Мы со Светой едем электричкой в Обнинск, везём на выставку наших красавцев эрдельтерьеров. Я – Гусара, а Света его сына Лока. Гусар будет выставляться в старшей возрастной группе, Лок - в младшей. Ехать долго. Мы рано встали, и теперь обе клюём носом. Хорошо, что сидим у окошка, можно привалиться к стенке, расслабиться. Собаки спят на застеленном полу. Гусар у моих ног, а Лок забился под лавку. Народа в вагоне не много, но все места заняты. 1970 год, смартфоны ещё не изобрели, поэтому никто не оповещает народ о своих планах на вечер, не даёт рецептов лечения артрита, не обсуждает прошедший футбольный матч, не сплетничает о любимой подруге с другой любимой подругой. Кто-то шелестит газетой, кто-то уткнулся в книгу, кто-то решает кроссворд. В целом обстановка тихая. Но вот в вагон заходит, хромая, лет пятидесяти мужичок с гармошкой.
- Граждане пассажиры, помогите инвалиду кто сколько может.
Он растягивает меха и заводит грустную песню о солдате, возвратившемся с Русско-японской войны в родную деревню, где его не дождалась некая Маруся. Под лавкой раздалась возня, и из-под неё вылез Лок. Пёс развернулся к гармонисту, сел, поднял кверху морду, и вагон огласился его воем. Мужичок не смутился, продолжал петь и играть.
- Совсем забыла ты меня, коварная Маруся, - жаловался тенором инвалид.
- Ах, ах, вау, у-у-у-у, - сочувственно вторил ему низкий голос Лока. Гусар, молча, внимал пению сына.
Публика была в восторге. Просили повторить «На бис!». Вновь зазвучала гармошка. На этот раз инвалид с Локом исполнили «Рябинушку». Жестяная банка, висевшая на поясе гармониста, наполнилась до краёв и не только мелочью.
- А что же ваш не поёт? – спросила меня женщина, сидящая рядом.
- Стесняется.
Один раз только я слышала пение Гусара, когда как-то пыталась играть на губной гармошке. Но, начав вой, он тотчас его оборвал, смутился и ушёл из комнаты. Позже, как ни старалась, я не смогла побудить Гусара петь.
Зато его правнук Гордей (Найтгард – Алис) охотно выл под любую музыку. Моя подруга, владелица матери Гордея, преподавала в техникуме на заочном отделении. Когда началась весенняя сессия, она попросила меня на это время пожить у неё, помочь справляться с собаками – их у Елены было три. Я приехала с Гордеем, куда же его девать. Все три девочки, две эрдельки и болонка, встретили моего мальчика очень доброжелательно. Напротив дома Елены находилась музыкальная школа. Дни в июне стояли тёплые, и окна были раскрыты настежь. Подруга рано утром уехала в техникум, а я выгуляла собак, накормила их, раскрыла балкон и села писать отчёт по спортивной работе. В это время начались занятия в музыкальной школе. Всё было тихо, пока занимались пианисты. Но вот они закончили, и из окон школы полились звуки саксофона. Собаки тут же сорвались со своих мест и уселись шеренгой перед балконной дверью. Первая начала Нитуш, мать Гордея.
- Ая, ая, я-я-я, - зазвучало её сопрано.
- Ва-ва-ву-у-у, - вторило контральто Кляки.
- Ю-ю-ю-ау, ю-ю-ю ау, - присоединился к ним дискант болонки.
И вдруг раздался низкий трубный голос
- О-о-о-о, гу-у-у-у, - это запел Гордей. Его баритональный бас органично влился в женские голоса.
Квартет состоялся. И даю честное слово – это было красиво.