Только и лишь умеющим понять нижеизложенное
- Напрасно ты утопыриваешься сзаду, Кусумда, - синтепонисто клюшничал Трамал Киргизыч, разводя глухие руки по рыбьим стенам шляпошной, где уже оплывали циническим превосходством многоликие Гайфоксы, услышавшие могутный клич выросшей, как Пушкин, Леси, что тайное и обсуждению не подлежит.
- Мы считаем столбиком, - выкрикивала блондинистая Голикова, примеряя на себя новое наименование Костромы. Вывернув каскет фанерный наизнанку, она окрестила его патриархом Костромой, но гидроцефальные размеры головы Голиковой не позволяли и оставалось одно - единое средство, известное еще революционным : приять псевдоним и тем прославиться в веках, взрывая эшелоны немцев, весело летящие на Восток.
- Будь Таней Гайдар, - решал стратегицки Трамал Киргизыч, указуя опухшим анимешные высоты штиля, что было зря, вообще - то, ибо пер Кипелов из чайного сервиза Алисы, отбрасывая джиуджитсом Соню Плакидюк вместе с ее кошачьей мордочкой. - Штиль, - визгливо граял чохом и сном небывалых код Кипелов, вытягивая брючки - дудочки в чорную стрелу Ивангоэ, - сходим с ума !
- Оно и видно, - вклинивался алюминиевый голос радиоточки, усасывая тайные знания из мирового эфира, - мы, товарищи, свиньи и погань, тупые ублюдки мы, стебанутые бабуины, по - прежнему думающие, что наши скотские слова телефоном не принесут ожидаемого результату. Принесут, - угрожал алюминиевый, потрясая штангой, - отправимся мы все на хер, а автор, устав от нашего поганообразия, навечно заткнет уши треш - металлом и совершенно перестанет выходить из своей комнаты, засухарится и сдохнет, наконец, как собака.
- Собака - Потупчик, - вспоминал Трамал Киргизыч, мучительно и вязко придумывая новый интерес, что окончательно сметет всех на х...й.
А я скажу, что не хер придумывать, ибо с такими гадами, как окружающие меня, что виртуально, что в реальности, херачь вечное и сплошное дежа вю и - так сойдет.
Ангел - истребитель из потребкооперации древнего благочестием града на берегу Невки - срачки, нахлобучив солнечную митру на свою обезвоженную голову, поправил чкаловские плексигласовые очки и резко дернул за стартеристую ручку локомобильного планера. Планер взвыл форсунками и вырулил на рулежную дорожку, помеченную аэродромной прислугой бумажными фонариками и полусломанными белорусскими спичками, небрежно воткнутыми стоймя в талый снег сентября, не дожидаясь своего пилота, ломанувшегося следом за аппаратом с решимостью человека отчаянного, давно уже определившегося и не сомневающегося нисколько и ни в чем, что характеризовало его как существо непреклонное и маодзенунистое, студенистым бесформием почвы укрепленного тута. Тута жиблилось. Оно жиблилось всегда, иногда вскрой, но бывало и по чуть - чуть и вот тогда - то наступало благоденствие для всех, все омары приобретали присущий испокон цвет алый, кальмары рифмовались легко и плавно, построфично вмещаясь в матицы, осиновым гоном вложенные поверхам и обочь суютяшки, отеческой и полчковой, словно пароходный свисток или буй космический, увязанный гвоздями к впалой груди кашляющего кровью Гагарина, выхаркнувшего Звезду Героя застенчивым бабахом о твердую землю, встречавшую всяческого упадника ласковым шепотом и шорохом гробовых песков, засыпающих претерпевших сухой кучкой могучей, тут же пораставшей синдольмини роханцев из Пандшера, лилиями Нью - Хампшира и еще какой - то ботвой зеленоватых оттенков. Самое интересное в тута - оно не так и не там. Никогда. Ежели даже азимут приспособить, то, все одно и во второй даже, но никак, компасы не обманешь железным топором, что бы там не говорил Негоро или Себастьян Перейра, кардинальный португез в бахромчатых штанах из мелкого рубчика в горошек. Ибо стрелок в компасах тута не предусматривалось ни старицами, ни юнармейцами, ни ополчонками, никем и никогда, лишь изредка выползал жабоватый Шумурдяк и рассказывал о предательской сущности любого компаса с ударением на " а " после " п ", в чем было намекание на мореходство, летчицкое превосходство над дизелем " Фордзона ", кряхтящего хлопками червястого дымка у чугунной печурки ротных минометов, пригорюнившихся в лесополосе, устойчивых плитами меж корешков суровых деревьев, одним своим видом намекавших очень вслух, что, бля, тута - ну его на хер. Деревьям верили и дятлы. Какой дятел не долетит до чащи ? Эх, чаща - матушка, пуща - бабушка, широка ты и обильна, многими росами взбудоражена по весенне - зимнему обычаю цыганскому, откупорившего обухом каждый доброволистый череп, открывший путь к преодолению тута. А в глубях чащ - рощ - пущ таились зайцы. Косые и злые, откушавшие после смены капусты вареной на меду, метадоном залакировавшие пищу богову, уши свои лопоухие залив воском и ярь - медянкой, зазеленившей барабанные перепонки, упоясав в рукоять шинель, сапогом уткнув нос зайчихи, беременной всегда по обету и заветам дедов, скакавших через пни со свистом и песней. День победы порохом пропах ... Порох пах ангидридом. Зайцы морщили ноздри, чесались лапками от ярости и спрыгивали чехардой на болотистую лужайку - эх, до самого до Байкала раскинувшую зайцев пестренькими шкурками, сугревными в лютые морозы краткосрочного лета, вечномерзлотного, как и все тута.
- Стой, аппарат, - приказал ангел - истребитель, самокрутно пыхая дымом в сизое небо. - Возворотись и вывернись.
Планер вывернул левым элероном, нагло хмыкая хвостом, оттопыривая евонные полухватки солдатским манером. Из десантного люка спрыгнул тяжелый и грузный Верещагин с баркасом, прибитым к спине во веки веков, но без аминя, запретного указом соответствия моменту, момент же был справедливый, суконный, шомполами приспособленный к родимым весям, суглинистой прямизной укатавших Верещагина к Каспию, через годы и труды, военруководство и физическую культуру употребления кооперации, важнейшей из наук после плотницкого мастерства, лихо стружкой липовой засыпавшей тута.
- Пошто ты, ангел, воспрепятствуешь взмыванию аппарата, - подступил баркасом усач, шевелясь зяблистым смогом, - пошто державно попускаешь ? Отчего невесел ты, пилот неизменный ? Рци.
Ангел рек :
- Аки Марика Рёкк стучала коцами, паки Лени Рифеншталь уколдовала пупырей. Пупырясто взошло, но культяпкой и вышло. А сбоку стояло.
Верещагин задумался над таким вопросом, постепенно обрастая седым мохом. Лишаи проступили сквозь дерматиновый плащ - палат, махровый мохер встопорщил волосню, жабо раскрылилось и прикрыло озабоченный вид усача. А когда пришло время, то тута само сгнило на радость округе и счастье разума. Пошли танцы, пиры, усталые прапорщики отложили мешки, мешочники слезли с паровозов, рельсы протянулись туда.
В общем, все как всегда, все, как было, будет и есть.