"Говорят, не те манеры - может быть!
Есть получше кавалеры - может быть!"
Мне 6 лет. Вишневого цвета, с позолотой, колонны кинотеатра "Амирани" кажутся все же роскошными бутафорски, а певица, пышнотелая, в возрасте, развлекающая публику перед началом сеанса - невозможно фальшивой.
Взрослым, однако, песенка почему-то нравится, и я вижу, как Ирина мама довольно улыбается, примеряя на себя ее незамысловатую фабулу. На этот раз меня взяли в кино не родные, а родители Иры, моей сводной кузины. Соответственно, и картина оказывается под стать тому, что мы слушали, сидя в фойе на сбитых в большие прямоугольники венских стульях: на экране - "Возраст любви" с Лолитой Торрес, которая так усердно строит глазки, что, я, не замечая этого, вслух произношу: "Вот дура!".
Мне 6 лет, но обычно меня водят на совсем другие фильмы. Да, поют иногда и там, и героиня, тоже молоденькая и симпатичная, попадает то и дело в разные смешные ситуации, но что-то, пока еще не могу сказать, что именно, заставляет смотреть на нее с сочувствием. Франческа Гааль! "Петер", "Маленькая мама"... Даже выбирая комедию, мама и бабушка не соглашались смотреть что-либо второсортное. Как я благодарен им за эту, безо всяких лекций и обсуждений, школу хорошего вкуса!
"Газовый свет" Хэмилтона, "Касабланка" Кертиса, "Набережная туманов" Карнэ! - навсегда входил в мою жизнь мир Кино, и начиналось мое знакомство с ним не с "Волги-Волги", не с "Веселых ребят", не с показушно-оптимистической бурды вроде "Свадьбы в Малиновке", а с этого, "трофейного", как тогда говорили, мирового кинематографа. Из нашего, отечественного, первое, что врезалось в память - это "Белые ночи", "Идиот" Пырьева. Но мне было тогда уже 10, 11 лет и Петербург, знакомый каникулами, прожитыми у деда на Английской набережной, проникал в меня таинственным светом ночных опустевших улиц, каналов, запахом сырости на Гороховой, казалось, ощущаемым в кадрах любимого режиссера.
Лето дед с Лизаветой Николаевной проводили обычно на даче в Комарово. Помню - мне 10 лет. Конец мая. Ночи уже светлы, но еще холодно. Мы с мамой приехали электричкой, дед встречает нас на веранде и вдруг протягивает маме какие-то билеты. Мама отказывается, и тогда дед в шутку становится на колени - с билетами во все так же протянутых руках. Мама, смущенная, берет эти маленькие листочки и говорит мне, не понимающему, в чем дело:
- Это - билеты на концерт Вертинского!
Признаться, я был даже разочарован. Дома у нас хранилось много пластинок, черных, в царапинах, и голос Вертинского, высокий, с непередаваемой интонацией, в которой манерность удивительным образом сочеталась с искренностью, был мне хорошо знаком. Мама любила его песни, ей нравилось в них все: и экзотика, все эти бананово-лимонные Сингапуры и малайцы - она же была учительницей географии! - и то, что определялось незнакомым мне еще словом "декаданс". Меня же отталкивала явная экзальтация: дома у нас было не принято не то что утрировать - демонстрировать свои чувства.
Дом Ветеранов сцены оказался в самом конце Петровского острова. Мы добирались туда с площади Труда на трамвае, на Петроградке пересели на автобус.
Вертинский удивил меня с первой минуты. То, что на слух воспринималось, как экзальтация, оказалось в сочетании с точным, даже скупым жестом необходимой частью возникающей сценки: я начинал понимать, что означает это выражение - "театральная условность".
На обратной дороге мама по привычке напевала любимые мелодии. Помню, мы легли за полночь. Крики чаек, доносящиеся сквозь открытые форточки, низкое, никак не желающее закатиться за горизонт солнце над мавританским собором на правом берегу не давали заснуть. Утром мы встали поздно. И только к вечеру узнали: Вертинский, такой элегантный, старый, но импульсивный, щедрый на эмоции - он умер! Умер еще вчера, через несколько часов после концерта, в своем номере в "Астории" - в нескольких кварталах от нашего дома.
В Тифлисе у меня был абонемент в Оперу - мама считала, что невозможно стать культурным человеком, не зная классический репертуар. Помню свое первое посещение: дежурный дневной спектакль, "Щелкунчик" - мне и тогда было не вполне понятно, что именно изображают танцоры на сцене. И отрицательные, и положительные герои прыгали и вертелись примерно одинаково. Но больше всего меня изумило, что взрослые дяди бесцеремонно хватают за зад балерин - до этого мне настойчиво внушали, что поступать так с девочками очень неприлично. Я тут же заявил об этом своей тете Бэле, но вместо понимания услышал в ответ только возмущенное шиканье!
Опера нравилась мне чуть больше, только смущали певицы, чья комплекция никак не совпадала с их амплуа. Но музыка, музыка начинала очаровывать. Впрочем, для того, чтобы слушать прекрасную музыку, оказалось, не нужны ни костюмы, ни декорации: меня привели наконец-то в Консерваторию.
Вы помните это имя - Черны Стефаньска? Меня покорила не только мягкость исполнения, не только любимый мною репертуар - я уже любил Шопена, а в программе был только Шопен, великий соотечественник молодой пианистки. Меня поразило, как эта маленькая молодая женщина, два часа подряд дарившая нам прекрасную музыку - баллады, экспромты, фантазии в первом отделении, Первый Концерт во втором - как отреагировала она на наши аплодисменты. Неспешно подошла к дирижеру, сказала ему что-то - и вот она снова за инструментом. Дирижер взмахнул палочкой - я по первым же нотам узнаю Концерт Грига! Да - не вальс, не мазурку на бис - целый фортепианный концерт! Это было удивительно.
Год спустя, в Петербурге, я стал свидетелем совсем другой - тоже небывалой - щедрости. Мы жили в Европейской - пользоваться опустевшей на лето коммуналкой деда нам показалось неудобным. Напротив гостиницы - Филармония. Мы зашли в кассу и сумели достать билеты на концерт Вана Клиберна. Публика, очарованная и игрой юного артиста, и недавней победой на Московском конкурсе, принимала его восторженно. После концерта пианиста провожали до гостиницы - оказалось, он остановился там же, где и мы - и многие не постеснялись ввалиться в вестибюль вслед за своим кумиром. Ошалевший портье не смог ничего поделать. И вдруг случилось неожиданное. В холле стоял рояль. Поклонники и тут, указывая на инструмент, преподносят Клиберну цветы со словами благодарности: "За Вашу игру, за Ваш талант"... Клиберн, ни слова не понимая, думает, что его просят сыграть снова. Кивает, подходит роялю, садится и вдруг начинает играть то, что, не зная названия, мы все, конечно, отлично помним: "Поплавский-рок, Крючковский-буги, Зиганшин съел письмо подруги"! Народ бросился к телефонам звонить друзьям и знакомым - Клиберн в фойе Европейской гостиницы ДОЛБАЕТ РОК! Не только рок-н-ролл, естественно - и блюз, и джазовые композиции. Все это сумасшествие продолжалось не менее часа...