Присутствие в одном доме двух и больше людей, претензирующих на роль лидера, способно привести к краху оборону всего дома. Один лидер может сказать: делай то и это, сооружай баррикады и ловушки. Другой лидер кричит: слушайте только меня: разбирайте баррикады, убирайте ловушки. При таком раскладе вещей ночникам потребуется всего несколько дней, чтобы уничтожить наш дом.
Можно разбиться на две независимые группировки доме двух одинаково сильных лидеров могло привести к краху всю оборону дома. Один скажет делать то, и все бросаются за работу: сооружают баррикады, строют ловушки и прочее; другой кричит: не слушайте его, он сам не знает, что говорит, слушайте только меня: сейчас же разбирайте баррикады, устраняйте ловушки. При таком раскладе вещей ночникам потребуется всего несколько дней, чтобы опустошить наш дом. Можно было бы, конечно, разбиться на две группировки, можно было бы каждому обороняться по одиночке. В таком случае, не исключено, что моя семья продержалась бы дольше всех благодаря моему опыту. Но дольше не означает вечно. В любом случае мы должны были объединиться.
И хотя мои отношения с Орастым Флеммингом на этот момент были не самыми плохими, в ситуации, которая возникла, они могли мгновенно накалиться. Я мог напомнить ему, что если бы не его поддержка, ночников могло бы не быть в нашем районе сегодня. Он бы мог возразить, что если б не я, ночники не были б так злы на нас. Мы бы точно разругались и даже разодрались. Всю ситуацию спас герр Велосипедист, у которого, конечно же, было имя, звали его Нильс.
- Я схожу к Феммингу,- сказал Нильс,- сообщу ему обо всем, послушаю, что он скажет.- И пошел.
Иногда я слышу от своей жены: зачем этот вот человек нужен, зачем тот? Какая от него польза, если на него и смотреть противно. Это не о Нильсе, а, например, о страшном мужчине, который побирается на улицах нашего города; он присаживается то в одном, то в другом месте, ставит перед собой коробочку и засыпает. А когда просыпается, то, если видит, что какая-то мелочь набралась, то шлепает в ближайшее "Нетто", супермаркет, чтобы купить пару бутылочек пива; он выпивает их, а затем снова засыпает. Он никогда не моется, у него грязные всклокоченные волосы, такая же борода до середины груди. Он даже не затрудняет себя попрошайством, небольшие деньги приходят к нему сами собой.
- Зачем нужен такой человек,- спрашивает Наташа,- какая от него может быть польза?
И я всякий раз отвечаю, что польза очень даже налицо. Посмотрит на него тот или иной человек и задумается, что надо бы приложить все усилия, чтобы не стать таким: не лениться, пить не более того, что предписывают мудрые профессора и прочее; подняться в карьере так, чтобы даже и самой малейшей вероятности не оставалось скатиться так низко, как этот несчастный человек. То же и с герром Велосипедистом: бесполезный вроде для окружающих человек, и вдруг пригодился, причем в наисерьезнейшей ситуации.
Пока Нильс-велосипедист ходил к Флеммингу я обсудил его поведение с соседями. Никто точно не знал, чем Нильс занимается, для всех он был человеком-загадкой. Почему он, например, пребывая в возрасте пенсионера, в пять часов утра сбегает по лестницам с таким шумом, точно за ним гонятся; точно он весит двести килограммов; точно одновременно бегут несколько нильсов. Скорее всего, он сбегал по лестнице один, но все равно оставалось загадкой, как может щуплый человек, с виду подросток, производить столько шума. Кроме этого утреннего шума и того, что иногда он забывал закрывать дверь в подвал, больше и нечего было вспомнить в связи с ним.
Самый, по сути, незаметный человечик нашего дома. Чувство вины передо мной у него было огромное в течение двух лет после моего переезда, он и до сих пор почти не смеет поднимать на меня глаза: это вовсе не означает, что он провинился больше всех, просто он относится к своей вине серьезнее остальных.
- Что сказал Орастый?- поинтересовался я у Нильса, когда он снова появился в подъезде.
- Флемминг позвонил Рене,- сказал Нильс.
Рене - это начальник жилищной конторы, о котором я уже упиминал. Впервые я столкнулся с ним тогда, когда он гнал меня из квартиры, но тогда встретиться с ним мне не пришлось: мной занимались конторские работники всего с несколькими классами образования; под самый конец моей эпопеи я разговаривал с женщиной-адвокатом из конторы, которая признала, что по закону меня нельзя выгнать. Но я прекрасно знал, что через пару секунд она запросто возьмет свои слова обратно, потому что управляет всем здесь не она, не закон, а РЕНЕ.
Рене избегал меня, я даже представления не имел, как он выглядит. В моей голове рисовался такой его образ: огромного роста человек властного вида, чем-то похожий на Великого Грузю, только в три раза выше; обладающий огромной физической и психической силами; бороться с таким просто невозможно. Каково же было мое удивление, когда много позже я пришел разбираться с ним по поводу ночников, мешающими мне и моей жене спать по ночам, Рене оказался ростом мне по плечо, с пухлым животиком и худыми ножками, совсем никакой не великан. Если бы мы жили в первобытном обществе, я убил бы его не просто пальцем, а даже просто взглядом.
Кстати, напомните мне рассказать, как я убил соседа по питерской коммуналке всего лишь словом.
Но внутренне Рене действительно был силен, только сила его строилась на всяких гадостях; он был из тех людей, кому ни при каких обстоятельствах нельзя давать даже самой малой власти. Даже над животными, не говоря уже о людях. Я сразу увидел, что меня он просто ненавидит из-за того, что когда-то ему не удалось выселить меня из квартиры.
- Рене сказал Флеммингу,- продолжал Нильс,- что мы можем пользоваться культурным домом на время конфликта с ночниками. Еще Флемминг сказал, что мы должны собраться там в три часа дня.
Нильс пошел предупредить об этом всех.