Вот при таких обстоятельствах я переезжал в подъезд номер двадцать два, в свою новую квартиру. Произойди все это чуть по-другому, переезд бы легко превратился в праздник. А так я всего лишь перенес вещи из одной квартиры в другую без всякого на то смысла. Ну да, я сменил прежнюю, не очень удобную квартиру на большую, чему можно, конечно, только порадоваться. Даже то, что всего за несколько дней я перенес на себе тонны собственных вещей и оттого смертельно устал, не умерило моей радости от переезда и даже порадовало мыслью о том, насколько я на самом деле вынослив.
Новая квартира, по счастью, была лишь через дорогу от прежней.
Итак, я очутился в четырех комнатах, две из которых были достаточно большими, плюс туалет с душем и кухня. Все вокруг требовало основательного ремонта, к чему я на самом деле был готов: я вроде как переехал в новую жизнь, а все новое, разумеется, требует своих жертв. Теперь я жил посреди нераспакованных коробок; меня окружали черные садовые мешки, набитые одеждой, и многочисленные сумки, в которых хранилось все остальное.
Происходило все это в середине ноября.
Зимой в Скандинавии вечер наступает неожиданно: еще всего четверть часу назад может быть светло, и вдруг вокруг полная темень. Моя квартира вечерами ужималась до размеров компьютерной комнаты, которую я выбрал из всех комнат для проживания на то время, что займет ремонт.
Через пару недель я уже начал привыкать жить необустроенно, даже смирился с тем, что мне постоянно приносили счета, связанные с переездом. В конце концов, когда-нибудь выплатив все, я стал бы хозяином прекрасной в своем роде квартиры. А через месяц после переезда мне пришла из жилищной конторы бумага, где говорилось, что я занял квартиру обманом, а потому должен осбободить ее самое позднее к к первому январю. Наша контора представляет собой государство в государстве, все они работают вместе не одно десятилетие, законы для них не писаны - ну разве что некоторые, последнее слово всегда оставалось за неким Рене, высшим начальником, человеком наиподлейшим, но, видимо, с хорошими связями, раз ему не один десяток лет удавалось удерживаться в кресле, несмотря на все жалобы. Об этом человеке упоминаю так подробно лишь потому, что ему предназначена некая роль в нашей истории. В письме также было сказано, что представители конторы опросили соседей и обнаружилось, что я проживаю в большой квартире один, тогда как должен был жить вместе с женой и ее сыном.
- Это отвратительно,- сказала Люна, моя коллега по работе,- они что, шпионили за тобой? Подглядывали из окошек, подглядывали в глазок? И зачем им было за тобой следить, если они и понятия до того не имели, кто должен быть прописан вместе с тобой? И зачем конторе тебя проверять, с чего вдруг устраивать целое следствие, отчего вдруг возникли подозрения, что ты их обманываешь? Не иначе, как кому-то захотелось сделать тебе гадость, но кому ты мог перейти дорожку, если никого не знал в новом доме?
И это говорила мне пожилая женщина, вполне типичная коренная датчанка, для которой местные традиции и поведение местных жителей знакомы и естественны, Люна к тому же не отличалась излишней сентиментальностью, была скорее циничной в своем восприятии жизни, настолько практичной, что ее трудно было чем-то удивить, но даже и ее саму возмутило поведение соотечественников.
- Как это все низко,- заключила она. Больше всего от нее досталось Лисбет, моей соседке по площадке, может даже и напрасно. Полагая, что все без исключения соседи отличились в этой истории, нет даже смысла выяснять: кто больше, а кто чуть поменьше. Намного интереснее было бы знать причину происшествия. Но если даже я никогда не узнаю истинной причины, то человек, исполнявший главную скрипку в этом деле, был мне наверняка известен - ею был не кто иной как Орастый Флемминг.
Теперь мне стало наглядно понятно, каким образом люди оказываются на улице, потому что мне самому предстояло подобное через месяц с небольшим. Живет себе человек и в ус не дует, полагает, что так все продолжится до конца его жизни. А тут вдруг жена зачудила, подлец из жил-конторы вконец заподлил, соседи ощутились чисто от скуки, начальник, видя работника изо дня в день в трауре, не проникся, а погнал с работы. В результате человек оказывается на улице; тот сначала живет в летнем вагончике зимой, а затем и вовсе переходит к жизни на улице. Знаю один такой пример с датчанином и все происходило у меня на глазах: русская его жена, любительница выпить, закрутила с югославом из беженского лагеря; прогнали они датчанина в вагончик, и не стало скоро порядочного и ответственного за семью датского человека. Через все это предстояло теперь пройти и мне.
Я верю, конечно же, что обычно Бог сам наказывает людей за совершенные ими подлости, но в данном случае, оставшись на улице, я бы взял наказание в свои руки. В будущем мои отношения с Орастым Флеммингом станут более сглаженными, затем мы чуть не раздеремся из-за ночников, а теперь нам предстоит вместе решать вопросы о выживании целого нашего дома.
Вопрос о моем проживании в новой квартире решился не просто и был подвешен в воздухе долгое время. Люна посоветовала обратиться одновременно в коммуну и контору, приведя все возможные аргументы в свою пользу. Я написал среди прочего, что, прежде чем приводить в квартиру будующую жену и ее ребенка, собирался сделать в ней капитальный ремонт; что жена заболела и находится в больнице, и поселится в квартире, как только у нее будет достаточно сил приехать. Все приведенные аргументы были слишком слабы, а решение конторщиков изгнать меня из квартиры было слишком сильно. Помогло единственно то, что по закону меня раз в неделю должен был посещать мой несовершеннолетний сын. Это вовсе не означает, что они неожиданно превратились гуманистов, просто они столкнулись с законом, который нельзя не соблюдать, и потому оставили меня в квартире.
Если бы меня все-таки выселили из квартиры, у жителей дома не появилось бы чувство вины передо мной, потому что они меня, возможно, никогда бы не увидели больше. А когда в конце января приехала Наташа и через несколько дней мы поженились и стали жить вместе, они вдруг поняли, в каком грязном деле оказались участниками. Отсюда и чувство вины передо мной, у всех разное, в зависимости от степени содеянного.
Не сомневаюсь, что кое-кого утомил этим рассказом, но это событие сыграет ключевую роль во всей истории и уже в следующей главе.