Нашу детскую жизнь, по сравнению с сегодняшней детской жизнью, можно назвать вольницей. Родители нас, практически, не контролировали. Во-первых, потому, что доверяли. Во-вторых, у них и вариантов не было – сами-то они с утра до позднего вечера работали. Правда, уравнивалась наша вольница тем, что тогда никто никому не был чужим. Все дети были, как бы, общие, что ли, и росли под надзором всех взрослых.
Мы с братом Серегой, который был на два года старше меня, после школы ходили обедать в единственную в поселке столовую. Она располагалась в центре Эльгена рядом с пивнушкой, которую, не знаю почему, все называли «Голубой Дунай». На обед мать нам выдавала по пять рублей. Это были вполне приличные по тем дореформенным временам деньги.
Хлеб в столовой тогда был бесплатным. Мы покупали по порции жареного лука за рубль двадцать копеек, а сдачу копили, складывая деньги в коробку из-под папирос «Казбек». И, когда она наполнялась, тратили их на покупку книг и каких-нибудь сладостей для «штаба».
Штабом нам служил, отгороженный кусками фанеры, картона и досок, небольшой угол на чердаке нашего дома. Туда мы с братом периодически забирались после школы и сидели, беседуя обо всем на свете, по нескольку часов, до тех пор, пока не приходила с работы мать.
Экономия на обедах долго сходила нам с рук и раскрылась неожиданно. Мама наша работала воспитателем в детсадике, тоже единственном в поселке. И одна из «столовских», у которой ребенок ходил в садик в группу, где мать была воспитателем, видимо, чувствуя что-то неладное, рассказала ей про наш странный рацион.
Надо сказать, что нас родители никогда в детстве не били. Максимумом «зверства» содержала небольшая постановка, которую пару-тройку раз разыгрывал отец, когда какие-либо наши пакости, видимо, переходили все границы. Отец грозно и громко отчитывал нас за наши грехи, доставая при этом из гардероба широкий офицерский ремень. Затем несколько раз бил этим ремнем по столу, сопровождая этими ударами ключевую фразу: «чтобы это больше никогда не повторялось, поняли?» Мы дружно кивали головой, соглашаясь, и на этом «экзекуция» завершалась.
Такой же разговор с нами был и по поводу наших обедов. Мы стояли перед родителями, глядя в пол. Нам, правда, было стыдно потому, что отец повернул все дело так, как будто мы их, наших родителей, ославили на весь поселок. На следующий день мать пошла вместе с нами в столовую и попросила кассира проследить за тем, что мы едим.
«Голубой Дунай» - отдельная история. Само по себе это было такое хлипкое сооружение, напоминающее по форме цирк-шапито. Да, впрочем, не только по форме. Там подвыпившие мужики порой такие номера откалывали, ни один клоун не додумается.
Пивнушка была чем-то, вроде мужского клуба. Там обсуждались все глобальные и местные проблемы, решались, то дракой, то миром все споры. Мест там всегда не хватало. И поэтому сидели за столами те, кто приходил пораньше, остальные стояли возле этих столов, около прилавка, или, отыскав кусочек свободного пространства, присаживались на корточки, поставив кружки с пивом на пустой ящик, или прямо на пол. Почти никто сам не уходил. Торчали мужики там до тех пор, пока не приходили за ними дети, посланные мамками, а чаще жены, которые со скандалом уводили их домой.
Других же мест, где можно было бы отдохнуть отдельно мужчинам, отдельно женщинам, или семьям не существовало, если не считать клуб, тоже единственный на весь поселок.
Клуб работал. Именно поэтому и запомнился. Во-первых, там каждый день шли киносеансы. И взрослые, и детские. Если не было предупреждения «дети до 16 лет не допускаются», я ходил и на взрослые фильмы. До сих пор многие из них помню. По два-три раза смотрел «Укротительницу тигров», «Матроса с «Кометы» и, конечно же, «Карнавальную ночь». Может быть, так только в моей голове отложилось, но мне кажется, что именно благодаря последним двум из этих фильмов, в нашем поселке случилась своеобразная культурная революция. В клубе очень популярными стали концерты художественной самодеятельности. И оказалось, а может, так и было, почти каждый житель Эльгена что-то мог делать на сцене – петь, танцевать, читать стихи, показывать фокусы, играть на музыкальных инструментах. Эта, появившаяся отдушина, вмиг изменила размеренную и унылую жизнь поселка, словно раскрасила яркими красками все вокруг.
Во-первых, те, кто участвовал в таких концертах, стали чаще ходить на репетиции в клуб, чем в «Голубой Дунай». Во- вторых, они толи откуда-то из сундуков и чемоданов достали, толи нашили нарядные платья и костюмы. В-третьих, уже и те, кто приходили в клуб, как зрители, не могли появиться там, в чем попало, они тоже стали наряжаться. И мы, детвора, впервые поняли какие у нас красивые папы и другие мужчины, когда они в костюмах и при галстуках, а мамы и все остальные женщины - в своих крепдешиновых платьях. Зал на такие концерты заполнялся до отказа, порой зрители стояли даже в проходах.
Руководители кружков художественной самодеятельности и нас, мелкоту, привлекли на сцену. В клубе работала детская секция акробатики и в ней занималась куча разновозрастных ребятишек. Мы с братом тоже. И нам с ним предложили выступать с танцевальной группой. Нас научили танцевать польку, лявониху, гопак и специально ввели в эти танцы элементы акробатики. Зрителями воспринималось это с восторгом.
Детей, выступающих на сцене, вообще принимали, как говорится, на ура. Помню, девочка одна из нашей секции выступала с акробатическими этюдами. Она их выполняла, поставив на лоб полный стакан воды. И, когда завершив выступление, она снимала стакан и показывала, что не пролито из него ни капли, зал взрывался такими аплодисментами, которым позавидовал бы солисты Большого театра.
А из взрослых артистов, зрителям больше всего нравился номер пары чечеточников. Они копировали свои номера из фильмов «Карнавальная ночь», «Девушка с гитарой», «Матрос с «Кометы». Но одно дело смотреть это в кино, и совсем другое, когда танцуют свои до которых дотронуться рукой можно. Сейчас я думаю, откуда тогда вдруг случился этот взрыв интереса к творчеству. И мне кажется, что вот эти музыкальные кинокомедии дали старт новой эпохе. Это был сигнал «сверху», который означал – все народ, время страха, «черных воронков», лагерей закончилось, можно расслабиться. Во всяком случае, народ, по-моему, так его понял и, как будто, разом выдохнул.
Начиналась совсем другая жизнь.