(Сказки аборигенов архипелага Давирта
для детей взрослых детей)
Краткий давирто-русский словарь
Абласко – традиционная порционная давиртийская еда.
Аландаш – самоходное судно небольших размеров, предназначенное для рыболовства и различных перевозок, разновидность баркаса.
Вайда – хорошо, договорились, по рукам.
Кинтибо – традиционная давиртийская мужская и женская обувь.
Крипто – традиционные давиртийские мужские брюки со множеством карманов.
Майо – уважительное обращение к женщине.
Мечандо - сумка для переноски на спине различных грузов, разновидность рюкзака.
Пайо – уважительное обращение к мужчине.
Таккур – традиционная давиртийская верхняя мужская одежда.
Тальпе – традиционная давиртийская верхняя женская одежда.
Люди живут везде. Люди живут даже там, где не живут кошки. Иногда непонятно, почему люди живут там, где живут, а иногда понятно. Например, понятно, почему люди живут у моря. Ну, потому что море – это море, особенно, если оно теплое.
Они живут у теплого моря. По адресу «Давирта. Маленький Остров. Дом Санктари» их пятеро.
Это дедушку зовут Санктари. Дедушка Санктари – рыбак и ловец жемчуга, как и его дедушка и дедушка его дедушки. Жемчуг Санктари уже не ловит, все-таки, возраст, а рыбачит и по сей день. Дедушка старомоден. Он по-настоящему верит в Великого Пунтена, Повелителя Морей.
Отца зовут Амигальвес, и он тоже – рыбак и ловец жемчуга. Отец пристроил к дому дедушки Санктари еще две комнаты. А еще он поставил новый мотор на дедушкин рыбацкий аландаш. Больше, чем строить, Амигальвес любит смотреть футбол с друзьями, есть у них там одно местечко.
Маму зовут Жетамьина. Она следит за тем, чтобы у семьи было не хуже, чем у соседей, а то и лучше. (Поэтому Амигальвес и пристроил эти две комнаты к дому дедушки Санктари.) Соседи тоже следят, чтобы у них было не хуже. Обычно Жетамьина узнает веяния раньше, чем соседи, ведь она родом с Большого Острова, а там – столица. На Большом Острове живут родители и подруги Жетамьины. У нее до сих пор сохранился столичный акцент.
И дети. Старшую сестру зовут Монтарика, и ей – шестнадцать. Монтарику больше всего волнуют отношения, книги об отношениях, и фильмы об отношениях, и почему младший брат так часто оказывается там, где не надо бы?
Младший брат - это Корто, и ему – четырнадцать. Корто интересуют два вопроса: 1) достаточно ли справедливо устроен этот мир; 2) что нужно сделать, чтобы у него, Корто, отрасли такие усы, как у Лемми Килмистера?
Еще в доме жила бабушка Менсина, жена дедушки Санктари, мама Амигальвеса, но теперь она смотрит за всеми с небес.
Иногда Жетамьине, а значит, и Монтарике, и Корто, а значит, и Амигальвесу, и даже Санктари нужно плыть по делам на Большой Остров, в Столицу на старом аландаше. Путь не близкий, нельзя упустить что-нибудь важное, поэтому предстоящее путешествие нужно хорошо обсудить еще на берегу. Обсуждение проходило примерно так:
– Нет, Ами, нет, мы уже много раз откладывали, хватит! Я уже видеть не могу свое старое тальпе, детям нужны новые кинтибо, я обещала родителям, что мы будем до праздников, и я не хочу ничего слышать! – взволнованно и громко говорила Жетамьина.
– Тальпе есть в нашем магазине, – ворчал Амигальвес, копаясь в моторе.
– Да! Два тальпе висят там уже третий год. Извини, Ами, я это не надену.
– Ну, всё, всё, – махнул рукой Амигальвес.
В беседу вмешался дедушка Санктари. Он покачал головой:
– Не лучшее время для морских прогулок, Жетамьина. Великий Пунтен не в настроении.
– Я тоже не в настроении, пайо Санктари, я давно не в настроении, – Жетамьина была почтительна, но тверда. – Еще неделя, и я стану страшнее Великого Пунтена.
– Вот, хотя бы неделю и подождать, – без особой надежды посоветовал Санктари.
– Нет! Нет! Посмотрите на море! Гладь! Это зеркало, а не море. Я вижу в нем свои морщины. А через неделю по телевизору опять случится какой-нибудь футбольный матч, который настоящие мужчины не пропускают.
Стараясь, чтобы не услышала Жетамьина, Амигальвес сказал дедушке Санктари:
– Прогноз обещает покой, отец. Надо плыть. Уговоры уже не помогут, ты же знаешь.
– Я не знаю, кто и где делает прогноз, но я знаю, что в эти дни Великого Пунтена лучше не беспокоить, – нахмурился Санктари.
– Так ты плывешь с нами?
– Ну, не оставлю же я тебя одного.
– Вот и договоришься с Пунтеном, – усмехнулся Амигальвес.
А дедушка Санктари очень серьезно ответил:
– Ладно. Понадеемся на его милость.
– Монтарика, Порто, вы собрали мечандо? – спросил Амигальвес, закончив с мотором.
– А можно, я останусь? – попросила Монтарика.
– И я! – подхватил Корто.
Их никогда не оставляли одних в доме, но вдруг? Нет, не в этот раз.
– Живо в аландаш! – приказала Жетамьина.
– Лезьте в аландаш, дети, - подтвердил Амигальвес. – Жет, готова?
– Уже месяц, как.
– Ну, что ж, поднимем паруса!
И дедушка Санктари завел мотор, а вместе с ним и старую солёную рыбацкую песню, которую все должны подпевать.
За рыбой отправился бедный рыбак,
Но буря случилась вскоре.
И понял рыбак, что дело – табак
И попросил у моря:
«Утихни, я помирать не хочу,
Зачем мне такое горе?»
«Утихну, а что взамен получу?»,
Загрохо-хотало море.
«Ржавый якорь так дорог мне»,
Сказал рыбак устало,
И бросил он якорь первой волне,
Но море ответило «мало!»
«И старые вёсла дороги мне»,
Сказал рыбак устало,
И бросил он вёсла второй волне,
Но море ответило «мало!»
«Кинтибо дырявые дороги мне»,
Сказал рыбак устало,
И бросил кинтибо третьей волне,
Но море ответило «мало!»
«И ветхий таккур так дорог мне»,
Сказал рыбак устало,
И бросил таккур четвертой волне,
Но море ответило «мало!»
«Мечандо потертый так дорог мне»,
Сказал рыбак устало,
И бросил мечандо пятой волне,
Но море ответило «мало!»
«И древние крипто дороги мне»,
Сказал рыбак устало,
И бросил он крипто шестой волне,
Но море ответило «мало!»
«Сети рыбацкие дороги мне»,
Сказал рыбак устало,
И бросил сети седьмой волне,
Но море ответило «мало!»
Вспомнил рыбак, что ел омлет,
Вовремя вспомнил, кстати.
Отдал омлет восьмой волне
И море ответило «хватит!»
Сразу после этой песни начался шторм? Нет, не сразу. Они успели отплыть довольно далеко, и уже не видели родной Маленький Остров. Шторм начался как-то вдруг. Только-только небо было голубым, море дремало, а шумели только мотор, да дедушка Санктари своими песнями, и вот уже свистит всё, и грохочет, и перекатывает с волны на волну бывалый аландаш.
– И не надо на меня так смотреть! – отвернулась Жетамьина.
–Держись крепче, Жет! – крикнул Амигальвес. – И вы, дети, держитесь и не бойтесь.
Дедушка Санктари раздал всем спасательные жилеты, а Монтарика отважно фыркнула:
– Что мы, шторма не видели?
– Ну, хорошо, давайте вернемся, – Жетамьина немного чувствовала вину.
– При западном ветре? Нет, не сможем, – Санктари спрятал мечандо в трюм.
– И что делать?
– А что обычно делают в Давирте, когда попадают в шторм? – спросил Санктари и сам ответил: – Держат аландаш по волне и рассказывают сказки.
– Дедушка, может, обойдемся песнями? – Корто любил дедушкины сказки еще меньше, чем дедушкины песни. Но Санктари чтил традиции:
– Песни поют, когда тихо. А в шторм рассказывают сказки.
– Пайо Санктари, какие сказки?! – нервничала Жетамьина.
– Те, что любит Великий Пунтен, Повелитель Морей. Значит, про море.
– Ну, что за глупости?!
– Есть умные предложения? – посмотрел на семью дедушка. – Нет? Вот, и слушайте.
Сказка про Великого Пунтена, Прекрасную Устрицу и Первый Шторм, рассказанная дедушкой Санктари.
В начале времен Великий Пунтен был спокоен, как та черепаха, на которой стоит Земля, а раз повелитель спокоен, то и море не волновалось. Жил тогда Великий Пунтен в небольшом красивом гроте, что и дворцом-то не назвать, но называли. При дворце, как положено, служил дворецкий – старый Мечехвост. Кормила Повелителя Морей майо Мурена. Стирала и гладила ему майо Камбала, она же чистила кинтибо.
Порядок в доме, вкусная еда, чистая одежда – что еще нужно доброму скромному бессмертному повелителю? Да почти ничего. Разве что, видеть что-нибудь особенно прекрасное. И это была Устрица. Великий Пунтен любовался ею каждое утро после завтрака. На голове Устрица носила большую белую жемчужину. (Некоторым устрицам повезло носить жемчужины вместо прически.) И вот Прекрасная Устрица медленно проходила перед гротом, а Великий Пунтен, стоя на веранде с чашечкой кофе по-морскому, восторгался:
– Вы прекрасны! Майо Устрица, как же вы прекрасны!
Пройтись утром перед гротом – это всё, что требовалось от Прекрасной Устрицы. Иногда Повелитель Морей приглашал ее на обед, но если майо Устрица была не в настроении, она могла отказаться. Остаток дня она делала, что хотела. Однажды она хотела научиться вышивать, но игла, нитки – это мелко, вот и не получилось. А еще как-то раз она хотела научиться готовить, но майо Мурена, у которой характер – так себе, выгнала ученицу после первого же испорченного салата, то есть, сразу.
Майо Устрица попробовала выложить из водорослей портрет Великого Пунтена, но получилось непохоже.
Майо Устрица скучала, а к скучающим устрицам приходят глупые мысли. Прекрасная Устрица решила покорить мир. Не одному же Великому Пунтену восхищаться ее красотой, будь он хоть трижды Повелитель Морей, а старый Мечехвост не в счет. Майо Устрица спросила невзначай у майо Камбалы, которая повидала всякое:
– Скажите, майо Камбала, а есть ли где-нибудь другая жизнь? Не такая тихая и… замечательная, как здесь у нас, а шумная, суетная? Где сияют ночесветки, фиалеллы играют блюз, морские коньки приносят багрянки…
– … и веселятся яркие клоуны, а кардиналы ищут королев. И все танцуют, танцуют, танцуют. – Майо Камбала на миг унеслась в воспоминания, а потом закончила: – Таких мест немало. Да, немало.
– И это, наверное, где-то очень далеко, за шестью островами?
– Есть и за островами. А есть и, вон, – майо Камбала указала плавником на север, – Ханитуа. Всего-то пара часов пути, если подцепить резвого парусника. Правда, там иногда промышляют лихие крабы. А зачем тебе?
– Незачем, – торопливо ответила Устрица. – Совсем незачем. Просто хотелось поговорить. Вот расскажите, чем же вы чистите таккур Великого Пунтена, что он так блестит, мне интересно?
И Прекрасная Устрица задала майо Камбале еще с десяток дурацких вопросов, чтобы не показаться подозрительной. Но она и не показалась. Майо Камбала и вообразить не могла, что Устрице вздумается сменить такую жизнь на какую-то другую.
А через две недели, ближе к вечеру, Прекрасная Устрица собралась, начистила до блеска жемчужину и ушла на север. Парусник ей попался молодой и быстрый, и скоро он домчал ее до Ханитуа. И там, в Ханитуа, все было именно так, как она себе представляла. Сотни тысяч ночесветок кружились, светясь волшебными огоньками в такт музыке, которую играли вдохновенные фиалеллы. Клоуны стояли на головах. И – да, на Прекрасную Устрицу смотрели восхищенно, а морские коньки осыпали ее багрянками. Все танцевали, она танцевала, а когда уже близился рассвет, ей, настоящей королеве, поклонился не какой-то там серый кардинал, а красавец Радужный Краб. Он сказал:
– О! Вы умеете носить жемчуг, прекрасная незнакомка. Недавно у нас?
– Первый вечер.
– Мне повезло, что я встретил вас, потому что вы очаровательны, дорогая Устрица, – поклонился Краб, – но и вам повезло встретить меня, потому что я покажу вам настоящий Ханитуа, достойный вас, а не разной мелочи. Идемте же, идемте!
И Радужный Краб увлек за собой смеющуюся Прекрасную Устрицу, а ночесветки освещали им путь.
Когда Великий Пунтен проснулся и завтракал у себя в гроте, Устрица и Краб сидели, обнявшись, на морском дне в Ханитуа, недалеко от берега и смотрели, как над пальмами поднимается солнце. Повелитель вышел на веранду с чашечкой кофе по-морскому, а Устрицы нет. Он допил кофе, а Устрицы нет. Повелитель удивился. Как раз мимо проплывала майо Камбала, и он задал вопрос:
– Майо Камбала, а с майо Устрицей все хорошо? Посмотрите, пожалуйста.
Майо Камбала посмотрела:
– Ее нет. Нигде нет.
– Плохо, - тихо и грустно произнес Великий Пунтен, и все вокруг засуетились.
Камбала, Мечехвост, и Мурена напрасно обыскивали окрестности, но майо Камбала все-таки вспомнила:
– Она спрашивала меня про Ханитуа.
– Ханитуа? – переспросил Великий Пунтен. – Плохо. Очень плохо. Нужно спешить.
И Великий Пунтен поспешил. В Ханитуа он быстро нашел тех, кто видел Прекрасную Устрицу с белой жемчужиной на голове, это было нетрудно, ведь ее запомнили! И вот он уже стоял в двух шагах за спинами Прекрасной Устрицы и Радужного Краба.
– Ола, майо Устрица! – тихо-тихо поздоровался Великий Пунтен.
Прекрасная Устрица вздрогнула и обернулась:
– Ола, Повелитель…
– Пойдемте, майо Устрица, – позвал Великий Пунтен. – Знаете, вы заставили меня волноваться.
Устрица хотела встать, но Радужный Краб не позволил:
– Придержи-ка парусника, дружище! Это – Ханитуа. В Ханитуа нельзя просто так взять и уйти с чужой майо.
– Нельзя сказать, что эта майо мне чужая.
– Можно сказать, что она была тебе не чужой, но нельзя сказать, что она сейчас тебе не чужая, дружище. Потому что сейчас она со мной, а не с тобой.
– Я думаю, что нам следует прекратить этот ненужный спор, – миролюбиво предложил Великий Пунтен. – Мы ведь можем просто спросить майо Устрицу.
– Нельзя говорить, что мне следует делать! – отрезал Краб. – В Ханитуа не спрашивают майо, когда разговаривают два пайо, чужачок. Майо останется со мной. Я все сказал. Оха!
– Послушайте, я стараюсь не приводить этот аргумент в сложных ситуациях, но, мне кажется, сейчас я вынужден. Я – Великий Пунтен, Повелитель Морей. Майо Устрица подтвердит.
– Нельзя сказать, что это что-то меняет. Повелевай морями, а у нас в Ханитуа каждый сам себе повелитель.
Прекрасная Устрица робко попыталась привстать:
– Я, наверное, пойду.
Но Краб держал ее крепко.
– Вы должны отпустить Майо Устрицу, и все закончится, – вежливо сказал Повелитель. – Обещаю, я забуду ваши «нельзя» и оставлю вас в покое.
Великий Пунтен сделал было шаг к Прекрасной Устрице, но Радужный Краб приставил к горлу Устрицы клешню.
– Стой, где стоял! – рявкнул он.
– Что… что вы делаете? Что вы делаете? – в ужасе пролепетала Прекрасная Устрица.
– Извините, Прекрасная Устрица, каждый зарабатывает на жизнь, как может, – не отпуская Устрицу, Краб пятился к суше. До кромки воды оставалось совсем чуть-чуть. – Я договорился. Там, на берегу, Пальмовые Воры дадут мне за вашу жемчужину хорошую цену. Я бы оторвал жемчужину сам, но боюсь повредить ее. Пальмовые Воры сделают это лучше. Обычно устрицы остаются в живых.
Краб и Устрица вышли на остров.
И тогда Великий Пунтен просто хлопнул в ладоши. В тот же миг на берег накатила огромная сильная волна. Все полетело кувырком, только Великий Пунтен стоял на дне морском, не шелохнувшись. Возвращаясь, волна принесла Прекрасную Устрицу и подлого Краба к ногам Повелителя Морей. Повелитель бережно поднял Устрицу:
– Извините, майо Устрица, мне пришлось разозлиться, я не хотел этого.
Краб, решив, что о нем забыли, стал боком, незаметно удаляться от Великого Пунтена и Прекрасной Устрицы. Но Великий Пунтен ничего не забывает и всё замечает:
– Теперь всегда будешь ходить боком! И все крабы будут ходить боком, отныне и навеки! А вы, майо Устрица, будете сидеть в своем доме, а выходить сможете только тогда, когда разрешу я. Мне жаль.
И он еще раз хлопнул в ладоши. И стало, как он сказал. Огромные волны все катились и катились, пока не превратили Ханитуа в груду камней.
Так Великий Пунтен впервые разозлился. Так случился первый шторм.
Вот потому-то крабы ходят боком, устрицы сидят на камнях, а Великого Пунтена лучше не злить.
Так закончил свою сказку Санктари.
Все немного помолчали, а потом Монтарика сказала:
– Мне жалко Ханитуа, веселенький был городок.
– А мне жалко Камбалу, – Амигальвес крепко держал штурвал.
– Почему? – не понял Корто.
– Подрастешь – поймешь, – Амигальвес посмотрел на Жетамьину, та взгляд поймала и ответила:
– А как мне жалко Устрицу!
– Не сомневаюсь! – не сдержался Санктари.
Жетамьина взвилась:
– Вы на что-то намекаете, пайо Санктари?!
– Нет. Я просто рассказал сказку для Великого Пунтена, и море немного успокоилось.
– Я не заметила!
– А я заметил! – поспорил Корто.
А море действительно стало тише. Чуть-чуть, но тише. Его все равно надо было перекрикивать, но все-таки.
– Совпадение! – не сдавалась Жетамьина.
– Сейчас проверим, – сказал Санктари. – Амигальвес, твоя очередь! А я постою у штурвала.
Амигальвесу говорить не хотелось:
– Нет у меня сказок для Пунтена. Рассказывай сам.
– У каждого человека есть сказка про море, которую он может рассказать, – дедушка Санктари взялся за штурвал.
– Вайда! – покорился Амигальвес. – Но как бы после моей сказки не усилился шторм.
Сказка о Загадочном Каракатице, рассказанная Амигальвесом.
Давно, многие уже и не помнят, когда, направо от кораллового рифа появился небольшой магазинчик. Его так и назвали «У рифа». Все очень обрадовались, когда он открылся. Не плыть же, в самом деле, через пролив за какой-нибудь бутылкой газировки. А хозяйкой магазинчика была госпожа Барракуда. И вот она состарилась и сказала:
– Всё! Я устала. Я хочу тихо сидеть в своей норе, любоваться звездами и глазеть на ангелов, попугаев, бабочек и хирургов и звать кого-нибудь в гости, когда вздумается, а не стоять тут целый день за прилавком.
Вот такой неприятный сюрприз. Старая Барракуда повторила:
– Всё! И не уговаривайте! Если вам так нужен магазин «У рифа», найдите кого-нибудь помоложе. Я все расскажу и уйду на покой!
И, правда, попробуй целый день стоять за прилавком, когда плавники уже не те, а случаются шторма, текут течения, да и покупатели – не ангелы с попугаями. Старая Барракуда закрыла дверь, отправилась в нору, и на следующий день дверь «У Рифа» осталась запертой. Жители рифа заволновались, никому не хотелось остаться без удобного магазинчика, и скоро нашли молодую Медузу, и уговорили ее сменить Старую Барракуду. Молодая Медуза оказалась очень толковой, все хватала на лету. Совсем скоро она уже знала, с какой полки достать нитки, а с какой – мятные леденцы, где лежат лампочки, а где – чернила, и сколько всё это стоит.
Чернила покупал пайо Каракатица. Нет ничего странного в том, что кто-то покупает чернила. Но! Пайо Каракатица приходил за чернилами каждый день, и это было немного странно. Молодая Медуза спросила у Старой Барракуды:
– А зачем ему столько чернил?
– Я давно не задаю им вопросов, деточка, не лезу в их жизнь, – наставительно ответила Барракуда и подняла правый плавник. – Если ты хочешь стать мне достойной сменой, поступай так же.
И вот Молодая Медуза надела фартук и через неделю открыла магазинчик «У рифа» сама, без Старой Барракуды. Дело пошло! Пайо Каракатица стал ее первым покупателем. Он заявился прямо с утра.
– Ола, майо Барракуда! – по привычке поздоровался Каракатица, не глядя на Медузу.
– Ола, пайо Каракатица! – кивнула Молодая Медуза.
– О, простите, майо Медуза! – смутился Каракатица. – Я бываю так рассеян! Еще раз простите! Дайте мне, пожалуйста, бутылку чернил!
Молодая Медуза протянула чернила:
– Вот ваша бутылка, пайо Каракатица! С вас полжемчужины.
– Спасибо!
– А, простите… – начала было Медуза.
– Да?
Но Молодая Медуза вспомнила завет Старой Барракуды и оставила вопрос при себе:
– Нет, ничего. Всего доброго!
– До свидания!
Пайо Каракатица расплатился, схватил чернила и удалился. Молодой Медузе очень хотелось узнать, зачем пайо Каракатице столько чернил, но в свой первый день она ничего не спросила про загадочного Каракатицу ни у майо Ласточки, ни у пайо Зебры. Ничего не спросила ни у доктора Хирурга, ни у пайо Ската, хотя пайо Скат был совсем не прочь с ней поболтать. Она ничего не спрашивала еще целых два дня. И только на третий день, продав лампочки пайо Скату, она не выдержала:
– Скажите, пайо Скат, вы знакомы с пайо Каракатицей?
– Здесь все знакомы, майо Медуза.
– Тогда вы, наверное, знаете, зачем ему столько чернил?
– Сколько?
– Он покупает их каждый день.
– Да? – задумался пайо Скат ненадолго. – Пожалуй, это немного странно.
– Это загадочно!
– При случае, я спрошу его, – как-то скоро и запросто пообещал Скат. – А сейчас я могу рассказать вам, майо Медуза, зачем мне эти лампочки? Это ведь тоже загадочно, согласитесь?
Нет, Молодую Медузу не интересовали лампочки, и она отказалась:
– Да, но я вижу в окно, что сюда спешит пайо Зебра.
– Хорошо, я расскажу вам завтра!
– Да, пайо Скат.
И пайо Скат вышел со своими лампочками, впустив в магазин пайо Зебру.
– Ола, майо Медуза! – голос у пайо Зебры был хриплый и всегда веселый.
– Ола, пайо Зебра!
– Дай мне, пожалуйста, бутылку настойки со дна Марианской впадины!
– Вот ваша настойка! Скажите, пайо Зебра, вы знакомы с пайо Каракатицей?
– Здесь все знакомы, майо Медуза.
– А пайо Каракатица, кто он?
– Не знаю, – пайо Зебра открыл настойку и понюхал. – Я знаю, что он никогда не смотрит с нами водное поло и плавание по воскресеньям.
– А вы знаете, что он каждый день покупает бутылку чернил?
– И что?
– Это загадочно!
– Не знаю… Вот я каждый день покупаю бутылку настойки со дна Марианской впадины. Это тоже загадочно? – подмигнул Зебра.
– Нет, – вздохнула Молодая Медуза. – Нет, это другое.
– Не забивай себе голову, девочка. Живи проще. Оха!
– Оха, пайо Зебра.
Но Молодая Медуза не хотела жить проще. Она хотела разгадать тайну загадочного Каракатицы. И когда майо Крылатка купила в магазине соль, масло и нитки, Молодая Медуза сказала:
– Простите!
– Да-да? – отозвалась Крылатка.
– Майо Крылатка, вы знакомы с пайо Каракатицей?
– Я?! Конечно! Я его соседка! Да я знаю его лучше, чем кто угодно другой! Уверена, у него нет никого ближе меня! Мы подолгу разговариваем каждый день.
– Тогда скажите мне, майо Крылатка, зачем ему столько чернил?
– Вы что же, не знаете?! – гордо и даже, пожалуй, высокомерно удивилась Крылатка.
– Нет.
– Да ведь пайо Каракатица – поэт! И чернила ему нужны для того, чтобы писать стихи.
– Стихи? Как это необычно! Я никогда раньше не видела поэтов, – Молодой Медузе стало еще интереснее!
– Он удивительный, удивительный.
– И вы читали его стихи?
– Милая моя, запомните: поэты никому не дают читать эти исписанные и исчерканные листки. Поэты читают свои стихи сами.
– Как это должно быть прекрасно! – мечтательно посмотрела в окно Молодая Медуза.
– Прекрасно, милая моя, прекрасно! – кивнула Крылатка.
– Он покупает столько чернил, что, наверное, пишет ужасно много стихов?
– Сейчас он пишет поэму, – к гордости Майо Крылатки примешалось кокетство. – Он обещал посвятить мне главу или больше.
– Я вам немного завидую, майо Крылатка, – призналась Медуза.
– По правде сказать, есть чему, да. Но мне пора. Поболтаем в следующий раз. Оха!
– Оха, майо Крылатка!
И Крылатка ушла со своими нитками, а Молодая Медуза осталась за прилавком думать о том, как должно быть прекрасно каждый день говорить с поэтом обо всем. На следующий день пайо Каракатица снова пришел в магазин «У рифа» утром.
– Ола, майо Барракуда! – снова ошибся поэт.
– Ола, пайо Каракатица!
– Ах, простите, майо Медуза, я опять рассеян!
– Ничего, ничего, пайо Каракатица. Поэтам можно быть немного рассеянными.
– Да-да, поэтам можно, – смутился Каракатица.
– Вот ваша бутылочка чернил. А еще – пачка бумаги! Думаю, вы забываете купить бумагу по рассеянности. Но с вас все равно полжемчужины, как всегда. Бумагу я хочу вам подарить, если вы не возражаете.
– Бумагу… да-да, бумагу, – отвел глаза Каракатица. – Спасибо, майо Медуза, вы очень добры!
– Заходите почаще, пайо Каракатица! Оха!
– Оха!
В этот раз пайо Каракатица вышел из магазина еще быстрее. А Молодая Медуза решила, что должна, обязательно должна посмотреть, как пишут поэты. Она не так много видела в жизни. Молодая Медуза продала несколько бутылок газировки, шведские спички, пару килограмм сладкой сушеной морской капусты, повесила на дверь табличку «Обед» и отправилась к дому пайо Каракатицы. Она не собиралась ему мешать. Она собиралась недолго, минутку или даже меньше, посмотреть в окно пайо Каракатицы. Молодая Медуза знала, что некрасиво подглядывать и никогда раньше не смотрела в окна, но сейчас ей было очень любопытно, очень! Она была уже у окна поэта и уже встала на цыпочки (а у медуз цыпочки – это кончики щупалец), как увидела, что из соседнего дома выходит майо Крылатка. Молодая Медуза едва успела упорхнуть за угол дома. Крылатка постучала в дверь пайо Каракатицы:
– Пайо Каракатица, не найдется ли у вас немного соли?
– Да, конечно, майо Крылатка, сейчас вынесу.
И пайо Каракатица вынес майо Крылатке немного соли. Крылатка унесла соль в дом, но сразу же вернулась. Молодая Медуза едва успела снова спрятаться. Майо Крылатка опять постучала в дверь соседа:
– Пайо Каракатица, вы простите, еще капельку масла, я забыла купить.
– Минутку, майо Крылатка.
И пайо Каракатица вынес немного масла. И масло Крылатка унесла в дом и снова вернулась и постучала:
– И как вам это течение? Третий день не утихает.
– Да, течет.
– И что же, на вас оно никак не действует?
– Не замечал, майо Крылатка.
– Вы просто не обращали внимания. Такое течение не может не действовать. Вот у меня ужасная мигрень и как раз уже три дня. Это все течение, я знаю.
– Должно быть, так.
– Пайо Каракатица, с этим надо как-то бороться! Давайте сделаем повыше этот холм. Тогда течение пойдет левее. Я понимаю, вы – поэт, вам некогда, я все возьму на себя, – майо Крылатка была заботлива и напориста.
– Я буду вам очень признателен, – пайо Каракатица отвечал вежливо и немного рассеянно, как и положено поэту.
– Доктор Хирург и Мастер Скат не откажутся нам помочь, ведь так?
– Должно быть, так.
– Я поговорю с ними завтра же!
– Спасибо, майо Крылатка!
– Доброго вечера вам, пайо Каракатица! И хороших стихов!
– Спасибо, майо Крылатка!
– Как ваша поэма? Дело движется?
– Движется, майо Крылатка.
– Завтра я подскажу вам еще одну тему для еще одной главы. Вы будете в восторге!
– Спасибо, майо Крылатка!
Майо Крылатка отправилась к себе, пайо Каракатица – к себе, но майо Крылатка еще не все сказала:
– Кстати, а как ваша спирулина? Моя в этом году вянет и вянет. Думаю, в следующем посадить что-то другое.
– Наверное, так и стоит поступить, – очень грустно согласился Каракатица. – Оха, майо Крылатка!
– Оха, пайо Каракатица!
Наконец, Крылатка скрылась за дверью. Молодая Медуза чуть повременила и заглянула в окно поэта. Пайо Каракатица сел за письменный стол. Посидел. Смял лист бумаги. Взял бутылочку с чернилами и запустил ее в стену! Вся стена была в чернилах. Кляксы получались самые разные, причудливые, иногда похожие на диковинных зверей и рыб. И можно было подумать, что пайо Каракатица – не поэт, а художник. Но он был поэт, и он заплакал.
Молодая Медуза тихонько отправилась восвояси. Утром «У рифа» она очень ждала пайо Каракатицу, и он, конечно, пришел:
– Ола, майо Барракуда.
– Ола, пайо Каракатица! Как обычно?
– О, простите, майо Медуза, да, как обычно.
– А я вчера видела! – решилась Молодая Медуза.
– Что видели?
– Всё видела! Я видела, как вы говорили с майо Крылаткой, и я видела стену в вашем доме!
И пайо Каракатица не стал спрашивать, что делала майо Медуза у его дома, и как она смогла все это увидеть. Он выбежал из магазина, но тут же вернулся и выплеснул:
– Ни строчки, слышите вы, ни строчки я не написал! Ни одной в своей жизни! А говорю, что я – поэт. Но я слышу стихи где-то внутри, верите? Когда-то, когда я впервые услышал их, я совершил страшную глупость и сказал об этом майо Крылатке. И вот я хочу записать эти стихи, но стучится майо Крылатка, ей непременно что-то нужно. И так каждый день! Каждый день! И каждый день она мне рассказывает новую историю для новой главы моей поэмы. И стихи уходят. Я беру перо, а их нет. И у меня болит голова, и остается только принять лекарство и лечь спать. И течение тут не причем. Но я же слышу стихи, верите?
И Молодая Медуза коротко ответила:
– Верю.
Потом она чуть подумала и спросила:
– А вы не можете сказать майо Крылатке «нет»?
– Не могу, – Каракатица поставил бутылочку чернил на прилавок и снова взял. – Я так воспитан. Не могу!
– А я не так воспитана, и я смогу! Идите домой, пайо Каракатица и пишите ваши стихи! Сегодня вас никто не побеспокоит.
Поэт побрел к себе, а Молодая Медуза собрала в мешок всякой всячины и бутылочку чернил и скоро уже сидела на плетеном стульчике у входа в дом пайо Каракатицы. Майо Крылатка очень удивилась:
– Э-э-э…
– Ола, майо Крылатка! – весело поздоровалась Молодая Медуза.
– Ола, но…
– Наверное, вам нужна соль? Возьмите!
– Спасибо, – растерялась Крылатка. Она взялась за ручку своей двери и обернулась: – Но подождите.
– Масло! Конечно! Вот масло, майо Крылатка! И ваши нитки, и ваши шведские спички, и ваше удобрение для спирулины!
Молодая Медуза доставала все это из мешка, как фокусница. Но майо Крылатке, конечно, не нужны были ни соль, ни спички.
– А пайо Каракатица? – спросила она недоуменно.
– С ним все хорошо.
– Я должна постучать, я должна сказать ему важное.
– Не должны! – отрезала Молодая Медуза. – Он боится забыть то, что вы рассказали ему вчера, а ему непременно хочется закончить новую главу его замечательной поэмы сегодня.
– Пусть не боится, – не сдавалась Крылатка. – Я сейчас ему напомню!
– Нет!
– Слушайте, а что вы здесь вообще делаете?! – возмутилась Крылатка.
– Говорю «Нет!» – очень просто сказала Медуза.
Майо Крылатке хотелось уколоть Молодую Медузу одной из своих игл, но она понимала, что та все равно не отступит. И Крылатка ушла к себе. Молодая Медуза встала с плетеного стульчика только после заката, когда включились светящиеся анчоусы. В такое время ни одна, даже самая болтливая Крылатка, не станет стучать в соседскую дверь: все-таки, приличия есть приличия.
Пайо Каракатица вышел из дома с листком. Листок был исписан фиолетовыми строчками.
Пайо Каракатица сиял:
– Майо Медуза, эти стихи я посвящаю вам!
И он прочел стихи. Молодая Медуза была смущена и восхищена. Она просидела на плетеном стульчике еще несколько дней. Иногда пайо Каракатица звал ее в дом на стаканчик полезной настойки со дна Марианской впадины или чашечку кофе по-морскому, а Молодая Медуза учила его говорить «нет!». И научила! И пайо Каракатица писал стихи каждый день. Многие он посвящал Молодой Медузе, а одно стихотворение, очень доброе, посвятил майо Крылатке.
Так закончил свою сказку Амигальвес.
– Хорошая сказка, па, – Корто сам удивился, что ему понравилось.
Монтарика кивнула и добавила:
– А ведь у пайо Каракатицы и майо Медузы что-то будет.
– Не об этом сказка, – поморщился Корто, а в голосе Монтарики сразу появился яд:
– Вот кто еще научит меня понимать сказки, как не младший брат?
– Ну, если у сестры на уме одни только отношения, ей надо помочь.
– Если у брата на уме нет вообще ничего, ему надо помолчать!
– Тихо, дети! – вмешалась Жетамьина. – Эта сказка о том, что великим поэтам мешают старые крылатки, а помогают молодые медузы.
– А я предупреждал, – Амигальвес принял штурвал.
Санктари посмотрел на море:
– Великому Пунтену сказка понравилась, это главное.
– Да, море было спокойнее, я заметил! – подтвердил Корто.
– Вайда! – решительно произнесла Жетамьина. – Не замечаю, что море становится тише, но сказку рассказать хочу.
Сказка о мечте черепахи Каретты, рассказанная Жетамьиной
Её звали Каретта. У нее, привлекательной и достаточно молодой черепахи, было все! Она следила за панцирем и создавала в доме уют, каждый июль нежилась на дивных пляжах острова Мезира, у нее были поклонники и к ней приходили с поклоном. Ее уважали, очень уважали. Так не уважают только за хорошие манеры, загадочную улыбку и томный взгляд. Так уважают за дело. И дело было. Майо Каретта пекла пирожки. Эти пирожки знал весь океан… Хорошо, не весь океан, но уж точно все море знало пирожки майо Каретты. Ни один праздник без них не обходился. Их долго потом вспоминали. С морской капустой – да-а-а! С морскими яблоками – о-о-о! С морскими огурцами – незабываемо! Эти пирожки знало и небо, после того как однажды летучая рыба успела рассказать о них уважаемой чайке по имени Нота-джан. Нота-джан потом не раз присылал кого-нибудь с просьбой и передавал, что на птичьих базарах пирожки майо Каретты хвалили даже альбатросы, которые видели в этой жизни почти всё.
Майо Каретта пекла очень часто (только не в июле на острове Мезира, конечно!), и всегда, всегда ее пирожки были восхитительны.
Был у майо Каретты и ее пирожков один секрет: пока пирожки румянились в печи, майо Каретта брала перламутровую раковину и играла на ней танго. Очень давно это танго играла ей бабушка. Когда мелодия заканчивалась, пирожки нужно было доставать, ни минутой раньше, ни минутой позже. Только тогда они получались такими, какими получались только у майо Каретты. Были, конечно, и другие секреты, но их совсем никто не знал.
Как-то в июне майо Манта, лучшая подруга майо Каретты, доела пирожок и спросила:
– А ведь скоро июль. Ты уже знаешь, какие наряды возьмешь на остров Мезира? Я что-то никак не могу решить.
Майо Каретта помедлила с ответом, и майо Манта взяла еще пирожок. Наконец, майо Каретта сказала:
– Я не поплыву на остров Мезира.
– Прости, я, кажется, не расслышала? – очень удивилась майо Манта.
– Я не поплыву на остров Мезира, – повторила майо Каретта.
– Ты нашла что-то лучше? Но ведь лучше ничего нет.
– Я отправлюсь в бухту Бругиндэ!
– Бругиндэ? – к удивлению Манты добавилось некоторое презрение. – О, Великий Пунтен, что ты забыла в этой дыре?
– Там каждый год собираются музыканты, садятся прямо на песок и играют на раковинах.
– А, ты хочешь познакомиться с музыкантом? – подмигнула Манта. – Разве их мало на острове Мезира?
– Нет, я тоже буду играть, – майо Каретта взяла раковину, а майо Манта впервые в жизни поперхнулась пирожком!
– Ты играешь на раковине? – спросила Манта, откашлявшись.
– Да, я умею играть танго.
– Но зачем?!
– Что «зачем»?
– Зачем играть в Бругиндэ? Возьми с собой раковину, если тебе уж так хочется, и играй на острове Мезира!
– Видишь ли, они играют не просто так. Им за это бросают жемчужины, – пояснила Каретта.
– У тебя мало жемчужин?
– Полным-полно.
– Тогда я ничего не понимаю, Каретта!
– Потом они считают жемчужины, – пояснила Каретта. У кого больше, тот лучше всех играет на раковине.
– И что дальше?
– Если я получу больше всех, я разучу другие мелодии и стану настоящим музыкантом.
– Я не понимаю, зачем это нужно черепахе, у которой есть всё?!
– Да, у меня есть всё, – куда-то в сторону проговорила майо Каретта. – И мечта!
– Послушай, Каретта, Великий Пунтен дал тебе дар. Ты лучше всех в океане печешь пирожки. А ты...
– А я всю жизнь мечтала быть музыкантом и играть на раковине! Если бы ты знала, как я устала от этих пирожков!
– Это называется «неблагодарность», дорогая.
– И все-таки я верю, что Великий Пунтен даст мне шанс.
– А я верю, что ты придешь в себя и передумаешь, – майо Манта не верила, но старалась быть убедительной. – До июля еще есть время. Оха, Каретта!
– Оха, Манта! И, пожалуйста, не говори пока никому, – попросила Каретта.
– Хорошо, – пообещала майо Манта и задумчиво спросила: – А если ты не получишь больше всех жемчужин?
– Вернусь к лучшим в мире пирожкам, – вздохнула Каретта. – Но я буду знать, что хотя бы попыталась.
Майо Каретта вручила подруге сверток с пирожками и проводила.
Могла ли майо Манта никому не сказать? Конечно, не могла! Можно ли было допустить, чтобы из-за какой-то глупости море осталось без лучших в мире пирожков? Нельзя! И майо Манта отправилась прямиком к пайо Льву, морскому и светскому.
– Ола, пайо Лев! – поздоровалась она. – Я принесла вам пирожков от майо Каретты.
– Ола, майо Манта! От пирожков майо Каретты не отказываются! Съем с удовольствием! – пайо Лев откусил пирожок.
– Ешьте! – воскликнула майо Манта и трагически прибавила: – Тем более, быть может, это ее последние пирожки!
И пайо Лев впервые в жизни поперхнулся пирожком майо Каретты:
– Что?! Что случилось, говорите же?!
И майо Манта перешептала на ухо пайо Льву всю беседу с майо Кареттой, а пайо Лев быстро переварил информацию:
– Значит, если майо Каретта превзойдет этих бродяг в Бругиндэ, она оставит пирожки и займется музыкой?
– Именно так, пайо Лев!
– Это недопустимо! – отрезал Лев. – Музыкантов у нас полно, а таких пирожков никто не испечет. Мы обязаны что-то предпринять!
– Поэтому я так спешила к вам, пайо Лев!
– Как вам кажется, она не передумает?
– Я много лет ее знаю, – покачала головой Манта. – Мой ответ – нет!
– Хорошо, майо Манта. Я посоветуюсь с обществом, и мы примем меры. Оха, майо Манта!
– Оха, пайо Лев! Надеюсь, вы найдете способ спасти майо Каретту и всех нас.
Пайо Лев собрал Общество и рассказал плохие новости. Общество поинтересовалось у пайо Удильщика, он понимал в музыке. Пайо Удильщик осторожно сказал:
– Не думаю. Нет, не думаю, что у нее хорошие шансы. Все-таки, знаете ли, танго – не тот материал, с которым никому не известный исполнитель может победить. Нет, не думаю. Я бы не стал исключать случайность, но – нет, не думаю.
Общество решило не допускать случайностей и принять меры. Общество разослало гонцов. Гонцы запретили всем, кто бывает в Бругиндэ, бросать жемчужины майо Каретте под страхом никогда больше не попробовать ее пирожков. Это действовало. Все, кто бывает в Бругиндэ, хоть раз ели пирожки майо Каретты и боялись, что это никогда не повторится. Все, кто бывает в Бругиндэ, дали клятву.
И вот пришел июль, и на песке бухты Бругиндэ собрались музыканты. Они достали свои раковины и заиграли. Заиграла и майо Каретта своё старое танго на старенькой перламутровой раковине. Майо Каретта играла мило, но всего одну мелодию, и, честно говоря, настоящие ценители музыки и не отдали бы ей победу, но уж пару-то жемчужин, например, от стареющих романтиков, она заслужила! Увы! Слушатели плыли, шли и ползли мимо, как-то торопливо и стесняясь, а ее чашка оставалась пустой. Конечно, майо Манта не пожалела бы жемчужину для подруги, но майо Манта еще не вернулась с острова Мезира.
Из всего Общества в Бругиндэ из Мезиры прибыл на день только пайо Лев, морской и светский с парой верных друзей. Они удовлетворенно наблюдали за происходящим из удобного укрытия.
Близился вечер, когда в бухту Бругиндэ забрел древний Рак-Отшельник. Ему не было дела до музыки, он просто неторопливо гулял перед сном, но вот около майо Каретты он вдруг остановился:
– Кхм-кхм. Удивительно! Удивительно, что такая, кхм-кхм, молодая черепаха знает такую старую мелодию. Удивительно, что ее вообще кто-то помнит. Эх, майо, если б вы только могли себе представить, сколько всего в моей, кхм-кхм, жизни, точнее, молодости, было связано с этим танго. Как я танцевал это танго с, кхм-кхм, майо… нет, не вспомню. Как же давно, как же, кхм-кхм, давно… Сыграйте еще!
Отшельник разволновался. Майо Каретта снова начала играть.
– Вспомнил! – воскликнул Отшельник. – Я вспомнил! Её звали Адамсия! Адамсия, конечно же, Адамсия! Послушайте, молодая майо, как я могу отблагодарить вас за воспоминания? – и он даже ни разу не кашлянул!
Майо Каретта грустно усмехнулась:
– Одной жемчужиной, пайо Отшельник.
– Да-да, жемчужиной.
Отшельник достал из кармана мешочек, развязал и высыпал весь жемчуг в чашку майо Каретте. Общество его не предупредило. Про старого отшельника просто забыли, так бывает.
– Нет-нет, пайо Отшельник, так нельзя! – стала отказываться честная Каретта. – Только одну жемчужину, я не могу взять их все.
– Кхм-кхм, – снова закашлял Отшельник. – Эх, молодая майо, если бы можно было с каждой отданной жемчужиной становиться, кхм-кхм, на год моложе! Оха, молодая майо!
И Отшельник ушел, повторяя «Адамсия, кхм-кхм, Адамсия». Жемчужины не помещались в чашке майо Каретты. Несколько штук высыпалось на серый песок Бругиндэ. Морской и светский Лев выскочил из удобного укрытия и закричал:
– Так нельзя, нельзя!
Но один очень хороший музыкант, пайо Стромбус, который ни разу не побеждал в Бругиндэ, печально покачал головой:
– Можно. Правила не запрещают.
Майо Каретта собрала больше всех жемчужин. Ее объявили победителем и поздравили. Ее имя высекли на камне в бухте Бругиндэ. Майо Каретта стала брать уроки игры на раковине у пайо Стромбуса, но не перестала совсем печь пирожки. И они стали получаться еще вкуснее (хотя, казалось, что вкуснее уже невозможно), ведь теперь их пекла не просто майо Каретта, а майо Каретта, у которой сбылась мечта. И, конечно, время от времени она передавала немного пирожков в Бругиндэ, для пайо Отшельника.
Так закончила свою сказку Жетамьина.
– Хей, Жетамьина! – воскликнул Санктари. – Твоя сказка понравилась Великому Пунтену больше всех! Ты трижды помянула его! Еще парочка таких сказок, и шторм совсем уйдет.
– Хорошая сказка, Жет, я заслушался! – сказал Амигальвес…
И в эту секунду раздался жуткий скрежет. Аландаш будто наткнулся на стену, и счастье, что все держались крепко и не вылетели за борт.
Санктари с Амигальвесом перенесли на остров Монтарику и Жетамьину. Корто выбрался сам. Едва они оказались на берегу, море уложило аландаш на бок и раскололо его пополам.
– Где мы? – осмотрелась Жетамьина.
– В Бругиндэ, – хмыкнул Амигальвес.
– Очень смешно.
– Мы попали на Очень Маленький Остров, такое же захолустье, как твой Бругиндэ, только на ракушках никто не играет, – объяснил Амигальвес. – Ни на чем не играют, потому что на Очень Маленьком Острове никто не живет.
– Необитаемый остров? – Корто вскочил. – Значит, надо искать сокровища!
– Нет тут ничего. Спроси у дедушки.
Но Корто не сдавался:
– Плохо искали! Пойдем, Монтарика. Сейчас взрослые начнут выяснять, кто виноват, а это скучно.
– Да, – встала Монтарика. – А еще окажется, что виноваты мы, потому что долго собирались.
– Точно! Пойдем!
– Пойдем!
– Стойте, дети! – прикрикнула Жетамьина.
– Пусть идут, – разрешил Амигальвес. – Найдут что-нибудь поесть – не помешает.
Корто и Монтарика отправились на поиски сокровищ и приключений, а дедушка Санктари очень грустил:
– Кто виноват, кто не виноват… Аландаш не вернешь.
Амигальвес похлопал отца по плечу:
– Ничего. Сэкономим на тальпе и кинтибо, купим новый аландаш.
Жетамьина протестовать не стала.
– Я – старый человек, – горевал Санктари. – Я всю жизнь ходил на этом аландаше. Теперь его забрал Великий Пунтен. И, конечно, я вижу знак в том, что он его забрал.
– Брось, ты еще крепкий старик!
– Это то, что ты должен был сказать.
– Но это же – правда. Ты ни на что не жалуешься.
– Менсина тоже не жаловалась.
– Ну, перестаньте, пайо Санктари! – подключилась Жетамьина. – Великий Пунтен и нам и вам оставил жизнь…
– И брёвна! – Корто и Монтарика вернулись, неся бревно.
– Молодцы! – похвалил Амигальвес. – Разведем огонь, бросим бревно. Чем ярче костер, тем быстрее заметят.
– Нет! Мы не будем жечь то, на чем можно плыть!
– На бревне? – усомнилась Жетамьина.
– На брёвнах! – уточнила Монтарика торжествующе. – Плот!
– Брёвна – еще не плот, – сказал Амигальвес. – Чем свяжем?
– Лоза! – ответили дети.
– Бросьте, дети! Аландаш такого моря не выдержал, какой плот?
Но Корто был решителен:
– Так не все сказки рассказали Пунтену. Еще Монтарика и я. Море успокаивается с каждой сказкой, дедушка Санктари?
– Н-ну, да.
– Еще две сказки и настанет штиль, – Корто посмотрел на море. Ему хотелось действовать и быстро. – Я буду строить плот, Монтарика – рассказывать, а вы – смотреть, как подросток один таскает бревна и вяжет их лозой. Начинай, Монтарика.
– Вайда! – кивнула Монтарика.
Сказка об осьминогах видимых и невидимых, рассказанная Монтарикой
Дети осьминогов тоже ходят в школу. Да, и математику тоже учат, многие без удовольствия. Все почти как у людей, только осьминоги сначала учатся считать не пальцы на руках, а щупальца. Их у осьминогов – восемь. Щупальца могут быть и руками, и ногами. Надо что-то взять или написать – у осьминогов восемь рук. Надо куда-то идти или тем более бежать – восемь ног. А если надо что-то взять на бегу – четыре руки и четыре ноги. Очень удобно!
Больше, чем математику, химию, географию или кальмарский язык, осьминоги изучают людей, потому что от людей одни неприятности! И еще одни неприятности! От акул меньше неприятностей, чем от людей. Люди ловят осьминогов. Люди ставят сети. Люди бросают в море гадости. Лучше всего для осьминогов, чтобы люди не видели осьминогов.
В институте осьминогам рассказывают, что люди бывают разные, даже хорошие, но до института еще надо дожить.
В школе, где училась осьминог Арвиская, уроки безопасности вел пайо Ромай, старый вояка. Каждый урок он начинал так:
– Вы можете не отличать восемь от десяти. Вы можете забыть, что такое «гонь-мисо» по-кальмарски. Вы можете не знать глубины Марианской впадины. Но вы должны помнить днем и ночью, что главное в жизни! Что главное в жизни?
И ученики-осьминоги дружно отвечали:
– Мас-ки-ров-ка!
– Что главное в жизни? – громче повторял пайо Ромай.
– Мас-ки-ров-ка! – громче отвечали осьминоги.
– И еще раз! – кричал пайо Ромай.
– Мас-ки-ров-ка! – кричали осьминоги.
– Маскировка! – приказывал пайо Ромай, и все маскировались.
Менять цвет осьминоги умеют от рождения, но вот менять цвет быстро, точно и не хихикать при этом учил их пайо Ромай. У серого камня они становились как серый камень, на белом песке – как белый песок, это просто. Сине-зеленые водоросли – труднее. А красный коралл – мучение! Это он только называется «красным», а он – и красный, и алый, и багровый, и какой-то еще, и даже коралловый, и все это вместе! Пайо Ромай делал замечания:
– Арвиская, девочка, сколько твоих щупалец я должен видеть?
– Ни одного, пайо Ромай! – смущалась Арвиская.
– А я вижу целых три! Перекрась их, если хочешь получить хорошую оценку, никогда не иметь дела с людьми и жить долго. Кнап! Кем ты должен был стать?
– Красным кораллом, пайо Ромай! – браво, даже слишком, отвечал веселый Кнап.
– А ты кем стал?
– Я старался, пайо Ромай!
– Плохо старался, сынок! Что это за лиловые пятна? Откуда ты взял терракотовые полосы? Зачем тебе зеленое кольцо на голове?! И что это за розовые очки?!! Ты же – осьминог, Кнап, а не клоун! Сынок, если ты будешь так относиться к маскировке, ты умрешь молодым.
– Буду стараться дальше, пайо Ромай!
– Арвиская, Кнап, подойдите! – позвал Ромай. – Дунвердинк! Вы видите Дунвердинка?
– Нет! – честно отвечали Арвиская и Кнап.
– А он есть! Вот, с кого нужно брать пример! Дунвердинк! Я снова ставлю тебе «отлично», и я горжусь тобой, парень!
– Рад стараться, пайо Ромай! – произнес голос невидимого Дунвердинка.
– Урок окончен! Оха, осьминоги!
– Оха, пайо Ромай! – по-военному отчеканили ученики.
Пайо Ромай удалился. Арвиская вздохнула:
– Я точно завалю на экзамене этот дурацкий красный коралл!
– Ну, и что? – весело отозвался Кнап.
– Попробуй сказать это моей маме.
– Запросто! Если не сдашь, я приду к ней и скажу «ну, и что»?
– Нет уж, лучше я сдам, – снова вздохнула Арвиская.
– Как хочешь! – Кнап на миг перекрасился во что-то безумное. – Я пошел, меня ждут мои барабаны.
– Завидую твоей беспечности.
– А что завидовать? Пойдем со мной!
– Нет, я останусь повторить маскировку в красном коралле.
– Оха, Арвиская, – поднял три щупальца Кнап.
– Оха, Кнап.
И Кнап отправился к своим барабанам. Он нравился Арвискае, хотя она ему ничего не говорила. Арвиская знала, что нравится Кнапу, он ей в этом признался. Они часто болтали после уроков. Но думать о серьезных отношениях с осьминогом, который пускает светофоры на маскировке? Об этом не могло быть и речи. Так сказала Мама-Осьминог.
Кнап ушел. Но рядом с Арвискаей еще оставался невидимый Дунвердинк, и он предложил:
– Хочешь, я позанимаюсь с тобой, Арвиская?
– Нет! Уходи!
Дунвердинк незаметно удалился. Арвиская подплыла к кораллам, но не стала ничего повторять. Среди пятидесяти оттенков красного притаилась одинокая ветка черного коралла. На фоне ярких соседей она казалась невзрачной, но Арвиская видела в ее скромности изысканность и благородство. Арвиская каждый день любовалась черным кораллом и говорила с ним. Кораллы ведь все слышат, но никому ничего не расскажут, а девушке-осьминогу всегда есть, что рассказать кому-то, кто никому не расскажет. Вот и сегодня было, чем поделиться, шепотом. Кнап уже добрался до своих барабанов, и бой их доносился до Арвискаи вполне отчетливо, но оно и к лучшему. Черный коралл все равно все услышит, а кто-нибудь чужой, например, Дунвердинк – нет.
А назавтра снова был урок маскировки. И когда ученики слились, кто как мог, с красными кораллами, пайо Ромай вдруг прошипел:
– Боевая тревога! Ныряльщик!
Он указал щупальцем наверх, бросился к кораллам и тоже стал невидимым. Осьминоги подняли глаза. К ним приближался водолаз! Все у него было черным: костюм, маска, перчатки и только ласты – отвратительно-желтые. Стало страшно, и даже Кнап постарался и обошелся без клоунады. Конечно, пайо Ромай больше тройки ему бы не поставил, но глаз чужака был не так остр. Черный водолаз лениво покружил над замершими осьминогами, а потом заметил черный коралл. За ним-то он сюда и явился. Черный водолаз достал из-за пояса нож. Арвискае захотелось плакать, но, когда осьминог маскируется, ему нельзя ни плакать, ни смеяться и шевелиться тоже нельзя. А рисковать осьминожьей жизнью ради ветки черного коралла совсем нельзя.
Но дело же не в коралле!
И вот уже черному водолазу мешает что-то нелепое, переливающееся всеми возможными и невозможными цветами. Оно лезет в маску, хватает за руки, путается в ногах. Кнап исполнял свое соло виртуозно. Черный водолаз отмахивался рукой от безумного осьминога, но бесполезно. И тогда черный водолаз махнул ножом.
Кровь у осьминогов – голубая.
Арвиская ринулась на помощь. Она тоже сражалась отважно, но дело решил пайо Ромай. Ловким движением щупальца он сорвал маску с врага. Маска, покачиваясь, опустилась на дно, подняв облако песка. Черный водолаз поспешил к поверхности, сверкая отвратительно-желтыми ластами.
Пайо Ромай отдышался и приказал Кнапу:
– Ну-ка!
Кнап показал рану.
– Ничего серьезного, – убедился пайо Ромай. – Приложишь водоросли – пройдет.
Пайо Ромай помолчал, покачал головой и позвал:
– Арвиская, Кнап!
– Здесь, пайо Ромай!
– Вы отчислены. На экзамен не приходите.
И пайо Ромай ушел. И незаметный Дунвердинк ушел вслед за ним.
Арвиская посмотрела на Кнапа долгим взглядом:
– И что теперь?
– Да ничего особенного, – улыбнулся Кнап и весело перекрасился. ¬– Пойдем, я научу тебя играть на барабанах. Или хочешь поговорить со своим кораллом?
– Ты знаешь о черном коралле?
– Да.
– Ты следил за мной?
– Я смотрел на тебя, это – другое, ¬– сказал Кнап непривычно серьезно.
Арвиская немного подумала, а потом шлепнула щупальцем по песку:
– Коралл все и так слышал. Пойдем, приложим водоросли к твоей ране.
И они пошли, взявшись за руки. И, может быть, это важнее, чем экзамен по маскировке. И, очень может быть, у них все получится! Ведь у осьминога три сердца, а, значит, у двух осьминогов, дважды три, целых шесть сердец!
Так закончила свою сказку Монтарика.
Разумеется, Амигальвес и Санктари не смогли спокойно смотреть, как Корто один строит плот и тоже стали таскать бревна и связывать их лозой. Из своего мечандо Жетамьина достала нехитрые абласко и делила на всех. Абласко было немного, ведь Жетамьина не рассчитывала на шторм. Она сказала:
– Как ты должна понимать, Монтарика, я твоей сказкой не удивлена.
– Конечно, понимаю, мама. Но я не хотела удивлять тебя, я хотела удивить море.
– У тебя получилось! – кивнул Корто. – Оно волнуется меньше!
– Великий Пунтен заставит поверить в себя даже тех, кто этого не хочет, – изрек Санктари.
– Проверим, - Амигальвес затянул очередной узел. – Все-таки, волна еще высока. Говори, Корто!
– Вайда!
Сказка о неправильной акуле по имени Три, рассказанная Корто
Акулы вопросов не задают. У акул вопросы – это болезнь. Как, например, прыщики или как блохи у собак. Если бы у акул был врач, он бы спрашивал: «На что жалуетесь?» А больная акула ему бы жаловалась: «У меня кашель и вопросы». И врач отвечал бы: «Вот, это вам водоросли от кашля, пожуете и пройдет. А от вопросов рецепт один: плывите быстрее, дольше, дальше. Когда акулы плывут быстро, долго и далеко, у них вопросы пропадают».
У акул нет врачей, и кашля тоже нет. У правильных здоровых акул нет и вопросов. Три как раз и был той неправильной акулой, у которой вопросы есть. Почему Три? А это просто. Акулы не очень-то утруждают себя всякими глупостями, вроде имен. Акула-Отец, Акула-Мать и дети – Один, Два, Три. Один и Два росли здоровыми, а Три было все интересно. Акула-Отец лечил Три как настоящий врач. Он говорил:
– Быстро!!
И надо было плыть быстро, чтобы не получить оплеуху тяжелым отцовским хвостом.
Правильные акулы говорят мало. Акула-Отец говорил мало. Ему хватало одного слова: «Быстро!», «Быстрее!», «Направо!», «Куда?», «Молчи!».
Очень редко отец говорил два слова: «Движенье – жизнь!»
И все жили в движении. Акулы всегда куда-то плыли, быстро или медленно, и никогда не останавливались.
«А почему надо все время плыть?» – это один из вопросов, которые были у Три. Он пробовал задать его Акуле-Матери, и мать отвечала:
– Спроси у отца.
И Акула-Отец отвечал:
– Быстро!
Ночью акулы спали. Спали и плыли, акулы умеют и так. Кто-то должен был не спать, а смотреть по сторонам и предупредить остальных об опасности. Акулы будили друг друга по очереди. Никогда ничего не случалось. Какие опасности? Кого бояться акулам, если все боятся их?
А еще у акул есть прилипалы. Это такие рыбы, которые специально отрастили присоски на спине, чтобы приклеиться к акуле и всю жизнь питаться тем, что акула не доест. Акулам и не жалко. Акулам прилипалы не мешают. У Акулы-Отца прилипал было шестеро. Иногда он приказывал им «Чесать!», и прилипалы старательно щекотали ему плавниками спину и живот. Акулы не разговаривают с прилипалами, о чем с ними говорить? Но, конечно, Три разговаривал со своим прилипалой. Три (небывалый случай!) даже запомнил его имя – Реморо Эспрессо Миляга Олива Рауль Арон Гарсия-Гарсия. Прилипалам совсем нечего делать, поэтому они и придумывают себе длинные дурацкие имена, а потом тренируются произнести их быстро и без запинки. Три звал своего прилипалу кратко – Рэм.
И вот как-то во время ночного дежурства Три разбудил Рэма:
– Рэм?.. Рэм?
– М? – сонно отозвался прилипало.
– Просыпайся!
– Уже, – недовольно зевнул Рэм.
– Слушай, Рэм, неужели тебе не хочется что-то поменять в жизни?
– Что поменять?
– Ну, хоть что-нибудь.
– Перелезть тебе на спину?
– Нет! По-настоящему! – прошептал Три.
– Я уже менял.
– Когда? – удивился Три.
– Ну, если помнишь, когда ты решил больше не быть хищником и питаться водорослями, я уплывал от тебя и хотел прилепиться к твоему отцу. Но у него и так уже шесть прилипал, пришлось вернуться. Хорошо, что тебе стало плохо, и ты перестал валять дурака.
– Нет, тоже не то. Такой огромный океан, столько в нем интересного, необычного!
– Предлагаешь пересесть на какого-нибудь дельфина? – Рэм поспал бы еще, а потому хотел закончить разговор поскорее.
– А я попробую!
– Ты уже пробовал есть водоросли и плавать кверху брюхом.
– И ничего страшного не произошло.
– Но ты, когда в следующий раз соберешься, предупреди заранее, а? – Рэм опять зевнул.
– Я не успею.
– Не успеешь что?
– Сколько раз я спрашивал у отца, – начал Три.
– Нет-нет, подожди, – прилипало встревожился.
– Почему мы все время куда-то плывем?
Рэм окончательно проснулся, посмотрел по сторонам и испугался:
– Ты что еще придумал? Ты отстал! Мы отстали!!
– И никогда не останавливаемся…
– Посмотри, как далеко они уплыли, – закричал прилипало. – Тебе влетит!
– Но отец всегда отвечал «Быстро!» – продолжал Три о своем.
– Именно! Плыви быстрее, нужно их догнать!
– А когда я пробовал остановиться, получал хвостом по голове.
– Эй! Эй!!! – паниковал прилипало.
– И вот сейчас, когда мы отстали, я сделаю это!
– Не надо ничего делать, эй! – просил Рэм. – Просто плыви.
– Я остановлюсь! – торжественно объявил Три.
– Не надо!
– Да я уже стою.
Прилипало огляделся и понял, что они с акулой действительно больше не плывут:
– И что?
Три помедлил с ответом:
– Ничего.
– Так и поплыли дальше! – Рэму не терпелось завершить ненужное приключение.
– Подожди!
– Что?!
– Что-то изменилось.
– Что изменилось?
И правда, голос акулы изменился. Три начал говорить медленнее:
– Ты знаешь, что такое покой, Рэм?
– Знаю-знаю, – прилипало старался говорить очень быстро. – Но сейчас мне как раз беспокойно. Поплыли, а?
– Нет-нет, Рэм, наоборот, стало о-о-о-очень спокойно.
– Мы тонем, Три!!! – заорал Рэм.
– М-м-мы погружа-а-а-ем-м-мся, э-э-это друго-о-ое.
– Что «другое», глупая ты акула??? – визжал прилипало. – Мы идем на дно. Три!!!
– По-о-о-ко-ой, Рем-м-мо-о-оро Эспре-е-ессо…
– Не думаешь о себе, подумай обо мне!! Я – маленький слабый паразит. Как, по-твоему, долго я проживу без тебя, сильной и страшной акулы?
– По-о-о-о-ко-о-ой, М-м-миляга Оли-и-ива Рау-у-уль…
– Шевели своими дурацкими плавниками, Три, давай же!!!
– По-о-о-о-о-ко-о-о-о-ой, Аа-а-арон Гарси-и-ия-Гарси-и-и-ия...
И тут Рэм увидел, что неподалеку степенно проплывает майо Дельфин. Думал Рэм недолго:
– Дельфин! Я спасен! Я отлепляюсь! Извини, Три, я сделал все, что мог, но я – всего лишь маленький прилипало, и я хочу жить. Ты сам виноват. Прощай!
– По-о-о-о-о-о-о-ко-о-о-о-о-ой, – только и ответил Три.
Рэм отлепился от акулы, догнал майо Дельфин и аккуратно прилепился к ней:
– Не акула, но пока – сойдет. Ффух! – выдохнул прилипало.
Рэм видел, как Три с улыбкой медленно погружается в океанскую тьму. Рэм подвел итог:
– Он был первой акулой, которая разговаривает с прилипалой. Но он не стал первой акулой, которая слушает прилипалу. А зря.
Дельфин и Рэм удалялись…
Но нет!
Нет!
Рэм так не смог. Он перебрался поближе к дельфиньей голове и позвал:
– Слушайте, майо Дельфин!
– Что?! Кто?! – дернулась майо Дельфин. Она ужасно испугалась, она, конечно, не знала, что не одна.
– Я, прилипало Реморо Эспрессо Миляга Олива Рауль Арон Гарсия-Гарсия.
– Что это значит?!
– Это значит, что там, в глубине погибает мой друг, и мы должны ему помочь!
– Мы? Кто это «мы»? Сколько вас и откуда вы взялись?
– Мы – это мы с вами. Я один. Я взялся как раз с моего друга, которому мы должны помочь.
– Никому я ничего не должна! – успокоилась майо Дельфин.
– Я умоляю вас, майо Дельфин, – Рэм заговорил сладко. – Вы такая большая, сильная, добрая и очень красивая, помогите! Это совсем рядом!
– Ну, хорошо, показывай! – растаяла майо Дельфин, чуть подумав.
– Да вот же, назад, налево и вниз!
Майо Дельфин сделала вираж и увидела Три:
– Что?! Твой друг – акула?! Чтобы я своими собственными плавниками спасла акулу? Ну, нет!
– Он – неправильная акула, майо!
– Неважно! Акуле я помогать не буду. Оставь меня!
Майо Дельфин поплыла было прочь, но Рэм крикнул:
– Если ты не поможешь ему, я прилеплюсь прямо на твой глаз!
– Я сказала – нет!
Но Рэм не шутил. Он прилепился майо Дельфин на глаз! Ужасно неприятно плавать с прилипалой на глазу, майо Дельфин это поняла сразу же:
– А-а-а-а! Отлепись немедленно!
– Ты поможешь ему!
– Да, да!
Рэм переместился на спину майо Дельфин, но был готов в любой момент вернуться на глаз.
– Наглец! – фыркнула майо Дельфин.
– Я не наглец, я – прилипало! И у меня нет выбора.
– Ладно. Что с ним?
– Он умирает!
– Это я вижу. А почему?
– Он плыл, – пояснил Рэм. – А потом остановился, и началось.
– Зачем остановился?
– Чтобы посмотреть, что получится!
– Он сумасшедший? – удивилась майо Дельфин. – Акулы не умеют дышать, стоя на месте!
– Я же говорю, он – неправильная акула!
– Хм… Я знаю одно местечко. Течение там – ого-го. Будет твоей акуле искусственное дыхание. Если еще не совсем умер, может, и оживет.
– Так быстрее же!
– Знаешь, что?! – возмутилась майо Дельфин, но все-таки она быстро оттащила Три в красивый грот, где течение, как насос, стало прокачивать воду через акульи жабры. – Всё. Больше я ничего сделать не могу. Если очнется, расскажи ему, кто его спас. Пусть вспомнит, когда соберется сожрать дельфина. Оха!
– Оха! Спасибо! – отозвался благодарный Рэм.
И майо Дельфин отправилась восвояси. Рэм на миг задумался, а не прилепиться ли к ней снова, но решил поверить в лучшее. И лучшее произошло. Три открыл глаза:
– Что случилось?
– Ффух! – отлегло у прилипалы. – Славься Пунтен, Повелитель Морей! Плыть можешь?
Три повел плавниками:
– Кажется, могу.
– Надо догонять наших. По дороге расскажу, что случилось.
Рэм прилепился к Три, и скоро они догнали стаю. Три влетело от Акулы-Отца. А потом Три сказал ему:
– Пап, я… мы, мы с моим прилипалой нашли такое место, где не нужно плыть, чтобы дышать.
И Акула-Отец внимательно посмотрел на сына и сказал:
– Покажи, пожалуйста!
Так закончил свою сказку Корто.
Все посмотрели на море. На берег Очень Маленького Острова накатила шумная волна, за ней – другая, поменьше, потом – третья, совсем маленькая, а потом… потом стало тихо. Все переглянулись, послушали тишину. Ликуя, Корто, Амигальвес и Санктари подтолкнули плот к воде.
Но море как будто кашлянуло и снова послало на берег волну. И еще одну, и еще, и еще.
МОНТАРИКА. Корто!
ЖЕТАМЬИНА. Не расстраивайся, сын, все-таки, чудо почти случилось.
САНКТАРИ. Оно случилось, просто не так надолго, как нам хотелось.
В такую минуту, когда все подавлены и растеряны, а Амигальвес собирается поджечь бревна, чтобы из бесполезного плота получился полезный сигнальный костер, хорошо, если вдруг откуда-то звучит голос. Он и звучит:
– Нет, чудо не случилось. Пока не случилось. Одна сказка еще не рассказана.
Сказка о Санктари и Великом Пунтене, рассказанная бабушкой Менсиной, которая смотрела за всеми с небес.
Люди живут везде. Люди живут даже там, где не живут кошки. Иногда непонятно, почему люди живут там, где живут, а иногда понятно. Например, понятно, почему люди живут у моря.
Ну, потому что море – это море, особенно, если оно теплое. Но и у моря люди остаются людьми. Иногда у них все идет не так. Иногда, выяснив, почему, они хлопают дверью. Иногда они идут на берег и бросают в море камешки.
И они бормочут. Бросают камешки и что-то бормочут. Так они разговаривают с морем. И очень хорошо, что море рядом. Иначе, не обязательно, но очень может быть, они бы бросали камешки друг в друга.
Их пятеро в доме у моря на Маленьком Острове: Корто, Монтарика, Жетамьина, Амигальвес и Санктари. Однажды они очень громко выясняли, почему все идет не так. Они кричали то все вместе, то по очереди, то друг на друга, то в небеса:
– Даже при пожаре, слышишь ты меня, Корто, даже при пожаре, ты сначала стучишься в мою комнату, а потом заходишь, если я разрешу!! Если я разрешу, слышишь?!
– Да, да, да. Трубу надо чистить именно сейчас. Перед смертью я буду вспоминать, как чистил трубу в тот самый вечер, когда Месси играл в финале, а больше мне будет нечего вспомнить.
– Хочется тебе того, или нет, но я – мать! И если ты не понимаешь разницы между девятью часами вечера и полуночью, Монтарика, я найму тебе еще одного репетитора, он объяснит. А я добавлю.
А Корто ничего не кричал. Он включил песню “Танцую на твоей могиле” рок-группы “Моторхэд” на полную громкость.
Санктари, который начал было внимательно перебирать рыбацкие сети, после первого куплета песни понял, что сейчас – самое время пойти, и поговорить с морем. Санктари сидел на берегу, бросал камешки, что-то бормотал, когда сзади Кто-то вежливо спросил его:
– Не помешаю?
Конечно, с морем лучше общаться один на один, но трудно отказать, когда тебя вежливо спрашивают «Не помешаю?». Санктари не отказал. Он задумчиво подвинулся.
– С морем говоришь? – спросил Кто-то.
– Угу, – буркнул Санктари.
– Оно понимает?
– Угу.
– А скажи мне, Санктари, почему вы не говорите друг с другом?
Это было уже слишком. Нельзя лезть в душу тому, кто разговаривает с морем. Санктари спросил с неприязнью:
– А ты кто? Откуда знаешь меня?
– Ах, да, – спохватившись, ответил Кто-то. – Пунтен. Великий Пунтен, Повелитель Морей, в которого ты веришь.
Санктари только рукой махнул.
– Ну, хорошо, – сказал Кто-то и хлопнул в ладоши.
В руки Санктари из моря выпрыгнула большая рыба. Санктари с трудом удерживал ее. Кто-то снова хлопнул в ладоши, и рыба вернулась в море. Старик вскочил.
– Сиди, сиди, – успокоил его Пунтен. – Так почему?
– О, Великий Пунтен, – начал было дедушка Санктари очень почтительно и немного нараспев.
– Хей, пайо, мы оставим реверансы устрицам, вайда? – предложил Повелитель морей.
– Вайда.
– Так почему, Санктари?
– Мы говорим друг с другом, – помолчав, неуверенно ответил Санктари.
– Это те крики с музыкой, что я слышу?
– Ну, иногда случается.
– Иногда... Я скажу тебе, Санктари. Есть одна неприятность, которая случается с этим твоим «иногда». Оно превращается в «чаще». Иногда. Потом в «еще чаще». В конце концов «иногда» становится «всегда». Я повторю вопрос: почему вы не говорите друг с другом так, как говорите с морем? Почему вы не понимаете друг друга?
Санктари поморщился:
– Ты задаешь мне вопрос. Ты знаешь на него ответ. Ты знаешь, что я ответа не знаю. Меня это дико раздражало еще в школе.
– Не обижайся, пайо, – поднял руку Пунтен. – Я просто вижу, что вы зарываете жемчуг в песок. Я помогу вам этого не делать.
Санктари задумался:
– Теперь я спрошу, вайда? Зачем тебе это нужно?
– Во-первых, камешки.
– Что?
– Камешки, – повторил Пунтен. – Когда вы разговариваете с морем, вы бросаете камешки. Иногда большие камешки. Там не успевают отползти.
– Где «там»?
– В море, у берега.
– Кто не успевает?
– Крабы, например, – пояснил Пунтен. – Мне жалко крабов. Ну, а во-вторых, ты мне нравишься, Санктари.
– Спасибо, Повелитель.
– Но это не будет бесплатно, пайо, – Пунтен внимательно посмотрел на старика.
– И что ты хочешь взамен?
– Твой старый аландаш. Ему давно пора на вечный покой. Из него в море вытекает какая-то дрянь. Пусть Амигальвес купит новый.
– Ты считаешь, оно того стоит? – засомневался Санктари.
– Да!
– Мне жалко аландаш.
– Не жадничай, пайо! И вот еще: по нему скучает Менсина.
И Великий Пунтен, Повелитель Морей отвесил Санктари легкий подзатыльник. А потом он протянул Санктари руку.
– Вайда?
– Попробуем.
И Санктари пожал руку Повелителя.
И Амигальвес пожал руку Корто:
– Ола, Неправильная Акула.
– Ола, Загадочный Каракатица, – улыбнулся Корто. – Не знал, что ты пишешь стихи.
– Никто не знал. Ну, я понимаю, что я – не великий поэт Мервино.
(Был на Давирте такой великий поэт.)
– Дашь почитать?
– Не уверен, – пожал плечами Амигальвес. – А какое течение ты хочешь найти, Акула?
– Не знаю. Но я не хочу ловить жемчужины и рыбу.
– Вайда, обсудим.
Корто взял камушек, подбросил его на ладони и сказал:
– Есть еще кое-что.
– Еще страшнее?
– Да, – решился Корто. – Я не люблю футбол.
– И ты молчал четырнадцать лет?
– Двенадцать. Первые два я не умел говорить.
– Я попробую переварить это.
И Жетамьина обняла Монтарику и сказала:
– Послушай, девочка-осьминог, я не хочу обещать лишнего…
– И не надо, Каретта-мама, – улыбнулась Монтарика. – Для начала хотя бы не спускай на него собаку.
– Это я могу тебе обещать.
– А что, Каретта-мама, у черепахи тоже есть большая мечта?
– Есть. Наверное, есть, – задумалась Жетамьина. – Она точно была, а потом что-то произошло и новое тальпе заменило большую мечту. Так бывает, девочка-осьминог. Иногда.
Потом Жетамьина и Амигальвес обнялись, но не стали ничего говорить друг другу.
Потом дедушка Санктари, давно отвыкший от объятий, неловко обнял их обоих.
Пока все обнимались, бабушка Менсина, которая смотрела за всеми с небес, проверила, хорошо ли связан плот, на всякий случай.
Море утихло. Они спустили на воду плот.
– Попробуем? – спросил Санктари.
«Попробуем», ответило тихое-тихое море, и они поплыли домой. И дедушка Санктари снова запел старую солёную рыбацкую песню, а все стали подпевать.