моде той эпохи, не молодежной, конечно (она почти всегда спортивная), а взрослой. Как-то наша родственница, сама того не зная, сделала мне лучший комплимент: "В твоем лице есть что-то мексиканское". Неужели и правда было? Или, живя в мире сериальных красавиц, я и сама стала на них похожа, может, не столько внешне, сколько как-то внутренне?
Вот где можно было разгуляться – так это в кукольном рукоделии. Я сделала из коробок кривоватую копию кукольного домика Лены-отличницы. Домик получился скособоченным, на что сразу обратила внимание будущий архитектор Аня Болдина. Но я была довольна тем, что вышло, обставила домик мебелью, посадила кукол. Своим куклам я шила из кусочков красивой ткани наряды в сериальном стиле. Какие-то материалы у меня были, что-то дарили знакомые. В рукодельных отделах магазинов выбор был небольшой, но все же всегда можно было купить ленты, кружево, пуговицы. Из бисера, полимерной глины и деталей старой бижутерии получались игрушечные украшения. В ход шли фольга золотого и серебряного цвета, "камни" из бусин - и выходили отличные "фамильные драгоценности". Я также много рисовала, копировала наряды из сериалов, придумывала свои модели. Ну а так как расцвет "латинских страстей" пришелся на лето и каникулы, то мне даже удалось воссоздать в своей жизни мексиканскую атмосферу праздника, легкости и цветущей природы.
В восьмой класс я вступила не потерянной бывшей отличницей, а яркой, уверенной "мексиканкой". Я наконец встретилась с Аней Михеевой, с которой летом мы не общались потому что она лежала в больнице в Москве, делала операцию на глаза. У меня осталась фотография, снятая как раз первого сентября 1992 года после школы, на ней мы с Аней Болдиной и собакой Тошей стоим около нашего дома, и я там действительно похожа на героиню сериала. Когда начался учебный год, то мотивации и хорошей организации хватило и на школьные занятия. Учеба стала занимать меньше времени, я почти без труда получала пятерки на каждом уроке, причем даже по нелюбимым предметам. Именно тогда я поняла, что школьная программа рассчитана не на отличников, а на учеников со средними способностями. Для того, чтобы хорошо учиться, нужны не семь пядей во лбу, а хорошая организованность и высокая концентрация. Однажды произошло даже такое странное событие: наш отличник математик Игорь не смог на уроке по геометрии ответить на вопрос у доски, а я знала ответ и поправила Игоря. Тут не было моих особых заслуг, просто так сложились обстоятельства: у Игоря, возможно, был неудачный день, а я чуть ли не случайно додумалась до решения.
На канале "2х2" тоже показывали сериал под названием "Реванш", но не мексиканский, а венесуэльский, производства компании "Venevision" (та же "Телевиса", но в Венесуэле). Он был достаточно взрослый и стильный (но без эротики), с красивыми актерами, а особенно меня впечатлила заглавная песня "Tesoro Mio".
Для новогодних праздников мы с мамой придумали наряд в латинском (испанском) стиле - перешили ее черное платье в белый горошек. Для завершения образа я купила красную заколку с золотой бусиной, и получилось что-то вроде костюма танцовщицы фламенко. Образ испанки пригодился и для школьного огонька, и для наших домашних праздников. В гости к нам пожаловали папины друзья, семья Миллеров, которые в те времена часто ездили в Америку (а потом эмигрировали туда насовсем). Увидев меня в таком виде, тетя Оля Миллер сказала, что моё платье слишком яркое и взрослое, а разрешать девочке в 14 лет носить в школу распущенные волосы - это слишком "распущенно". Я не обиделась на тетю Олю, потому что понимала, что эти люди живут не мексиканскими, а американскими стандартами, к тому же их дочка Маша любила спортивный стиль. В моем же образе как раз не было ничего "распущенного": юбка длинная, декольте скромное, грудь прикрыта широкой оборкой, а из косметики только красный лак для ногтей.
Моё "мексиканское счастье" портил один важный неприятный технический момент — так сказать, ложка дегтя в бочке патоки латинской страсти. Все то, чем я тогда жила – мультики и сериалы – существовали в телевизоре, а видеомагнитофона у нас тогда не было. Я подстраивала свою жизнь под программу передач, готовилась к встречам со своими любимыми героями – точила карандаши, готовила блокноты, ну и выглядеть старалась получше, как будто на самом деле шла на свидания. Во время показа я писала названия, шутки, интересные фразы, рисовала постоянных и эпизодических героев. Это была как стихия, на которую я никак не могла повлиять, не могла задержать в своих руках, как дождик с его прохладными каплями, как солнце с теплыми лучами. Показали хорошую серию – радость, пропустила мультик – беда… Если бы у меня был видеомагнитофон, жизнь была бы намного проще… Я могла бы записывать серии на кассету, а потом ставить на паузу и срисовывать, сколько хочется. Но тогда «видик» мне заменяла собственная память, карандаш и блокнот. И, как часто бывает, волшебный аппарат появился у меня тогда, когда он был уже почти не нужен.
А пропуски неизбежно случались… В основном летом, когда мне приходилось уезжать вместе с мамой к бабушке в Устюжну. Мамин родной город, затерянный в вологодских лесах, очень любимый в детстве, в мои 14 лет вдруг стал пустым и скучным: смотреть по телевизору было нечего, делать - как-то тоже... хотелось каких-то событий, общения, а там и сходить-то было некуда… Хорошо, что с детства у меня остались в Устюжне подружка Надя и несколько знакомых, а то одной было бы совсем тоскливо. Один раз знакомая Вика позвала меня на местную дискотеку, но уже на подходе я поняла, что идти туда я не хочу. В те времена в провинции показывали только два главных канала – первый и второй, а значит, какие-то мультики пришлось пропустить… Но и эти, оставшиеся мультсериалы, которые шли по главным каналам, тоже не всегда удавалось посмотреть – то антенна плохо ловила сигнал, то свет во всем городе отключили. Но мы с Аней не унывали, смотрели, что есть, писали друг другу письма с рисунками, рассказывали сюжеты того, что удалось увидеть, делились мнениями.
У меня остались наши письма тех времен.
«Делать-то мне нечего! – жалуюсь я Ане летом 1994 года. – Ловлю комаров, вспоминаю, скучаю по тебе, пишу письма тебе, папе и Девятке. «Войну гоботов», разумеется, смотрю. (А что еще остается?) Тоша меня утешает».
(Девятка – это наше домашнее прозвище Ани Болдиной, про неё и ее творческую семью есть отдельный рассказ. Аня на два года младше меня, а жили мы тогда в одном доме, но на разных этажах, я на третьем, а она - на девятом. Так получилось, что потом я дружила с несколькими девочками из её класса и той параллели. У них вообще интересные люди были, не то, что у нас: какие-то рокерши, художницы, красавицы. Тоша – это наш добрый пес, который прожил с нами 9 лет, с 1992 до 2001 года).
В августе 1994 года мы все вернулись от своих бабушек - я Устюжны, обе Ани (и Михеева и Болдина) - из Кирова и Новокубанска. До начала учебного года оставалось немного времени, и мы тогда часто гуляли по улице. Во время одной из наших прогулок с Тошей Аня Михеева рассказала о новых мультиках, которые она уже начала смотреть, так как приехала на неделю раньше. Это были «Капитан Зед» и «Ти-Рекс». Новые мультфильмы мне понравились – оба по-своему. «Капитан Зед» – милый и немного "малышовый", про героя службы сновидений капитана Зеда, который боролся с детскими ночными кошмарами. У Зеда в подчинении был помощник (или помощница) Пи Джей (от слова "пижама") и целый отряд овец, а в оформлении сонного штаба везде были использованы буквы "Z". В роли ночных кошмаров – два злобненьких розовых чудика, старший поумнее, младший поглупее. Нарисовано все было в ярких цветах, но не слишком слащаво, с дизайном на тему облаков и подушек, ну и шутки были смешные. «Ти-Рекс» был сделан по образу и подобию «Черепашек-ниндзя» и рассчитан на аудиторию постарше. Действие истории происходило в начале двадцатого века в альтернативном мире антропоморфных динозавров. Картинка получилась стильной: динозавры-мужчины в костюмах, девушки в длинных платьях с элегантными гребнями на голове вместо причесок. Несмотря на привлекательных героев, хорошие шутки и удачную находку - гангстерскую атмосферу, мультсериал почему-то не цеплял надолго. Пока мы я его смотрела, он мне очень нравился, но пересматривать почему-то не хотелось. В фильме про гангстеров-динозавров отсутствовала та трогающая умы и сердца трагедия, которая была в изначальной истории про "ниндзя" Кевина Истмена и Питера Лэрда и которая угадывалась даже в позитивном варианте мультсериала 1987 года. Мир "черепашек" был опасным и страшным местом, большим американским мегаполисом в середине восьмидесятых, где в подземелье приходилось выживать отверженным героям с телами животных и сознанием людей. Почти каждый подросток, а то и взрослый может ощутить родство с персонажами: все когда-либо чувствовали себя одинокими и ненужными в чужом равнодушном мире. А город динозавров был в целом благополучным, главные герои (братья-комики) жили в хорошем доме и имели профессию, преступность тоже была какая-то приличная и гламурная. Может быть, для эффектности создателям нужно было нагнать опасности и драматизма, либо, наоборот, работать в сторону развития стильности и атмосферы. В общем, чего-то динозаврам не хватало...
На любимом "молодежном" канале «2х2», который радовал хорошими сериалами, тоже начался новый мультик. Это было многосерийное аниме семидесятых годов «Джет Марс» японского классика Осамы Тедзука. Несмотря на то, что это вроде как был детский мультик, он поразил меня серьезностью и взрослыми проблемами – чуть ли не в каждой серии там кто-то умирал… Это казалось чем-то страшным, особенно по контрасту с легким «Зедом».
А вот мексиканский сериал, который тогда начали показывать по "2х2" – «Иоланда Лухан» с Вероникой Кастро – не понравился ни мне, ни Ане. Во-первых, он был производства начала 80х, со старомодными нарядами и прическами, во-вторых, как-то не любили мы Кастро. Да и песня в заставке (в исполнении самой актрисы) была некрасивая и навязчивая. Вероника, хотя и симпатичная, напоминала мне миловидную продавщицу из провинциального магазина. Она всегда играла не дамочек, а каких-то дурочек, и в ней не было ни роскоши, ни стервозности, ни моей любимой строгой элегантности. Скорее всего, именно сочетание симпатичности, простоты и глуповатости и сделало Веронику такой популярной в России - героини актрисы выглядели на удивление "своими". Посмотрели мы несколько серий «Лоханки с касторкой» – и бросили. Зато порадовал новый венесуэльский сериал «Запретная женщина» (“La Mujer Prohibida”), от компании «Venevision», которую я знала по любимому «Реваншу». Главного героя-любовника играл известный у нас по творению "Телевисы" "Никто, кроме тебя" брутальный усатый красавец Андрес Гарсиа, к которому я была равнодушна - мне в целом мне нравятся более романтические мужские типажи (и желательно без усов). Майра Алехандра, исполняющая главную роль немой девушки Ирене, мне была незнакома, а выглядела она необычно - с печальными черными глазами и прямыми темными длинными волосами - это была нетипичная для тех времен прическа. Зато песня в заставке была шикарная и смутно знакомая, такая же страстная и загадочная, как «Tesoro Mio» в «Реванше», и пел ее все тот же Гильермо Давила. То, ради чего я смотрела сериалы – роскошные женские образы, броские наряды, красивые интерьеры - все это в новом фильме тоже присутствовало и обещало погружение в сладкий мир латинской эстетики.
Действие многих сериалов происходит только в помещении, что, скорее всего, делалось из-за экономии. Я помню интервью какой-то актрисы, которая жаловалась журналисту, что в начале карьеры ей пришлось сниматься в "душных и пыльных интерьерах мыльных опер". В таких сериалах всегда чувствовалась нехватка воздуха и реализма, и фильм был похож на игру в куклы. Отсутствие съемок на природе и в городе для меня всегда было минусом, обедняющим фильм, и иногда впечатление духоты и скуки не спасали даже красавицы и наряды (как, например, в "Просто Марии"). И все же часто в теленовеллах фоном, а то и неким безмолвным персонажем выступает природа и местность, где живут герои. В «Запретной женщине» это был поселок Пуэрто Эсперанса (Порт «Надежда»), с его улицами и трущобами, местными городскими сумасшедшими, колоритными нищими, чудаковатой парикмахершей по кличке Пелука («парик»). Злодейка Ярима оказалась также колдуньей, которая владела магией индейцев, колдовала она в особой тайной комнате, в которую можно было попасть только через шкаф. В святилище Яримы всегда горели свечи и на алтаре стояли фигурки божков. Об этом месте не знал никто, кроме самой Яримы и ее помощника во всех злодеяниях, её "правой руки" негра Рохитоса. Тонкой нитью, тем не менее придающей сериалу особый латинский шарм, прошло в сюжете католичество. Исповедь немой главной героини, мудрый и добрый настоятель храма отец Иглесиас, любовь монашки, симпатичный священник, умирающий от болезни в расцвете лет, комичные богомолки-старые девы-сплетницы, безумный проповедник Алипио в белом балахоне с книжкой, вещающий о скором конце света и призывающий грешников покаяться, католические монастыри и храмы – и все это происходило на фоне роскошного южноамериканского неба, природы, где не бывает осени и зимы. В общем, «Запретная тетенька» нам очень понравилась с первых серий, и тут же в наших блокнотах стали появляться новые венесуэльские образы и наряды.
Кроме того, в конце июня 1994 на первом канале стали показывать уже упомянутый в письме мультсериал «Война гоботов». Гоботы – это такие роботы с органическим мозгом, они имели антропоморфную форму и при этом могли превращаться в различные машины (как и в подобном сериале «Трансформеры», но я их не видела, так что сравнить было не с чем). Сюжет – обычный для таких историй: борьба хороших гоботов (Стражей) с плохими (Ренегаты). Мультик вообще-то получился весьма посредственным, и позже в английских источниках я прочитала, что некоторые создатели не указывали работу над «Гоботами» в своем резюме, чтобы не позориться.
Но все же эта история меня зацепила. «Гоботы» понравились тем же, за что я любила такие "мальчуковые" мультики – динамичным сюжетом, масштабом проблем (завоевание мира), шутками, а кроме того, голосами актеров, знакомых по другим мультсериалам. Мое внимание сначала привлек голос главного злодея – его озвучивал актер, который часто читал роли злодеев или старичков. Сюжет был простой, классический, но с нюансами. Интересно, что главный злодей, Сай-килл (Cy-Kill) когда-то дружил с лидером добряков Первым (Leader One), вместе они прогнали Ренегатов далеко и надолго. Но Сай-килл не хотел ни с кем делить власть. Мне запомнилась его фраза: «Если я не буду править Гоботронией как Страж, то я буду править ею как Ренегат». С этими словами он бросил Стражей, собрал разбежавшихся Ренегатов и возглавил их. Какая в этом была сила, гордость, независимость!
Не могу не рассказать о еще одной технической проблеме. У меня не было не только видика, но и исправно работающего телевизора. В советские времена папа почему-то цветной телевизор не купил – вроде как искал какую-то особую модель. Я помню, как во время наших прогулок по городу мы с папой заходили в магазин со странным названием «Культтовары», где продавали технику. Там, как в мультике «Ну, погоди!» работало сразу несколько телевизоров, папа подходил, смотрел, но ничего и не покупал. А я думала, чего он выбирает – ведь все они работают и можно взять любой! Странное название магазина образовано от слова «культура», но мне в нем отчетливо слышался «культ». А так как мультики для меня были чуть ли не религией, то телевизор – это был самый настоящий предмет культа. В последние годы совка папа телевизор так и не купил, а потом произошел развал страны, всякие путчи – восстания, деноминация и талоны по карточкам, и стало вовсе не до телевизора. А в конце 1991 года нам достался подарок от состоятельного родственника. Папин дядя (мой двоюродный дедушка) купил себе новый телевизор, а старый подарил нам, чему я была безмерно рада. Ведь до этого я смотрела мультики на нашем черно-белом или ходила к Ане Болдиной, хорошо, что идти было недалеко – на девятый этаж.
С дедушкиным подарком моя жизнь сильно изменилась и в прямом смысле слова заиграла новыми красками. Правда, через пару лет эта радость понемногу поблекла. В 1993-1994 годах наш телевизор начал барахлить. У него было несколько старческих болезней, с которыми боролся папин друг с работы, дядя Витя. Сломаться старичок мог в любой момент. Бывает, работает неделю, вторую, а потом опять – приступ. У телевизора были две проблемы. Однажды сломалась какая-то деталь, которая отвечает за передачу цвета, дядя Витя нашел где-то такую же и поставил. Но новая деталь оказалась хуже – цвета с ней стали некрасивые, тусклые, как будто посыпанные пылью и подернутые ржавчиной. А для меня цвета очень важны, я в красках не только вижу, но и слышу и думаю. И мои герои на экране немного изменились, как будто погасли, а с этим стало гаснуть и мое настроение. Через некоторое время дяде Вите удалось починить и поставить обратно старую деталь, и моим персонажам вернулся их настоящий вид и цвет, они посвежели и похорошели, как будто вернувшись из отпуска.
Другая поломка была серьезнее. Иногда изображение на экране телевизора пропадало, а вместо него появлялись какие-то разноцветные полосы, при этом еще слышался противный писк. Часто проблема решалась просто – нужно было выключить телевизор и опять включить. Но иногда это не помогало, мерзкие полосы появлялись опять и никуда не исчезали. Тогда нужно было звать дядю Витю. Я бежала к папе, чтобы он позвонил другу, и тот обычно приходил. Я где-то читала, что во время войны раненые смотрят на врача как на Бога. Где-то такое же отношение у меня было к дяде Вите – как к всемогущему волшебнику, ведь от него зависело, увижусь ли я со своими любимыми… Дядя Витя жил в соседнем подъезде. Через несколько минут после разговора по телефону раздавался звонок в дверь – приходил наш чудо-мастер. Сначала мужчины о чем-то разговаривали, пили чай на кухне, а потом дядя Витя со своим волшебным чемоданчиком, шел в комнату, где находился «больной». Я в это время, как родственница больного в коридоре перед операционной, сидела в своей комнате встревоженная, притихшая… Жив или мертв «пациент»? После успешной операции дядя Витя с папой возвращались на кухню к своему чаю (иногда, редко, было что и покрепче), а я, исполненная тихой светлой радостью, смотрела на экран – в очередной произошло чудо и страшная беда прошла мимо.
Так как дедушкин телевизор был старый, в нем, разумеется, не было входа для видеомагнитофона, соответственно, не имело смысла его покупать. На видик, может, мы бы денег бы набрали. А две большие покупки – это было слишком много…
Однажды произошла почти что драматическая история. В одном моем любимом мультсериале был харизматичный злодей, который всегда носил классический костюм и темные очки. Во всех эпизодах и сценах он неизменно был в этих очках, и мне очень хотелось увидеть его глаза. И вот как-то в одной серии этот злодей поменялся телом с положительным героем. В один момент герой, то есть злодей, снял эти самые свои привычные очки! Я увидела, как он поднимает руку… а дальше послышался противный писк, изображение на экране превратилось в пульсирующие полосы… Мне повезло, что эту серию записала на видик одна моя знакомая, и я потом все посмотрела и нарисовала.
В сентябре 1994 года у нас опять случилась неприятность с телевизором, и тем хуже, что папа в то время гостил у бабушки в Могилеве. Мы с мамой позвали дядю Витю, и он поставил диагноз – сломалась какая-то важная лампа. Нужна была новая, и мама ее где-то нашла – в каком-то магазине или телеателье в Павшино. Лампу дядя Витя заменил, и в моем мире вновь воцарилось спокойствие. Но мне запомнилось чувство потерянности и беспомощности: мы с мамой не знали, что делать, где искать лампу, вот мама поехала куда-то в Павшино, в мастерскую, затерянную среди пятиэтажек, а я ее ждала, одна дома, гадая, чем все закончится.
Мы с Аней тогда много рисовали – например, готовили новый проект, для которого мы придумали персонажей и сочинили несколько серий. Это были приключения девушек со способностями – «Супер-Амазонки», в лучших традициях наших любимых сюжетов про супергероев. И, кстати, хорошая вышла история, жаль только, что в виде комиксов мы ее так и не воплотили, остались только персонажи и сюжеты серий.
Вскоре начался учебный год. Все складывалось отлично – любимые мультики и сериалы, прогулки с Аней, наши разговоры и рисунки. Лето тогда задержалось на целый месяц, в сентябре погода стояла теплая, только воздух был суше и краски природы мягче. Мы с Аней после уроков брали Тошу, учебники, рисунки и шли в детский садик. Там мы садились в беседку, делали уроки и рисовали в наших блокнотах. Все радовало – теплое солнце, пока ещё расслабленный после каникул ритм учебы, наши шутки и комиксы.
Помню, как мы сочинили стишок:
«Мы чертим-чертим-чертим,
А вовсе не рисуем!
Ах, как приятно в садике
Уроки нам чертить!»
Как-то мы с мамой съездили в Москву на большой шумный "стадионный" рынок, купили там какие-то вещи и фломастеры. Набор был маленький, дешевый, китайский, с нарисованной блондинистой большеглазой девочкой на упаковке, но некоторые цвета там были очень красивые, мои любимые, изысканно холодные. Например, мятный зеленый, глубокий темный фиолетовый, рубиново красный. Но больше всего я была рада чудесному розовому, светлому, с легким сиреневым оттенком – сказочному цвету мечты! Именно такого цвета были классические аксессуары куклы Барби, жвачка и мой любимый мультяшный злодей, мозговитый инопланетянин Крэнг. Мне было настолько хорошо, что казалось, что осени не будет и у нас, а не только в телевизоре, а дальше моя жизнь превратится почти в сказку или сериал.
СТАРШИЕ КЛАССЫ
Соломон Давыдович, путешествия в Москву, взлеты и падения
Именно в один из таких теплых осенних вечеров, где-то во второй половине сентября 1994 года, в нашей квартире раздался звонок. Я взяла трубку и услышала голос пожилого мужчины, который я не узнала. Среди друзей и родственников нашей семьи, которые часто звонили нам в то время, не было такого человека. А голос был необычный, который сложно было перепутать; чуть резковатый, но приятный и добрый, с каким-то едва уловимым особым выговором, а интонации фраз поднимались вверх.
Позвонивший мужчина говорил спокойно и очень доброжелательно – так, как будто он меня давно знает, просто на много лет мы потерялись, а тут он нашелся, позвонил и даже волшебным образом возник из телефонной трубки и пожаловал в гости."Телефонный гость" поздоровался, немного пошутил и задал мне несколько вопросов по-английски: спросил, как меня зовут, где я учусь, чем люблю заниматься, предложил перевести простые предложения. Потом "англичанин" попросил позвать папу, и они о чём-то долго беседовали.
После этого загадочного разговора папа объявил, что это звонил его старый друг, преподаватель английского Соломон Давыдович. Оказалось, что я неплохо сдала телефонный "экзамен", и учитель приглашает меня заниматься английским с ним, у него дома. Именно этот замечательный человек и профессионал своего дела, его голос, тембр, нотки, "поднимающиеся вверх" фразы, так внезапно появившись, потом останутся со мной очень надолго. Три года я провела с Соломоном Давыдовичем и его семьей в качестве ученицы, а потом мы уже общались как близкие знакомые.
С того позднего осеннего вечера, когда состоялось наше знакомство, каждую субботу к четырем часам я стала ездить на другой конец Москвы в гости к Соломону Давыдовичу и его жене Ирине Исааковне, в их уютную квартиру в Марьино. Поездка туда и обратно занимала около четырех часов плюс два часа самих занятий – вся суббота принадлежала английскому.
Мне очень хорошо запомнился первый разговор по телефону с учителем, но я совсем не помню, как мы с папой приехали к нему в гости на первое занятие. В моей памяти отложилось много моментов, которые происходили потом, а вот вместо первой встречи – почему-то провал, никаких подробностей не помню. Возможно, это случилось потому что в жизни все оказалось таким же, как я представила себе. Соломон Давыдович был симпатичным, полноватым, с большими карими глазами, его дом – милым домашним очагом интеллигентной семьи. Первое занятие прошло гладко, и мы все остались довольны – я, папа и сам учитель. Мне казалось, что я знаю Соломона Давыдовича и Ирину Исааковну давно, как будто и в гостях у них я уже когда-то была…
Мы жили в Красногорске, на северо-западе от Москвы, а Марьино на противоположной стороне – в Юго-Восточном административном округе. Дорога туда была не только длинной, но и не очень удобной. В те времена в Марьино ещё не провели метро, и ближайшей к нужному дому станцией подземки были «Текстильщики», а от них уже нужно было довольно долго ехать на автобусе. Более удобным был путь на электричке, через те же «Текстильщики» или до станции «Перерва», откуда тоже ходило несколько автобусов. Все же иногда долгие поездки были утомительными. От грохота метро я быстро уставала. Ехать в электричке было легче – меньше шума, больше воздуха. Но дорога проходила по промзонам Москвы, из окон поезда открывались унылые виды индустриальных зданий, обшарпанных заводов, каких-то заброшенных строений. В серой осенней мгле все это выглядело особенно депрессивно, а зимними вечерами превращалось в глухую темноту с печальными огнями, которые мигали вдалеке или медленно проплывали мимо.
А тогда я была в хорошем настроении, у меня все складывалось почти отлично – любимые мультики и сериалы, прогулки с Аней, наши разговоры и рисунки. Субботние английские поездки, хоть и добавили забот, но ничего сильно в моей жизни не поменяли. Занятия давались легко.
В то время я редко ездила в Москву, у меня не было там ни дел, ни знакомых, поэтому каждая такая поездка была для меня выходом в люди. Иногда всей семьей мы выбирались в театр или на выставку, в гости к папиным друзьям, когда-то давно мама брала меня с собой по работе в главное здание института. В середине девяностых по всей Москве, как грибы, выросли огромные вещевые рынки, туда мы тоже иногда ездили за покупками. Но в целом, ни с одним районом Москвы я не успела близко познакомиться. Именно Марьино и стало первым таким местом. Занятия с Соломоном Давыдовичем и дорога до его дома для меня до сих пор неразрывно связаны: вспоминаю уроки английского, и в памяти встают все эти электрички, автобусы, дворы.
Потом я уже много где училась и работала, и если сравнить мои поездки на учебу и особенно работу с путешествиями в Марьино, то они очень сильно отличаются по настроению. Путешествия к Соломону Давыдовичу своей неспешностью и размеренностью даже напоминали медитативный ритуал вроде чайной церемонии. Москва была мне незнакома, и я не знала, какие места мы проезжаем. Мне казалось, будто я в каком-то фантастическом аппарате переношусь из пункта А в пункт Б. Все происходило спокойно, без суеты: час на электричке, двадцать минут на автобусе, а дальше двор, подъезд, лифт – и вот, ровно в четыре часа я была на месте. Та же квартира, тот же голос, тот же ритм урока – я знала, что так произойдет и сегодня, и через неделю – и так каждую субботу, все три года.
Наш урок всегда начинался этакой разминкой, короткой беседой на английском – Соломон Давыдович спрашивал, что у меня случилось интересного. В дороге, в метро или электричке, я специально придумывала, что бы такое рассказать, иногда заранее переводила фразы, искала в словаре слова, которых не знала. Если я упоминала какой-то забавный случай, мой добрый учитель всегда искренне смеялся, бурно жестикулировал. Потом мы переходили к занятиям. Мы с Соломоном Давыдовичем изучали довольно нудную грамматику, фонетику, все эти бесконечные времена, утверждения, вопросы и отрицания, а заканчивался урок проверкой неправильных глаголов. Через какое-то время добавились так называемые "топики" – разные тексты про Англию, про Лондон, про Биг Бен и Вестминстерское Аббатство. Соломон Давыдович передал мне "топики", напечатанные на листах желтоватой бумаги или написанные от руки красивым ровным почерком, чтобы папа их отксерил. Желтоватую прозрачную папку со скопированными текстами я потом возила с собой вместе с толстой общей тетрадью, в которую записывала правила, упражнения и задания.
Субботние поездки приносили радость от хорошего события и удовлетворение от законченного дела. Особенно мне нравилось возвращаться домой после занятий, с чувством выполненного долга, со своими мыслями. Однажды, правда, со мной произошел неприятный случай. Автобус, в котором я ехала до Текстильщиков, резко затормозил, пассажиры почти все попадали, а я ударилась ногой о какую-то железку. Вроде было не очень больно, но скорее всего, железка попала по нерву, и через несколько секунд я упала в обморок. Я помню, как я стою и держусь за поручень, а потом уже провал в памяти. Через какое-то время мне удалось выйти на улицу и сесть на лавку на остановке. Это я тоже помню урывками. Очнулась я на этой лавочке, но и то не сразу. В голове что-то шумело и как будто тяжело шевелились обрывки мыслей, слов. Я посидела ещё немного и уехала на следующем автобусе. Вроде как случай неприятный, но почему-то вспоминается как приключение.
Это была единственная неприятность за всю историю поездок в Марьино. Обычно я спокойно ехала и смотрела из автобуса на проплывающие мимо в бархатной синеве силуэты домов с желтыми окнами. Я думала о том, что совсем скоро я приеду в Красногорск, где меня тоже ждет теплый дом, мама… А завтра воскресенье, я встречусь с Аней, и мы пойдем гулять с Тошей, будем рисовать, сочинять, вспоминать…
Казалось, так будет всегда. Но беда пришла, откуда не ждали. В пятницу в почтовом ящике всегда лежала рекламная газета с претенциозным и бессмысленным названием «Экстра М». Рекламу, конечно, никто не читал, а газету брали из-за программы передач. В тот день я, как обычно, побежала вниз по лестнице за программой, с привычным тревожным чувством – как там мои любимые мультики и сериалы? Продолжатся ли на неделе? Или, может, появится что-то новое?
Я смотрела и не верила своим глазам. Начиная с понедельника, 3 октября, «Войну гоботов» переместили на 9 утра, а их место в 16 часов заняли какие-то непонятные «Элен и ребята»! Мне казалось, что это неправда, что это какая-то ошибка. Может, ошибся наборщик! Или еще кто-то. Но так быть не должно! В понедельник выяснилось, что это не ошибка, а самая настоящая правда. 3 октября стал для меня настоящей трагедией. Я плакала от безысходности, бессилия, горькой обиды. Я хотела даже позвонить папиной знакомой, которая работала на телевидении, но не стала: что она может изменить? Я не понимала, почему так, за что? Почему нельзя передвинуть «Гоботов» в более удачное для школьников время? И все же еще несколько серий мне удалось потом посмотреть – в один день я не пошла в школу потому что утром болела голова, в другой день удалось пропустить физкультуру. Но радость была какой-то неполной, украденной, с оттенком непоправимой утраты.
«Элен и ребята» я посмотрела пару серий – и они стали для меня злейшими врагами. Я их ненавидела так, как будто эта самая французская девушка Элен с ее ребятами лично лишили меня моих любимых «гоботов». Кроме того, мне не нравился формат сериала – про молодежь, это ведь та самая обычная жизнь, а не сказка, не приключения и не очаровательно-глупый латинский гламур. Это был сериал про тех самых, ненавидимых с детства "парнях и девчонках из соседнего подъезда". Тот факт, что они были французами, не отменял их будничной, "соседской" сути. В "Элен" как будто специально собрали все то, что я не любила: какие-то нудные бытовые заботы, скучные отношения, простые студенческие образы и унылый интерьер в виде трех кроватей в общаге. Раздражал язык – французский, незнакомый и чужой, а не ставший любимым английский или местами понятный испанский. Особенно убогим мне казался их юмор и ужасно раздражал дурацкий смех за кадром. Как будто создатели фильма держали зрителей за идиотов, раз считали, что они сами не поймут, где надо смеяться. Вот в моих любимых мультиках, с гораздо более смешными шутками, такого никогда не было! А в латинских гламурных теленовеллах вообще смеялись редко, чаще плакали, один сериал так и назывался - "Богатые тоже плачут".
Вскоре вдруг поменялось руководство первого канала, и у меня затеплилась смутная надежда - вдруг новый директор прогонит противных "Элен с ребятами" и вернет "гоботов" на место? У нас с папой даже состоялся серьезный и почти взрослый разговор на эту тему. Папа ответил, что новый директор - умный и профессиональный человек и, если гоботов не вернут, то обязательно покажут что-то новое и хорошее. Сейчас смешно и в то же время грустно вспоминать мои страдания по пропущенным сериям, сломанному телевизору и некачественным фломастерам. В наше время фломастеры в большом количестве продаются в канцелярском отделе любого торгового центра. А проблему с мультиками можно было бы решить, если бы у нас был видеомагнитофон! Мама тогда работала по вечерам, утром была она дома и могла бы записывать серии, а я бы их вечером смотрела - и не было бы слез, не было бы детской трагедии... Современным подросткам сложно представить масштаб моих переживаний: мультики и фильмы сейчас можно скачать и посмотреть в любое время, и не беда, если даже сломается компьютер, ведь наверняка в семье есть и ноутбук, и планшет. И на телефоне прекрасно можно все посмотреть! Но мне приходилось ждать очередной серии по телеку и плакать, если ее не удалось посмотреть…
***
Надо сказать, что вот эта любовь к интеллектуальным ценностям, отсутствие стремления к понтам, дорогим вещам и внешним эффектам передались мне от родителей. Я редко просила у них подарки, и это всегда было что-то очень нужное. Я никогда не гонялась за модой, даже наоборот, ничего модного мне не хотелось. Когда ровесницы выпрашивали у родителей джинсы и кроссовки, я мечтала о платьях принцесс и нарядах сериальных красавиц. Вот и видеомагнитофон для меня был не крутым предметом, а волшебным телепортом для встречи с любимыми. Я и сейчас не могу понять, зачем тратить большие деньги на какие-то «статусные» штуки типа айфона или дорогих кроссовок? От этого никто не станет ни лучше, ни красивее. Я могу, как в детстве, сшить себе что-то «из бабушкиного сундука», а могу накопить, например, на туфли или сумку из хорошего магазина. Мне неважно, дорогая вещь или дешевая – главное, чтобы она мне нравилась.
Интересно, что бы было, если бы у меня в 1994 году оказались возможности нашего времени? Или хотя бы чтобы все любимые мультсериалы были записаны на кассетах, которые я могла бы смотреть на хорошем, работающем телевизоре? Стала бы я спокойной и довольной или бы нашелся другой повод для расстройства? У Виктора Пелевина в продолжении вампирской темы, в романе «Бэтман Аполло» развивается мысль, что все человечество создано для страдания, а особенно – Россия. Если русский человек не будет страдать, тогда он задумается о смысле жизни, поймёт, что его нет, и ужаснется этому факту. И не будет великой русской культуры, которая создана в противовес этому страданию и на его почве. Вот и я, возможно, придумала бы себе другую проблему, ведь у человека с внешним локусом контроля всегда кто-то виноват в том, что у него что-то не получается. А может быть, все было бы, наоборот, хорошо... И все же та ситуация могла меня научить и самодостаточности и независимости: уметь принимать как данность неизбежное, не присваивать то, что мне не принадлежит, довольствоваться своим и развивать именно его, а не гоняться за призраками.
Я надеялась, что когда-нибудь "Войну Гоботов" повторят, как уже было с другими сериалами... Но посмотреть заново "Гоботов", да и то не все серии, мне удалось только через много лет. Когда мне было уже за тридцать, я скачала часть сериала, и это был тот, старый показ, записанный на видеомагнитофон и оцифрованный. Какие-то более удачливые люди записали большинство серий на видеомагнитофон и выложили в сеть. Может быть, эти герои смогли прогулять школу? Или вообще туда не ходили? Часть серий была в хорошем качестве, часть - в ужасном, иногда отсутствовали целые куски. Как говорится, "слепила из того, что было". И, во время просмотра пропущенных когда-то по вине злой судьбы эпизодов, я испытала почти те же чувства, что и в далеком 1994 году. Я видела, что стиль рисования довольно простой и с ошибками, сюжет не блещет какими-то особыми поворотами, герои простоваты. И все же зацепила меня эта история, так, что ощущается это очень живо даже через много лет. А тогда, начиная с третьего октября, в моей жизни наступила темная полоса. Как будто кто-то приглушил свет – и на все вокруг упала мрачная тень. У меня было впечатление, что вместе с гоботами и ярким солнцем пропали творческая радость и удача, и каким-то скудным, темным и безрадостным стало все вокруг. Как будто я вернулась из поездки в теплую страну и до сих пор не могла поверить, что праздник закончился. Как будто вместо летнего платья на мне оказался строгий жакет из колючей шерсти, а вокруг - холод, тоска, будничный равнодушный мир.
Утром в школе мне было так грустно, что хотелось плакать, от горя, от безысходности. Я в тревожном напряжении смотрела на часы – идут ли уже там, в телевизоре, "Гоботы"? Как-то училась, шла домой… На улице похолодало и стало рано темнеть. Я наконец почувствовала, что лето и каникулы окончательно ушли, наступило время серьезных вещей – учебы, усилий, упорных занятий. Я заполняла школьный дневник – вот уже 6, 7, 8 октября – как быстро летит время… Пропало яркое солнце, холодный мелкий дождь то и дело барабанил по стеклу, в темноте осеннего вечера мокла наша беседка, где ещё недавно мы с Аней так весело и беззаботно делали уроки и рисовали наши комиксы. На улицу не тянуло. Я быстро выводила на прогулку Тошу и возвращалась домой, садилась за стол, доставала учебники, тетради, словари – делала уроки для школы, готовилась к занятиям по английскому. И, конечно, рисовала – персонажей, костюмы, красавиц.
Как-то быстро кончились и засохли мои красивые фломастеры, несмотря на то, что я аккуратно ими пользовалась – спасибо китайскому качеству…
«Запретная женщина» продолжала радовать красавицами. Я помню те вечера у телевизора: родители ещё не пришли с работы, на улице темно, а в квартире тихо, я иду в большую комнату, включаю телевизор, вижу на экране большую букву «V», мелькают виды Каракаса - начинается «Запретная тетушка». Но и тут случилась ложка дегтя – после 20 серий актриса Абриль Мендес, знакомая по роли Марты Агирре в «Реванше», ушла из проекта. Её роль в «Тетушке» была не главная, но заметная. С переменой актрисы почему-то изменился и характер героини. Трогательная, но немного стервозная Росалинда Пачеко, девушка из бедной семьи, стала классической злодейкой. С нарочито вредным видом она разгуливала по шикарному особняку главных богачей и повторяла, что скоро станет там хозяйкой. Как я потом прочитала, Абриль Мендес не понравился именно этот поворот сюжета, и её заменила Каролина Кристанчо. Внешне актрисы похожи… вроде то да не то… опять обман!
«Гоботов» закончили показывать 18 октября – всего я пропустила около 9-10 серий, не так уж и много. Мне даже удалось посмотреть последний эпизод. А вот грустное настроение не кончилось…
Но в этой череде депрессивных событий были и хорошие моменты. Например, мы с Аней сочинили оперу "Пионер Вася". На уроке физики наша учительница и по совместительству директор, яркая и красивая Нина Александровна обсуждала с кем-то из одноклассников задачу или правило: "Вот идет по улице пионер Вася... и на него падает... А это? Нет, из другой оперы!" И тут же Ане пришла в голову мысль об опере "Пионер Вася". Мы тут же взялись за дело, нарисовали героев и начали писать... ну не совсем оперу, а скорее поэму. О пионере Васе, о его друге октябренке Блохе, который мечтает поскорее стать пионером, о группе поддержки Блохи в виде младших школьников, которые еще не прошли посвящение даже в октябрят, о дедушке Блохи и репке, о злой и хорошей училках... Почему такой странный сюжет и герои? Да потому что слепили мы их опять же из того, что было - было на моем листочке-черновике, а там мы когда-то нарисовали героев из какого-то старого мультика, а также гибридных персонажей нашей с Аней игры. Каждая из нас задумывала известного героя и начинала его рисовать, а другая потом подрисовывала детали своего - и получались разные чудики, мало похожие на оригиналы. Вот они и стали персонажами "Пионера Васи". А сюжет как-то сам придумался.
Ане не была свойственна осенняя депрессия. В то время, как я ждала почти религиозного чуда и откровения извне, Анин источник радости был в ней самой. Психологи называют это внутренним локусом - и это прекрасное качество... С одной стороны, я восхищалась аниной устойчивостью, а с другой - мне и в голову не приходило, что и мне нужно так же. Что у меня внутри можно найти хорошего? Ведь мой внутренний мир - это как сказочная таверна, в которую на огонек забредают разные персонажи, но я никак не могу их удержать: заходят - зайдут, захотят - уйдут. Вот и получается, что самое лучшее - снаружи, это и мультики, и погода, и события, и некий дух времени, Zeitgeist...
Но надо сказать, что осенняя хандра не повлияла на мои успехи в английском. Разве что поездка в Марьино теперь казалась совсем уж печальной. Вид из электрички удручал серостью промзоны, шли дожди и было холодно. А я вспоминала, как совсем недавно окон электрички касались зеленые ветки деревьев. К моменту, когда я заходила в квартиру учителя, уже начинало смеркаться, вскоре комната как будто погружалась в тень. Какое-то время, казалось, Соломон Давыдович не замечал этой темноты, и мы разговаривали в полумраке. Потом, когда мы переходили к письменным упражнениям, он включал свет. Однажды, привычно разложив свои тетради на столе, я услышала, как у соседей заиграла песня “Happy Nation” группы “Ace of Base” – как в черной пустоте осеннего вечера откуда-то взялась легкая яркая бабочка, прилетела, покружила и исчезла, как будто ее не было.
Стол учителя стоял почти в углу комнаты, и прямо перед моими глазами оказывались четыре небольшие картины, висевшие на стене. Справа были два ярких осенних пейзажа. Слева – какая-то речка на фоне снега, природа зимой или ранней весной. Но чаще всего мой взгляд останавливался на четвертом изображении. Это тоже был пейзаж в теплых осенних красках, но картина представляла не только природу, но и архитектуру. Часть старой белой стены с башней виднелась в просвете высокой арки, а на горизонте темнел лес с далеким, едва различимым силуэтом храма. Этот привычный вид церкви с куполами напоминал о теплой и немного ленивой провинции, об Устюжне. Картина была позитивной, какой-то спокойно-умиротворяющей. Ирина Исааковна сказала мне потом, что две осенние картины – это виды Могилева, а две другие она купила во время работы на ВДНХ у художницы. Картина с белой башней называлась «Монастырская стена». Когда в комнате Соломона Давыдовича начинало темнеть, именно белое пятно монастырской стены на картине оставалось светиться, как будто там на самом деле где-то далеко за старыми башнями монастыря садилось солнце. Я смотрела на эту светлую стену с маленькими старинными окошками, освещенную усталыми вечерними лучами, и настроение немного улучшалось. Как будто какая-то часть меня могла вернуться в те времена, когда не было такого мрачного настроения и таких взрослых, серьезных дел. Как будто можно на несколько секунд вырваться из тисков учебы и ритма равнодушного, как машина, большого города, к монастырской стене, нагретой летним солнцем, в любимую с детства Устюжну.
Обратная дорога через Текстильщики вспоминается, как графическое полотно, залитое тушью. Сплошная чернота стояла за окном, даже звуки слышались глухо, как будто плотная тень заполнила собой даже воздух. Мне запомнился момент, как в очередной раз я ехала домой с занятий до Текстильщиков, автобус повернул на какую-то особенно темную улицу, и я не узнала этих мест. Сбоку проплыли незнакомые силуэты пятиэтажек, а сама дорога оказалась какой-то непривычно узкой, и все освещалось тусклым оранжево-коричневым цветом. Как в неприятном тяжелом сне...
В этой кромешной тьме мелькали лишь огни машин и светофоры. Некоторые огни были кроваво-алые, а некоторые светили холодно-рубиновым, в цвет моего засохшего китайского фломастера. Зеленые огни тоже были разные – салатовые и изумрудные; они выплывали из темноты и скрывались за поворотами. Однажды мимо автобуса с низким ревом пронеслась и исчезла вдали машина. Я не смогла ее разглядеть, но мне показалось, что это был робот-гоночный автомобиль, персонаж «Войны гоботов». Он пролетел мимо и скрылся во тьме, оставив затихающий вдали шум. Как бы мне тоже хотелось быть такой - умчаться далеко, оставив позади медленно плетущийся автобус, учебники с тетрадками, надоевшую осень.
Вскоре утром на канале «2х2» кончился грустный мультик «Джет Марс», а вместо него началось другое аниме – «Кэнди-Кэнди», тоже печальная и довольно занудная история про девочку, которая воспитывалась в приюте, но потом попала в богатый дом в роли служанки, где избалованные сын и дочь хозяев не давали прохода сиротке и строили ей всяческие козни. Нарисован мультик был довольно красиво, и показывали его в приемлемое время, перед школой, так что выбора почти не было – мы с Аней стали смотреть «Кэнди».
По моим описаниям может показаться, что я очень увлекалась учебой, изо всех сил старалась, вкладывалась. С одной стороны, всё было именно так. Но глубоко внутри мне не было никакого дела до всех этих топиков и неправильных глаголов. Я училась не для знаний, не для будущего, не для профессии. Английский Соломона Давыдовича не был той самой дверцей на Запад, это был язык серых бонковских инженеров и преподавателей, а значит, больше не имел для меня того волшебного значения. Я училась потому что так сложились обстоятельства, подобно тому, как человек, собираясь на улицу зимой, надевает шубу и шапку. Меня как будто взяли в засаду, отобрали любимый мультик, со всех сторон задавили какими-то делами и уроками. А что я могла сделать? Надо учиться, надо не подвести, не ударить в грязь лицом. А мне хотелось красоты, силы, свободы…
А вот что касается школьных уроков, то тут в те времена у меня все обстояло гораздо хуже, чем с английским. У меня пропал стимул учиться: я вдруг поняла, что от того, что я перестану быть отличницей, мир не рухнет и вообще почти ничего не изменится. Я вроде как выполняла задания, но сидела в уголке, а учителя меня почему-то не вызывали. Плохих оценок я не получала – но не было и хороших. По физике и вовсе чуть не вышла тройка… Спасибо Нине Александровне, благодаря ей все обошлось. А по английскому во второй четверти впервые за всю историю я получила четверку. Папа удивился и спросил у учительницы, симпатичной и доброжелательной Ларисы Леонидовны, за что четыре, хотя должно быть пять? Оказывается, я всю четверть продолжала сидеть в уголке, и Лариса Леонидовна просто не знала, что мне поставить… В отличие от тяжеловесного, какого-то "советского" по духу английского Соломона Давыдовича, язык, который мы изучали наших школьных уроках с Ларисой Леонидовной, был современный и легкий. Мы занимались по учебнику "Happy English", довольно бедному по части грамматики, но интересному с точки зрения лексики. В "Хэппи Инглише" часто упоминались реалии современных англоязычных стран, в том числе актеры, политики, фильмы, книги и даже некоторые мультики. В конце учебника был приведен список актуальных на то время понятий и явлений западной культуры.
Ну а в английском мы с Соломоном Давыдовичем двигались вперед. Папка с топиками и неправильными глаголами и общая тетрадь с заданиями, в коричневой обложке путешествовали со мной в Марьино и обратно. Дома на полке с книжками и учебниками меня ждали словари – сначала маленький школьный в зеленой бумажной обложке, потом толстый и солидный синий том А. Миллера, который прошел со мной весь институт и даже переселился на мою новую квартиру. Зная серьёзный подход учителя, я старалась его не разочаровывать. В первый год я готовилась к урокам заранее, в пятницу, а в субботу перед завтраком и в транспорте повторяла. Потом, несколько приспособившись, я стала делать письменные упражнения в субботу утром, а устные задания, пересказы и неправильные глаголы я учила в дороге. Кроме того, в процессе учёбы, как и в любом деле, нужно войти в ритм, "поймать волну", найти правильный стиль общения с преподавателем, чувствовать его настроение. Тогда можно учиться с хорошим эффектом с наименьшими усилиями. Мне это не сразу, но удалось. И только один раз я почему-то сбилась с этого настроя, отвечала невпопад, слова позабывала, ошибок наделала. Соломон Давыдович в тот вечер сильно удивился. Мне тоже хотелось быть такой безупречной, но не всегда это, увы, получалось. Человек – не машина, бывают провалы и просто неудачные дни, когда все валится из рук, вылетает из головы и как будто спотыкаешься на пустом месте.
Я тогда стремилась быть для своего учителя идеальной, а сейчас я понимаю, что это не всегда правильно. Однажды во время урока у меня случился приступ мигрени, но я сделала вид, что всё в порядке, и продолжала отвечать, несмотря на плохое самочувствие. Папа, когда узнал, был в восторге – какая я, оказывается, стойкая и упорная. А сейчас я, напротив, не вижу никакого героизма в том, чтобы так пренебрежительно относиться к себе. С детства я привыкла слышать: "через не могу", "надо себя преодолевать" и всё такое в духе "сам погибай, а товарища выручай". Я понимаю, если болезнь накрыла в какой-то ответственный момент, который ну никак нельзя пропустить: экзамен, сдача проекта на работе, важная встреча с клиентом. Тогда да, нужно напрячь резервы организма. А какой прок в занятиях через силу?
Я не знала, какими учебниками пользовался Соломон Давыдович. На его столе стояла стопка разных книжек, тетрадок, листов бумаги, какие-то книги были без обложки. Грамматику мы учили как раз по такой «безымянной» книге. Мне, кстати, даже не приходило в голову, что у этого учебника есть авторы и название. Мне казалось совершенно логичным, что все, что исходило от Соломона Давыдовича, его знания, книги и материалы – все это было как бы частью его самого, а кто это написал, какой автор – не имело значения. Самое интересное ждало меня во втором часу занятий – он был посвящён изучению лексики и чтению. Под руководством Соломона Давыдовича я читала в оригинале очень интересную книгу про молодую художницу Маргарет, которую завлекал в сети тайных знаний некий харизматичный персонаж Оливер Хаддо, мистик-интеллектуал. Мне запомнилось описание внешности и характера Хаддо, это был полный мужчина, в ярком клетчатом костюме, с острым и проницательным взглядом. Я представляла, что Соломон Давыдович как актёр (а ведь учителя тоже немножко актёры) перевоплощался в персонажа книги, только большие карие глаза остались знакомыми, добрыми. Мы не просто читали главы книги – я заучивала наизусть и пересказывала своими словами абзацы, выписывала разные фразы, придумывала с ними предложения. Поэтому дело продвигалось медленно и прочитать мы успели мало (всего несколько глав за три года), а потом наши занятия закончились по понятной причине – я поступила в институт и сама стала учиться на преподавателя.
Я так долгое время и не знала, чем закончилась занимательная история про волшебника и художницу, ведь Соломон Давыдович не открыл мне её название и автора (наверное, боялся, что я найду книгу, прочитаю и всё узнаю раньше времени). И только через несколько лет мне в руки попал роман Сомерсета Моэма "Маг", его раннее произведение об Алистере Кроули. С первой страницы я узнала – это она, та самая потрепанная книжка без обложки, которую Соломон Давыдович извлекал из стопки учебников на своем столе! Кроули – вот кем был мистик-интеллектуал! Также нашлась и другая разгадка. Уже потом, в институте, мне был нужен редкий учебник по грамматике авторства Аракина. В нашей библиотеке не хватало экземпляров, поэтому студенты доставали "Аракина" окольными путями и ксерили по очереди и по частям. И тут я узнала, что «Аракин» – это и есть тот самый учебник из стопки на столе, по которому учил меня Соломон Давыдович.
КОНЕЦ ШКОЛЫ
Москва, мультики-сериалы, музыкальные клипы, Труд
Почему-то во всей истории занятий с Соломоном Давыдовичем мне больше всего запомнился именно первый год наших встреч, 1994 – 1995, а особенно осень 1994.
Иногда у всех возникает желание вернуться в прошлое в трудные или переломные моменты и сказать самой себе, как лучше поступить, какой сделать выбор. Вот и мне хочется вернуться в какой-нибудь унылый вечер осени или зимы 1994 года, оказаться в моей комнате со старой мебелью и лампой на столе, подойти к четырнадцатилетней девочке, которая грустно сидит над учебниками и рисунками. Мне хочется сказать ей, что не стоит грустить, что невеселая полоса продлится всего три месяца, а уже совсем скоро наступят позитивные события.
После Нового года, когда стал прибывать день, понемногу стало улучшаться и мое настроение. Для новогоднего огонька в школе мы с мамой перешили бабушкино фиолетовое платье с блестками и купили в Павшино позолоченную подвеску на бархатном шнурке. Огонек, кстати, для нас с Аней прошел очень здорово – мы украли (!) из класса дождик, а один мальчик меня пригласил на танец. По телевизору стали показывать новые мультики – аниме "Топо Джиджио", американский сериал "Конан – искатель приключений". "Конан»" мне понравился больше – фэнтези-история была нарисована в реалистичном супергеройском стиле, со злодеями и красавицами. Но самым лучшим телевизионным подарком были начавшиеся в январе 1995 года по каналу "ТВ-6" "Мыши-рокеры с Марса", которые по остроте сюжета и накалу страстей лишь немногим уступали эталону жанра - "Черепашкам-ниндзя". Этот мультик ещё отличился тем, что положительные герои - инопланетные мыши Дроссель, Винни и Модо были яркими, с хорошо проработанными характерами и не зануды, чем часто грешат "добрячки", а вот злодеи магнат Лимбургер, безумный доктор Карбункул и люмпен-пролетарий Чумазоид получились действительно противными, хотя по-своему обаятельными.
На Новый год я попросила у родителей подарок – карандаши. Мы с папой съездили в книжный, который находился у Детского мира, в канцелярский отдел, оставшийся еще с советских времен. Выбор там был маленький, и все же мы нашли, что искали. Папа купил мне набор китайских карандашей “Sunflower”, в котором даже в шрифте названия на коробке было что-то неуловимо китайское. Главное – в наборе был розовый цвет мечты! Сами карандаши были покрашены в яркие цвета, но это почти не соответствовало цвету грифелей. Опять китайское качество… Но, в отличие от моих засохших фломастеров, которые рисовали очень красивыми цветами, у этих карандашей оттенки были тусклые, какие-то грязные, и хрупкие грифели отдавали цвет неохотно, царапая бумагу. Особенно тот самый розовый – он писал так, как будто в него добавили немного коричневого пигмента… Потом я опять предприняла попытку купить тот самый неуловимый розовый. Мы с мамой на рынке в Павшино купили толстый розовый маркер в сером корпусе. Цвет был все же не совсем тот – немного теплее, чем надо, но тоже красивый. Маркер содержал спирт, поэтому издавал легкий свежий запах медицинского кабинета. Кроме того, спирт размывал шариковую ручку, и контуры рисунков тех времен в местах, покрашенных розовым, немного размазаны. Но качество маркера было хорошее, и прослужил он мне не один год.
На день рождения в подарок я получила канцелярию, и это опять были карандаши и фломастеры, а их много никогда не бывает. Аня подарила интересный набор карандашей: на коробке стояло одно название, а на самих карандашах – два других: часть называлась atos-color, а часть - GRAFIX. Но это не беда, главное, чтобы красили хорошо, а качество у них было приличное. Фломастеры были фирменные, добротно сделанные, рисовали долго. Но, как ни странно, те плохонькие китайские в плане цвета мне больше нравились, но они давно кончились, и нигде я тогда больше не нашла похожих оттенков. Ни фиолетового – темного, бархатного и мягкого, как лепестки анютиных глазок, ни легкого мятно-салатового с едва уловимой голубоватой ноткой, ни яркого рубиново-красного с невидимой каплей синевы, ни моего любимого неземного холодного, отдающего в сирень, розового. Только через много лет, в наборе дорогих карандашей для художников я увидела такие же цвета. Эх, надо было тогда, на рынке сразу два набора брать. Или даже три!
На каникулах мама уехала к бабушке в Устюжну на несколько дней, а мы с папой остались. С хозяйством мы кое-как справились: папа готовил, я убиралась, гуляла с Тошей. В субботу, как обычно, мы поехали к Соломону Давыдовичу. У меня такое бывает, что я запоминаю не что-то важное, а какую-нибудь ерунду. Вот тот визит в Марьино мне запомнился не текстами и упражнениями, а болячкой на большом пальце руки около ногтя. Она была маленькая, но странно болезненная, я задевала рукой все подряд, и это было очень неприятно и неудобно. В воскресенье палец болеть перестал, а нелепое воспоминание осталось. Лучше бы я запомнила то, о чем в тот вечер мы разговаривали с Соломоном Давыдовичем!
На каникулах у Ани произошло большое событие – она переехала в другую квартиру, в соседнем со мной доме. Квадратных метров стало меньше, но почему-то казалось, что все перемены к лучшему. Как будто исчезла удушающая атмосфера, стало больше воздуха и свободы, хотя внешне в моей жизни ничего не изменилось. Я стала более активной на английском в школе, наконец-то Лариса Леонидовна меня разглядела, и мы с ней нашли общий язык. На уроках мы не проходили ничего особенно трудного, пели какие-то песни, читали стихи, в общем, английский в школе был скорее развлечением. С физикой тоже наладилось. Я завела для физики новую тетрадь, с гладкой плотной бумагой, чтобы чертить схемы было приятнее, на меня такие вещи всегда влияют. С Аней мы начали рисовать пародию на «Кэнди» – «Энди-Энди». Помню, что погода в ту зиму была холодная, гуляли мы редко. Утром из окна школы можно было видеть розовый рассвет в далеком холодном небе и серый дым из трубы котельной в райцентре. Однажды произошла смешная история, папа перепутал время и разбудил нас с мамой на час раньше.. Как обычно, мама приготовила еду, я собралась в школу. Удивило, что по телевизору ничего не показывали, ни новостей, ни мультика – только какие-то невнятные полосы и шум… Может, с антенной что? Или опять путч? В общем, отправилась я в школу, а она закрыта…
Когда на улице было потеплее, мы с Аней гуляли, по нашему району и по соседнему - Чернево-1, через дорогу. Как-то раз Анина бабушка, собираясь обратно в Киров, купила в подарок двоюродным сестрам Ани два киндер-сюрприза. А мы очень хотели посмотреть, что же там внутри и, если что-то нам понравится, то заменить тем, что у нас есть. Операция на первом яйце удалась. Хоть и кривовато, но мы его склеили. А вот со вторым вышел облом! Пришлось нам покупать новое яйцо. Я попросила у мамы денег «на ластик», Аня тоже что-то придумала, и мы утром, пропустив урок, пошли за «Киндером». Купили, положили на место…
С Аниной бабушкой была связана ещё одна интересная история. Вкус у нее был очень традиционный, и она все удивлялась, почему мы рисуем то каких-то страшилок, то чудиков. Девочки должны рисовать красавиц! Вот мы и решили завести образцово-показательную тетрадку с красавицами. Как-то к нам в руки очень кстати попал каталог Барби за 1994 год, и красавицы оттуда перекочевали в нашу тетрадку – мы их почти всех срисовали. Рисовалось, кстати, тоже как-то легко. Я помню, как в марте после школы мы с Аней пошли к ней рисовать, и я там засиделась, забыв про уроки и другие дела. Домой я вернулась уже вечером, было темно, между домами виднелся кусочек леса с с ярко-бирюзовой полосой на горизонте, а само небо было синим, черным... Мама отругала меня, но, увидев тетрадь с рисунками, не стала сильно злиться.
Аня написала в своем ЖЖ по этому поводу:
"Cегодня Вера пришла и мне напомнила, как в школьные годы, когда мы любили рисовать красавиц, мультгероев, монстриков и просто животных, у нас часто спрашивали - "ну что вы там рисуете, покажите". А все ожидают увидеть красавиц и все красивое... А у нас было все вперемешку! Вот не глобально гламурные мы были. Все рисовали - и микробов на биологии, и "косится рожь", "в Бразилии из полезных ископаемых... ээ... кофе" (реплика одноклассника), в общем все подряд! Тут еще ее мама возмутилась, что красавиц мало, а монстров много. Моя бабушка до кучи заявила, что "надо больше рисовать красавиц, и тогда человек сам... становится более красивым" (логика сего заявления сомнительна)... И мы решили сделать показушную тетрадку-блокнотик со сплошь красавицами, чтобы его показывать. И сделали :))) правда на обложку прокрался лемур, но тоже красивый..."
***
4 февраля у Соломона Давыдовича был День Рождения, но я на праздник не поехала. Во-первых, я от него несколько устала, а во-вторых, хотелось побыть дома без родителей. Я позвала Аню, мы, как обычно, рисовали перед телевизором. Вроде ничего особенного в тот день не произошло, но он почему-то запомнился. Это был как первый лучик солнца после темноты, а весной таких лучиков становилось все больше и больше.
Как-то в конце апреля нас с папой позвали в гости к Соломону Давыдовичу. После обычных занятий нас пригласили к столу – праздновать Песах, еврейскую Пасху. Дали попробовать мацу, которая мне не сразу понравилась, зато потом я привыкла. Я делала прогресс в английском, Соломон Давыдович был доволен, и я тоже. Мы продолжали читать книгу про волшебника, изучать грамматику и топики. Неправильные глаголы с того первого листка я все выучила, и мы с папой нашли другой список, где их было гораздо больше. Я продолжала ездить в Марьино, каждую неделю, почти без перерывов. Если я занятие отменялось, то для этого всегда была какая-то очень важная причина: болезнь или неотложное дело у Соломона Давыдовича. У меня тогда со здоровьем все было хорошо, а вот наш учитель страдал диабетом. Ирина Исааковна трогательно заботилась о муже, поэтому несмотря на недуг, он чувствовал себя вполне неплохо. И за всю историю нашего изучения английского отмен занятия было всего несколько.
И только один-единственный раз я пропустила урок английского по "неуважительной" причине. День рождения Ани Михеевой попадал как раз на субботу, и я не могла и не хотела пропускать праздник. Папа был очень против и сказал, чтобы я сама объяснила Соломону Давыдовичу причину "неявки". Когда я позвонила учителю и рассказала о дне рождения подруги, он замолчал, а потом строгим голосом ответил: "Хорошо. Но надо относиться серьёзно". Думаю, добрый Соломон Давыдович всё-таки понял меня и простил. Он и сам очень любил праздники и непременно поздравлял всех своих родственников, знакомых, бывших коллег по работе. Причём звонил он обычно очень рано, часов в 8 утра (!), и бодрым громким голосом с характерными интонациями, которые ни с кем не перепутаешь, говорил: "Поздравляю с юбилеем (Новым годом, профессиональным праздником, Рождеством...)". Причём поздравлял Соломон Давыдович со всеми праздниками – и с русскими, и с еврейскими, и с такими, которые празднуют все в нашей стране, независимо от национальности и религии. Такого же отношения он ждал и от других людей. Помню, однажды мы поздравили его с днём рождения не рано утром, а в обед. Соломон Давыдович поздравления принял, но суховато, сдержанно – обиделся. Так же эмоционально Соломон Давыдович относился ко всему в жизни, всё принимал близко к сердцу. В юности он занимался спортом – играл в баскетбол - и именно на этой почве он подружился с моим отцом. Любовь к спорту у моего учителя осталась на всю жизнь. Позже, в возрасте, когда состояние здоровья не давало возможности заниматься спортом самому, Соломон Давыдович стал страстным болельщиком. После каждого матча они с папой всегда созванивались и бурно обсуждали, и я слышала из трубки знакомый голос с особенными нотками.
Весной мне все больше стали нравиться мои субботние путешествия. Даже ранний март, со звенящим, каким-то хрустальным холодным воздухом – уже веселее зимы. В апреле улицы вдруг стали праздничными, а солнечные лучи и зелень украсили даже серую промзону. Вместе с весенней Москвой как будто расцветала и я сама. Мне казалось, что холодная и унылая осенне-зимняя пора уходит и забирает с собой мою детскую неуверенность, то неприятное чувство, что я сама себе не принадлежу. А обратная дорога вообще была сплошным удовольствием, одним из немногих, что я себе могла позволить тогда. Мне казалось, что жизнь налаживается, как и вид за окном: автобус теперь не плутал по глухим лабиринтам, а как будто тихо плыл светлым весенним улицам. Можно было читать книжку, а можно – по сторонам смотреть.
Однажды, в разгаре весны, в мае я возвращалась домой от Соломона Давыдовича. Я как раз открыла другой путь до метро и ехала новым, непривычным для себя маршрутом. И вот на одной из этих незнакомых остановок в автобус зашла странная компания из трёх человек. Эти люди выглядели так вызывающе, что просто не могли не обратить на себя внимание: рыженькая девушка в чёрном плаще, похожая на "ведьмочку-лисичку", высокий парень, одетый в кожу, с длинными чёрными волосами, которые густой волной закрывали всю спину до пояса, и этакий пузатенький-бородатенький байкер. Эта троица не была похожа на большинство сегодняшних неформалов, каких-то невнятных, помятых субъектов. Напротив, от них шло ощущение гордости, независимости и первобытной силы. Сидящие в автобусе бабульки задёргались и отстранились, а меня накрыла волна пьянящей свободы и восхищения… Мне тоже хотелось быть сильной и уверенной, хотелось выбросить остатки детства, как ненужные вещи. Я ведь так ждала праздника на своей улице.
Кстати, праздник все же был: в мае на радость нам с Аней канал "2х2" начал повторный показ любимых "Ниндзя-Черепашек", а летом нас ждала премьера "Мариелены", нового американского сериала на испанском языке с мексиканскими актерами и моей любимой красавицей Лусией Мендес в главной роли. Лусию Менднс любили у нас в народе не меньше, чем Веронику Кастро, но в отличие от касторкиных "дурочек", героини сеньоры Мендес были интеллигентные. Закончился длинный аниме-сериал: выросла, приобрела профессию, любимого человека и наконец-то стала счастливой сиротка Кэнди. Мы с Аней завели несколько новых тетрадок и блокнотов и даже решили все-таки воплотить в картинках наш самый главный и любимый комикс со множеством героев. Для рисования я приготовила большую общую тетрадь в зеленой обложке, которая когда-то давно, в пятом классе, была тетрадью по труду. Пустых листов в ней оставалось больше половины, качество бумаги было хорошим, а клетки - не очень яркими, так что для наших комиксов она отлично подходила. Мы приносили тетрадь в школу, на уроках Аня рисовала контуры сцен, а я вечером дома их обводила и раскрашивала, что-то дорисовывала. Даже название к комиксам перешло от этой тетрадки - "Труд". Это действительно был Труд, растянутый впоследствии на несколько лет...
В школе учителя испытывали к "Труду" какое-то подобие уважения. Нам разрешали рисовать потому что учились мы хорошо, никому не мешали, а кроме того, либо у меня, либо у Ани всегда можно было попросить красную ручку для оценок. Я помню несколько смешных моментов на уроках. Как-то один мальчик вместо фразы "моряки-черноморцы одержали победу" написал на доске "моряки-черномырдцы..." Кто-то спросил у нашей хорошенькой молодой математички Ирины Валерьевны, серебряные ли ее сережки с большими жемчужными каплями. Аня ответила: "Давайте проверим: сделаем из них пулю и выстрелим в вампира". Все интересные моменты на уроках мы старались зарисовывать в виде картинок. Например, "живые" и "мертвые" химические элементы (на самом деле горе-ученик имел в виду органические и неорганические вещества) - несколько человечков с головами в виде названий элементов бегают и прыгают (живые), а чуть дальше виднеются могилки с надписями в виде названий других элементов - это мертвые. Или ослабленные микробы, которые входят в состав прививок, или "косится" (глазом) рожь...
Вот уже закончилась весна, а вместе с ней учебный год. Наступили первые в моей жизни экзамены. В качестве предметов по выбору я взяла биологию и английский, с которыми у меня не должно было быть проблем. А третий экзамен - историю - я решила сдавать вместе с Аней, вдвоем было проще готовиться. Вот тут чуть было не случилась беда... Истории нас учила приятная, молодая и адекватная Надежда Анатольевна, все в классе были с ней в хороших отношениях. Но в комиссию на экзамене входила на только она, но и другие учителя: какой-то завуч и одна очень противная старая тетка, я даже имени ее не помню. Всего один раз она заменяла у нас урок, но нам этого хватило для того, чтобы познать всю силу ее вредности и дурного характера. А Ане Болдиной, которая была на два года младше, "посчастливилось" учиться у злыдни не один год...
Как-то раз на математике Ирина Валерьевна попросила меня сходить за классным журналом. Я, окрыленная учебной радостью, поскакала в учительскую, взяла на полке журнал и уже было полетела обратно, как вдруг, как в мультике, натолкнулась на препятствие. Надо мной возвышалась, вся красная от праведного гнева, Страшная Историчка. Я с ужасом уползла по стенке, а в коридоре какое-то время раздавались эхом ее слова о том, что эту вопиюще невоспитанную девочку нужно исключить из школы.
То, что Страшная Историчка будет в комиссии, я узнала слишком поздно для того, чтобы изменить решение об экзамене. Я боялась, что она точно меня узнает и непременно завалит. Кроме того, нас, сдающих историю, было только три: Аня, я и ещё одна девочка, Ира, так что затеряться в толпе учеников не было шанса. Дрожа от ужаса, я готовилась к худшему... Но пронесло - Страшная Историчка ушла в отпуск и на нашем экзамене не присутствовала! Все трое сдали историю на пять - мы с Аней честно выучили все билеты, а Ира - только один, про декабристов, но именно он ей и достался, как в анекдоте.
Кстати, злодеяния Страшной Исторички не остались безнаказанными. Через пару лет, не выдержав плохого обращения, ученики класса Ани Болдиной записали на диктофон её ругань и передали запись вышестоящим преподавателям. Историчку уволили, а она, говорят, при этом плакала и говорила, что "так любит детей"... Вот она какая бывает, любовь!
Ну а тогда, летом 1995 года я получила аттестат о неполном среднем образовании, в котором все оценки, кроме как по физкультуре и черчению, были отличными. Прошел выпускной, впереди лето, каникулы. Занятия с Соломоном Давыдовичем тоже закончились до осени. Летом нам с подружками опять пришлось разъехаться "по бабушкам". Мы с Аней тосковали по пропущенным мультикам - "Черепашкам" и американскому "Спиди-Гонщику", который рисовала та же студия. Оригинальный, японский "Спиди" был скучноват, а вот американский вариант интересный, но, почему-то он успеха не имел, и его закрыли после первого сезона. Несмотря на то, что это были повторные показы, я расстраивалась даже больше, как если бы это были премьеры, ведь я знала, какие именно серии увидеть не удастся. Жалко было пропускать и кусок "Мариелены", но это была небольшая беда, ведь сериалы я смотрела не из-за сюжета, а из-за красавиц, и эпизодов оставалась еще много.
Осень 1995 года, как и прошлая, получилась грустной. Мне пришлось перейти в другую школу, там заново заводить знакомства, находить контакт с учителями, привыкать к новым обстоятельствам. Люди в классе были приятные и умные, с учебой как-то наладилось, но я все равно чувствовала себя не в своей тарелке. Больше всего я переживала, что Аня Михеева осталась в старом классе, а в новом я ни с кем близко не подружилась. И только уроки английского в Марьино продолжались в том же ритме, все дальше и дальше: мы учили новые времена, правила, топики и неправильные глаголы, к изучаемому также добавилась фонетика.
***
Между тем, в Москве, невидимая глазу большинства наблюдателей, полным ходом шла трудная работа и даже кипели страсти в борьбе со стихией. Глубоко под землей грызла землю и ползла вперед огромная «гусеница» – 320-тонный тоннелепроходческий комплекс, специально созданный немцами. Несмотря на голодное в целом время, реализовывался проект, который задумали ещё в 1981 году – рабочие строили новую линию метро, которая должна была соединить с центром юго-восток Москвы. Работа производилась в тяжелых геологических условиях в грунте, насыщенном водой. Особенно трудным было строительство станции "Дубровка" и тоннеля между «Дубровкой» и «Кожуховской»: возникло много проблем и с техникой, и с природой, которые грозили тем, что участок не будет сдан в срок.
Левый перегонный тоннель между двумя станциями построили без происшествий. А вот сооружение участка правого тоннеля называют «героической проходкой». По этой истории можно было бы снять фильм, который бы получился гораздо более драматичным, чем мексиканский сериал, пусть вместо платьев и костюмов были бы рабочие робы и каски, а вместо красивых интерьеров - темное подземелье, грязь и техника. Метростроевцы столкнулись чуть ли не со всеми проблемами, которые могут произойти в этом трудном деле: сначала они случайно уронили машину в котлован, а правильно починить ее, в том числе заменить "зубы", стершиеся во время проходки левого тоннеля, не смогли из-за нехватки средств (годы были трудные, голодные). На глубине рабочих опять поджидала беда - плывуны с водой. Дальше аварии происходили одна за другой: не удалось полностью произвести заморозку земли, неоднократно случался вывал грунта, потом не очень исправная после падения машина застряла в породе, и рабочим пришлось двигаться навстречу, копая и строя тоннель вручную, в ледяной воде. В одной серии аниме "Джет Марс" сильный робот-гладиатор во время прорыва плотины закрыл собой дыру и остался там навсегда. Нечто подобное произошло и во время "героической проходки" правого тоннеля Люблинской линии: строители не смогли достать застрявший в известняке щит, вытащили только внутренности, а оболочка машины так и осталась там. Теперь, проезжая в поезде от "Дубровки" в сторону "Кожуховской", я всегда вспоминаю погибший в битве со стихией щит и драматичные события, которые происходили в этом месте в конце 1995 года.
Конечно, подвиг тогда совершила не машина, а герои-метростроевцы. 8 декабря они смогли добраться до застрявшего щита, 10 с большими усилиями достроили тоннель, 18 по пустили пробный поезд, а уже 28 декабря 1995 года была открыта первая очередь Люблинской, десятой линии метро, которая на карте обозначается салатовым цветом. Это первая линия московского метро, которую построили после распада Союза. Шесть новых станций открыли двери для пассажиров: Чкаловская, Римская, Кожуховская, Печатники, Волжская.
Участок был сдан с недоделками – не работал переход от "Чкаловской" на «Курскую» Арбатско-Покровской линии, только строился переход на «Пролетарскую», не готова была и многострадальная «Дубровка». Из-за того, что заводы наверху сбрасывали горячую воду, невозможно было заморозить грунт, и строители никак не могли закончить наклонный ход для эскалаторов. Станция была готова только в конструкциях, и поезда проезжали «Дубровку» мимо.
Ну а для меня на тот момент ничего не изменилось: до района Соломона Давыдовича новое метро пока что не добралось.
Весь 1996 год ничего интересного у меня не происходило, это было какое-то серое и бессмысленное время. Я пыталась приспособиться к новому классу, коротала время на уроках, рисовала в конце тетради, а потом спешила по пустым холодным улицам домой, к телевизору и к Ане. В те времена почему-то повторяли многое из то, что уже показывали раньше: мультики "Джет Марс", любимых "Мышей-рокеров", "Конана", сериалы "Запретная женщина" и "Моя вторая мама". Новое мне казалось не очень удачным: утром тогда шел какой-то детский мультик про домового "Мистер Богус" (я вообще не помню, о чем там была речь), довольно печальное и злое аниме семидесятых годов "Грендайзер" и неплохое на общем унылом фоне фэнтези "Камень сновидений". Какими-то блеклыми казались и новые латинские сериалы "Вдова Бланко" и "Антонелла". Главная героиня "Вдовы" ходила всегда в белом, а клоунесса Антонелла и вовсе в клоунском костюме, что быстро надоело... Из сериалов ярким пятном выделяется только окончание "Мариелены", ведь совершенной красотой Лусии Мендес можно любоваться бесконечно... Кроме того, американский фильм отличался от творений мексиканской "Телевисы" некоторыми опасными моментами: например, в сюжете имелась банда-секта сатанистов, СПИД и наркотики, что в "Телевисе" было показывать запрещено.
Из теле-образов тех времен запомнились только два персонажа. Первым был злодей генерал Гендел из "Грендайзера", мрачный, страшный солдафон с узким зеленым лицом, которое иногда раскрывалось двумя створками, как шкаф, и внутри головы появлялась маленькая фигурка Леди Гендел, похожая на ведьму в красном плаще с жезлом с луной. После ранения в голову маленькое тело леди погибло, но сама она осталась жива: в некоторые моменты мужское лицо отъезжало в сторону, открывая лицо Леди Гендел в обрамлении красных волос. После ранения оно стало похожим на женский вариант самого Гендела, только с красными губами и ромбом на лбу. Гендел был классический мультяшный злодей, правая рука короля Веги, всегда мрачен, суров, туповат и очень предан своему господину. Леди Гендел тоже не отличалась добротой, но она была ещё хитра, безжалостна и эгоистична, и ей было несвойственно самоотверженное благородство Гендела. Однажды Леди Гендел, завладев телом, даже попыталась убить короля. Мне до сих пор непонятно, что из себя представляла чета Гендел. В нашем переводе это муж и жена, их симбиоз - это такой алхимический брак, трагическая форма супружества некоторых видов инопланетян. Но, посмотрев несколько серий позже, я поняла, что Гендел и Леди Гендел - это скорее две сущности в одном теле, инь и ян. Не выдержав конфликта, в момент появления Леди, Гендел выстрелил в глаз женского лица и убил её.
Ну а второй удачный персонаж - это какой-то шизик гей из "Антонеллы", который всегда дергался, как от тика и любил большую куклу клоунессы. По сравнению с Генделом тут и говорить не о чем, а остальных я вообще не помню. Может быть, дело не в том, что мультики попались унылые, а в том, что я повзрослела и перестала получать от анимации главное удовольствие, мультфильмы перестали быть для меня откровением и окошком в другой мир, что уже когда-то произошло с английским. Мы с Аней продолжили работу над "Трудом": по выходным мы встречались, рисовали и обсуждали, а я вечерами доводила все это до ума, раскрашивала и дорисовывала. Особенно радостный был вечер субботы, после возвращения из Марьино, когда я наконец была предоставлена сама себе. Я по-прежнему рисовала героев мультиков, но уже как-то поверхностно, без былой страсти. Техника рисования за эти годы улучшилась, а вот эмоции поутихли. Я выросла и перестала относиться к персонажам, как к живым людям. Старые мультики и известные образы несли в себе часть меня и бывшую любовь, которая, как известно, не ржавеет. А новые уже не могли вызвать ничего подобного, поэтому для любви и вдохновения нужно было что-то совсем другое. У меня опять наступил кризис. Сериальная эстетика морально устарела и стала казаться слишком кукольной, как и застрявшие в детстве мультики.
И новое было уже на подходе - это были музыкальные видеоклипы. Сама по себе музыка раньше ничего для меня не значила - просто звуки и все. В отличие от многих подростков, я не интересовалась музыкой, и любимыми песнями у меня были те, что звучали в заставках сериалов, например, заглавная песня "Реванша" "Tesoro Mio". Мне было неловко ощущать себя тинейджером, к интересам которого прилагается некая "крутизна", модная музыка и спортивная (чаще всего) одежда. Хотелось поскорее пережить эту неприятную стадию и из ребенка наконец стать женщиной, получив полное право красить лицо (а не только ногти), носить каблуки и взрослые, элегантные и сексуальные наряды. Но в 1995 году по "2х2" Борис Зосимов в своих передачах компании "BiZ TV" стал показывать иностранные и российские клипы. Я с детства не любила русскую музыку – ни попсу, ни русский рок, поэтому и клипы русские, понятно, мне не нравились никак, а вызывали раздражение... бесил и слащаво-противный кумир девочек Влад Сташевский и не менее слащавый и даже более противный Леонид Агутин. Особенно раздражали меня "Иванушки"; их я ненавидела как своих идеологических врагов: они мне казались этаким русским музыкальным вариантом "Элен и ребят". А вот западные музыкальные видео вдруг резко "выстрелили", и я поняла - вот оно! Мне тогда понравились романтично-альтернативные "The Cranberries" с какой-то нервной, будоражащей воображение видом и голосом Долорес, гламурные веселые бисексуалы "Army of Lovers", дворовые хулиганы "East 17", техноромантики "Masterboy", "U96", DJs Marusha и Mark Oh, изысканная и "инопланетная" Mylene Farmer, Joan Osborne с одной хорошей песней. Приглядывалась я и к более тяжелым и мрачным музыкантам, хотя и несколько побаивалась их. Поздно ночью на канале "2х2" показывали передачу про тяжеляк и альтернативу с эпатажной и при этом интеллигентной Туттой Ларсен, там иногда можно было увидеть что-то интересное. Надо сказать, что у меня есть странная особенность иногда не замечать очевидных вещей и видеть в некоторых явлениях что-то свое. Вот и в клипах часто я вместо придуманного создателями сюжета замечала какую-то совсем другую идею. Например, видеоряд к одной популярной в те времена песне "This Is the Way" проекта E-TYPE демонстрировал то, что можно жить, как тебе хочется и воплощать свои фантазии, несмотря на то, что кто-то это не поймет. А мне тогда казалось, что по телеку показывают какой-то безумный мир с чудиками, один другого чуднее... Посмотрев этот клип во взрослом возрасте, я разочаровалась банальности его идеи, а мой собственный вариант до сих пор кажется мне живее и оригинальнее. Это был наш мир 90х годов, где на обшарпанных улицах и заброшенных дворах можно было встретить каких угодно персонажей: чудаковатых неформалов, гламурных красавиц, алкашей и гопников, городских сумасшедших. И все же клипы не заменили мне полностью сериалы и мультики, они не дали мне ни объектов для любви, ни эстетической идентичности. В мультиках я любила мужчин, а в сериалах - женщин. А, в отличие от многих девушек-подростков, я никогда не влюблялась в актеров и музыкантов. Сериальные мужчины мне, как я уже писала, не нравились. Ну а в музыкантов меня не тянуло влюбляться, ведь они принадлежали нашему обычному миру и только частично воплощали свои образы. В этом смысле герои мультиков были свободнее, полностью обитая в мире идей...
Раз клипы я смотрела только западные, то и песни были на английском. В них встречалось ещё больше непонятных слов и выражений, чем в названиях мультиков, попадалось много сленга, и это было интересно, ведь такого не найдешь в учебниках и топиках. Теперь именно клипы и музыка стали для меня окошком в другой мир. А вот английский язык как-то разделился. Как я уже писала, английский, который жил в Бонке и старых распечатках Соломона Давыдовича, уже не нес в себе западный дух, это был язык сереньких клерков Иванова и Петрова. А другой английский - из мультиков и песен - Соломон Давыдович не одобрял и не принимал. Иногда такие словечки проскальзывали у меня в разговоре с учителем, но он морщился и поправлял меня.
Весна 1996 года, как и прошлая, была позитивной, и тогда у меня появилась новая подруга, какой мне очень не хватало – модная и продвинутая Полина. Хотелось и самой стать более продвинутой, и даже может быть (страшно сказать) познакомиться с каким-нибудь мальчиком, но до этого тогда было совсем далеко. Четвертого февраля Соломон Давыдович опять отмечал свой День Рождения, и именно тогда мои родители познакомились с семьей переводчиков, Алексеем и Валентиной Кратенковыми. С ними потом будут связаны мои первые студенческие годы.
***
25 декабря 1996 года, ровно через год после запуска первой очереди, открылись три новые станции Люблинской линии – Люблино, Братиславская, Марьино. Метро наконец-то добралось до Соломона Давыдовича! Правда, нужный мне переход с фиолетовой «Пролетарской» на салатовую «Крестьянскую заставу» не был готов, так что ездить пришлось через «Римскую», с двумя пересадками. «Римская» получилась красивой. Несмотря на то, что станция была построена в трудные годы, она никак не напоминала скучную «сороконожку». У «Римской» был свой стиль: фонтан со статуями (единственный в метро), античные колонны, медальоны на стенах, и все это было создано по проектам итальянцев. А брежневские «сороконожки» вроде нашей «Тушинской», почти все одинаковые…
Итак, 1997 год – последний год школы и занятий с Соломоном Давыдовичем. Мы закончили фонетику, прошли все времена, выучили все имеющиеся у нас топики и неправильные глаголы. У меня было много школьных дел, я готовилась к экзаменам и выпускному. Но я помню, что весной в апреле – мае я все же несколько раз съездила в Марьино. И мне показалось, что наше общение тогда перешло на другую ступень – как будто стала исчезать естественная преграда между учителем и учеником, мы стали ближе к тому, чтобы общаться на равных, как коллеги и как друзья.
Впереди было лето, поступление в институт и неизвестность – совсем другая, взрослая жизнь. Летом телевидение преподнесло нам отличный подарок, прекрасный аниме-сериал "Сейлор Мун", последняя моя мультяшная любовь, красиво нарисованная история со взрослыми привлекательными персонажами. Жаль, что "Сейлор Мун" показали так поздно, когда к мультикам у меня уже все почти перегорело.
А 23 июля, когда в институт я уже поступила, наконец был открыт долгожданный переход между «Пролетарской» и «Крестьянской заставой». Когда мне это, опять, было уже почти не нужно… То же самое произошло с видеомагнитофоном, его мне подарили на втором курсе института.
«Дубровку», кстати, открыли ещё позже – через четыре года после запуска первой очереди линии, 11 декабря 1999 года, на действующем участке между «Крестьянской заставой» и «Кожуховской» Во время кризиса 1998 года заводы остановились и перестали сбрасывать горячую воду, строители заморозили грунт и наконец достроили наклонный ход на станцию. Находясь на "Дубровке", иногда можно услышать за стенами шум льющейся воды.
***
2006 год.
Много воды утекло с тех пор, много слов сказано и книг прочитано. И вот я опять иду в гости к Соломону Давыдовичу.
Их район, новый, светлый и просторный со стороны станции "Марьино" и хрущевско-пятиэтажный со стороны Текстильщиков – остался точно таким же, как и в начале девяностых. Те же пустоватые дворы, высокие дома, так же немного зелени и много светло-синей перспективы. Узкая дорожка ведёт дворами мимо школы, и вот впереди уже виден дом, где живёт Соломон Давыдович, тоже большой, семнадцатиэтажный... Поднимаемся на третий этаж, открываем дверь. В коридоре в уголке стоит привычный старенький шкафчик с занавесочкой – как будто он ждал меня все эти годы. Нас встречает Ирина Исааковна, за эти годы она почти не постарела и голос у нее все такой же звонкий.
Мы входим в квартиру... как будто в старые времена на урок, только тогда я сюда входила притихшая и как будто подавленная тяжестью предстоящих двух часов занятий; я беспокоилась, все ли пройдет хорошо, не будет ли ошибок. А сейчас и повод для встречи другой, и я другая - взрослая и самостоятельная. А вот Соломон Давыдович, к сожалению, постарел и сдал за последнее время. На улицу он давно не выходит, да и вообще ходит мало. Он даже как-то уменьшился, а раньше был такой грузный, полный. Врачи точно не знают, что с ним происходит, в чем беда. Может, диабет, а может – просто старость.
С нами здоровается сестра Соломона Давыдовича, Роза Давыдовна. Она тоже в прошлом преподавала, учила детей русскому языку и литературе, а теперь давно уже на пенсии. Роза Давыдовна ходит плохо – чуть больше года назад она упала и сломала ногу. Большинство пожилых людей после такого вообще не встают, а Роза Давыдовна с палочкой, но передвигается, и выглядит довольно бодро. Вот такая семья, в чем-то похожая на многие семьи советской интеллигенции, а в чем-то необычная. Соломон Давыдович и Ирина Исааковна поздно встретились и поженились, детей у них не было, и они посвятили жизнь друг другу. После того, как Роза Давыдовна выписалась из больницы, на переехала к брату.
Я всегда помнила их уютный спокойный дом, в котором все осталось по-прежнему. Небольшая "двушка", тесно заставленная разной мебелью в классическом стиле - много складных столиков, небольшой книжный шкаф в прихожей, везде разные салфеточки, лампы, и прочие мелочи. Все эти полочки и статуэтки были выбраны не для украшательства, а для создания уюта и комфорта. Несмотря на то, что Соломон Давыдович не очень силен в хозяйственных делах, в доме у них всё очень удобно устроено, ничего не сломано, не течёт кран, стоят новые пластиковые окна, хорошо налажен быт и даже парикмахер приходит на дом. Их квартира никогда не бывает освещена ярко, и также я не могу представить, чтобы там царила непроницаемая тьма. Солнечным днём комнаты освещаются тёплым светом, проникающим сквозь зелень и тюлевые шторы, а в сумерки комнаты погружается в мягкий полумрак, который постепенно скрывает знакомые предметы. Всё мило, уютно и удобно. Шкаф с посудой и хрусталем по-советски, небольшие ковры на стене, пуфик для ног, ностальгический радиоприёмник с радио "Маяк" на столике с вышитой салфеткой.
Помню многие часы, проведённые в этой комнате за книжками и тетрадками, потом чай на кухне, когда можно расслабиться после уроков, погрызть печенье, глядя в окно. Из окна был виден магазин и ряд огней напротив - это были освещенные лестничные клетки соседнего дома, линия этих холодных голубых огней начиналась где-то внизу и устремлялась ввысь, а вдали виднелись синие, как будто нарисованные лёгкой кистью силуэты зданий.
На кухне приготовлено угощение, гости приехали - праздник вот-вот начнётся. Вот вынесли раскладной стол с ножками, закрученными, как рога горного козла... и не смогли разобрать - расстроились... Папа догадался, как помочь беде, столик раздвинули, всё принесли, разложили, поставили. Сколько юмора в этих людях, столько милой женственности в Ирине Исааковне, столько доброго, родственного в этой семье. Соломон Давыдович плохо переживает своё вынужденное бессилие. Вспоминает прежние свои достижения - спорт, учеников, работу. Роза Давыдовна тоже рассказала, как она не пускала на занятия тех, кто не принёс книгу "Война и мир". Вспоминали родной город, друзей, родственников, учителей, шутили про пятый пункт. Глуховатым голосом, в котором почти нет прежней твердости, Соломон Давыдович спросил меня, как раньше – с такой специфической приподнятой интонацией, громоздко, по своей манере, завернув фразу:
– А ты всё ещё рисуешь японские анимационные фильмы?
***
Я познакомилась с Соломоном Давыдовичем, когда мне было 14, а ему - 59. Очень большая разница в возрасте, совсем разные поколения, разные взгляды. У меня нет фотографий учителя, каким я его помню, есть только одна поздняя, где он за пару лет до смерти и совсем на себя не похож, и несколько, где он совсем молодой. Интересно, каким Соломон Давыдович был в молодости? Папа рассказывал, что он очень ловко умел ставить на место хулиганистых учеников, что у него было своеобразное чувство юмора. Но со мной Соломон Давыдович никогда не шутил, общение было очень серьезным и уважительным. Иногда мне казалось, что мой пожилой учитель даже не понимает каких-то очевидных вещей. Например, однажды произошел такой смешной случай. Если Лариса Леонидовна задавала нам какое-нибудь необычное или творческое задание, я часто советовалась с Соломоном Давыдовичем. Как-то раз нам нужно было написать сочинение о человеке, которому я хочу подражать, и я спросила учителя, как лучше сделать.
- У тебя же есть топик про академика Курчатова! Вот его и возьми!
Совет Соломона Давыдовича не был отмазкой, мол, возьми, что есть в наших топиках, и не парься. Выражение лица учителя при этом было одновременно радостное, ведь решение нашлось, и удивленное - как я сама до такого не додумалась. Девочка, 15 лет - и академик Курчатов, о существовании которого я узнала из топика и который ничем меня не впечатлил.
Только раз я помню, как в нашем обычном бытовом разговоре учитель коснулся взрослого и даже фривольного момента. Он спросил меня:
- Did you see the "Basic Instinct" with Sharon Stone yesterday?
Кино я не смотрела, но вопросу обрадовалась, потому что в нашем с Соломоном Давыдовичем мире, состоявшем из унылых Ивановых, Петровых или каких-то далеких от меня научных деятелей вроде академика Курчатова, наконец-то появился живой и западный персонаж. В то время меня не интересовали игровые фильмы, кроме сериалов, и фривольными темами я не увлекалась. "Основной инстинкт" я посмотрела через много лет, и теперь, если где-то упоминается это кино, я сразу вспоминаю Соломона Давыдовича и наш разговор. И как будто в толпе серенького бонковского народа с книжками и распечатками в руках вдруг появляется красотка Шерон Стоун и садится в кресло, перекидывая ногу на ногу.
Хочу упомянуть ещё один момент. На момент нашего знакомства Соломон Давыдович, Ирина Исааковна и Роза Давыдовна были взрослыми, прожившими жизнь людьми, за плечами которых было много разного: сложное послевоенное детство, ответственная работа учителя, переезд в Москву, опять работа, ранняя самостоятельная жизнь, как было принято в то время. Но почему-то эти люди очень боялись внешнего мира. Все то, что было за пределами их уютной тихой квартиры, казалось им страшным, злым и несло угрозу. Я тоже чувствовала агрессию, которая тогда, казалось, была везде. Но мне казалось, что это не зло, а скорее вызов, проверка на прочность. Что касается лично меня, то внешнему миру не было до меня дела вообще.
Но в семье Соломона Давыдовича (особенно у Розы Давыдовны) было другое мнение. Однажды Ирина Исааковна, которая в то время ещё работала на ВДНХ, принесла бусы из жемчуга (не факт, что настоящего). Роза Давыдовна строго запретила надевать эти бусы на работу - ограбят. Как-то раз папа похвастался дорогими швейцарскими часами, которые мне подарил тот самый состоятельный двоюродный дедушка. Тут же подскочила Роза:
- Зачем их надевать в Москву? Чтобы их украли?!
Мне сложно представить, как можно украсть у человека часы в метро. Их надо сначала увидеть под рукавом, потом как-то схватить за руку и расстегнуть ремешок.
Расскажу историю про пальто. Однажды папа в разговоре упомянул, что мне нужно пальто на весну. Ирина Исааковна скрылась в спальне и вскоре вернулась оттуда довольная, с чем-то темно-зелёным в руках. Это было ее пальто, которое стало ей мало. Может, кто помнит, в старые времена старушки носили такие драповые прямые пальто, обычно темных цветов - бордовые, зеленые, синие, с небольшим меховым воротником... Причем такое впечатление, что эти пальто шили специально для пожилых дам, потому что ни в шестидесятые, ни в семидесятые, ни тем более в восьмидесятые не было в моде таких силуэтов. В общем, бабушкино пальто оказалось мне впору, и мне его подарили. Папа был доволен, а я - не очень. И отказаться было неудобно. Мама, когда увидела пальто, возмутилась и заставила отвезти его обратно. Как я уже писала, я не гонялась за модой, мне не нравились остромодные вещи и молодежный спортивный стиль. Я любила женственную классику, но без старушачьего уклона. Пальто мы в следующую субботу отвезли обратно, а мне потом купили на рынке что-то подходящее.
Вот наконец я напишу о том, что могло заинтересовать при знакомстве с Соломоном Давыдовичем - о его редком имени. Ирина Исааковна как-то показала мне поздравления в стихах, которые написали учителю коллеги по работе. Я их сохранила, чтобы вставить в рассказ. Надеюсь, что авторы не будут против. Пусть это добавит несколько штрихов к личности Соломона Давыдовича.
Вот они:
"Жил на свете царь премудрый,
Все постиг на свете он.
Был он тёзкой Вам, как будто,
Звался тоже - Соломон.
И когда его печали постигали иногда,
Знал он: всё пройдёт бесследно,
Всё умчат с собой года.
В этот светлый День Рожденья
Вам позвольте пожелать
Быть в чудесном настроеньи,
Молодеть и не хворать.
Если в жизненном кипенье
вдруг возникнут затрудненья-
Соломоново решенье тотчас мудро принимать;
Никогда не огорчаться - всё проходит без следа,
С Вами ж вечно остаются Ваши верные друзья".
Сотрудники отдела НАОЗИ, 04.02.1984 г.
"Обаятельный мужчина,
что сидит у нас в подвале,
Хоть и не имеет чина,
В нём нуждается едва ли,
Потому что, потому -
Не нужны чины ему.
И без них все твёрдо знают:
Соломон не подведёт,
Он бездельем не страдает,
Надо - всё переведёт!
Трудолюбье - лучший чин
Настоящих всех мужчин!
Но не только трудолюбьем
Славен мудрый Соломон:
Он большой любовью к людям
В полной мере наделён.
Чувство юмора и честность,
Слов и дел всегда совместность -
Тоже все его чины,
Что отметить мы должны.
И, в порядке поздравленья,
В этот светлый День Рожденья
Нам позвольте нас обнять
И, конечно, пожелать:
Вам желаем процветанья,
Богатырского здоровья
И успехов - в сочетаньи
Со всеобщей к Вам любовью!
(Чо касается последней -
Быть вы можете спокойны,
Потому что, без сомненья,
Вы вполне её достойны!)"
Отдел НАОЗИ, 04.02.1984 г.
Соломон... есть в этом имени что-то древнее, отливающее старинным золотом древних храмов. Как будто сквозь века звенит колокол или гонг. Но в семье моего учителя называли просто - Солик. Если честно, этот вариант мне гораздо больше нравится: есть в нем что-то солнечное (от слова sol), бойкое, доброе, какое-то даже одесское, хотя он сам из Могилева. Соликом называл своего друга и мой папа.
Но мне так было нельзя, не по статусу и не по возрасту.
***
В самом начале наших встреч с Соломоном Давыдовичем у меня было странное, даже фантастическое впечатление, что в нашей реальности было два места – это Красногорск и Марьино. Вся Москва, центр, другие районы, которые я проезжала на пути в гости к учителю, оставались за кадром, проплывали за окном как декорации и как бы не существовали совсем. Так получилось, что у меня потом появились друзья и знакомые, которые жили в этом направлении. Во-первых, та самая семья преподавателей – я часто потом ездила к ним в Текстильщики, советоваться по учебе и просто так, в гости. Моя институтская подруга живет на Пролетарской – центр, но близко к юго-востоку, и на той же линии метро. А потом у меня появился друг, который живет в Борисово. В Марьино я и сейчас нечасто, но бываю.
Благодаря урокам Соломона Давыдовича я приобрела профессию – стала переводчиком. Вот только этой доброты и теплоты у меня нет, поэтому учителя из меня не вышло.
В рассказе использованы материалы из Википедии и блога Александра "Russos" Попова.