Начало http://www.proza.ru/2019/02/24/882
«Только необыкновенные люди могут находить необычное в обычном»
(Святитель Николай Сербский)
Мамино
В прошлом есть место калошам,
Магнитофонам и ящерам...
Мама не может быть прошлым,
Мама – всегда настоящее!
Больше того, зреет нужность
Вырасти до понимания:
Жизнь есть большая окружность,
Будущее – тоже мамино...
У меня была очень странная мама. Не была – есть. Только теперь у неё другая роль. И служба другая. И мы с ней больше понимаем друг друга, теперь, когда не надо подбирать точных слов и кричать их. Ведь в последний год физический слух тебе уже отказывал... Но ты могла читать, даже по ночам я просыпалась от света в спальне - ты полулежа читала святые строки. Или Бунина... В последние месяцы - только псалтирь. Давала мне указания - как и что делать при своем уходе. Без тени страха или паники, спокойно и строго. Ты всегда безошибочно выбирала интонацию - знала когда можно, а когда нельзя смеяться. И над чем. И никогда ни под кого не подстраивалась.
Если чуяла пустоту в человеке - мысленно отключалась от него. Скучно тебе делалось. И ты уже была не с ним. Хотя он, конечно, мог обижаться. Но что тут сделаешь? Играть в приличия - это не для тебя...
А если приписки заведующая библиотекой делала, чтобы повысить читательскую статистику, ты вступала с ней в непримиримую борьбу, не думая о том, что это грозит увольнением. Сибирская порода...
Я пишу эти строки в больнице, вечером. При тусклом свете неоновой коробочки над головой. И вспоминаю…
Ты говорила: «Я так люблю больницу!»
За что, мама? – вопрошаю теперь, ютясь на застиранном бельеце кочкообразного матраца.
И мама отвечает. За то, что здесь можно отдохнуть от суеты и быта. И можно встретить ангелов.
Кто может… Мама могла.
Лежу и думаю: это как же надо довести женщину, чтобы она возлюбила советскую больницу?! С палатами на шесть, а то и восемь человек, с нашим медсервисом, вечно занятым туалетом в конце коридора и прочими прелестями!
Но я не спешу называть маму бедной. Она и вправду чувствовала себя там как рыба в воде. Кто-то ныл, сбегАл домой, а она – радуясь, бежала в неё…
Теперь я понимаю – она бежала от обыденности. Всегда… Любыми доступными способами. Ей необходима была параллель. Другие берега и люди.
В первой половине жизни у нее случилось несколько операций. С носом. Невольно вспоминается гоголевский Нос. Или выражение "остаться с носом". Наедине, вот как и я сейчас. Тоже лежу именно с ним же. Характерно? Возможно. Но до мамы – сразу скажу – мне далеко… Как и моему простоватому носу до её – точёного, прямого, иконописного…
Но любой нос – даже с маленькой буквы – требует уважения.
Слышу мамин воодушевленный голос:
«Катенька, у тебя так хорошо в палате! Уютно и на двоих всего. И телевизор есть! И чистенько!»
Воодушевление никогда покидает маму. Вернее, оно чудесно-быстро может вернуться к ней – достаточно мелочи, слова, любого намека на красоту. Кусочка неба…
Мамина интонация… Её было невозможно спутать с ни с чем. И сейчас, в этом подобии кельи я слышу её. На тумбочке – её псалтирь. Впитавшая мамины вибрации, мамин запах, ее пометочки «от» и «до»… Чёрная потёртая обложка, отныне – моя святыня…
Чем еще отличается мое пребывание в хирургии от маминого? Обезболивание лучше. У мамы была крайне сложная операция, но она отличалась удивительным мужеством и всё терпела как стоик. Помогал и ангел Причем в физическом облике – одна пожилая докторша – еврейка (хотя тогда, в 60-х, мы не делили людей по национальному признаку), опытная и сильная. Она почему-то сразу выделила маму из всех и прониклась к ней сочувствием. И еще чем-то необъяснимым: ведь мама не была женой крупного областного начальника, обкомовца, сама не являлась «шишкой», просто рядовой библиотекарь с окладом 56 руб.
Но ангел с зеркальцем на лбу имел иные критерии. Какие – теперь уже не спросить у неё. Но, во-первых, она сразу добилась лучшей палаты для мамы – без всяких просьб с ее стороны, ибо мамуле бы это и в голову не пришло. Во-вторых, корифей-докторица сама, что редко уже с нею случалось, делала маме эту сложную операцию. Царствие ей небесное, этой волшебнице.
Да! – подхватывает мои воспоминания мама, – такая прекрасная врач! Необыкновенная! Но почему она так ко мне отнеслась?!
Я молчу. Я просто чувствую мамину энергию. Оттуда… Она рядом, здесь. И понимаю фибрами, почему ее опекал ангел…
Мы приходили к ней с папой из своего тогда еще полуподвала втроем: папа, я и младшая сестра. Этот праздник встречи нельзя забыть. Мама появлялась из серого здания клиники как ясное солнышко и сообщала нам только хорошие новости, всё свидание проходило приподнято и мы сознавали, что надо сполна радоваться и такой малой возможности.
…Ужин в больнице скромный – деревянная запеканка. Ну и ладно. Ем. И мама не ропщет – вместе со мной. Ей всегда было всё равно, что есть и что пить. Не сильно замечала. Баратынский и Веневитинов волновали больше. Однако, если попадалось что-то повкуснее, восторга ее не было предела. Она видела в этом чудо – как дитя, вдруг получившее шоколадку.
С ее позиции отношусь к реальности и я. Стараюсь…
Но люди, люди ее интересуют. Более того, восхищают – те, кто со светом в глазах.
Она их всех называла ласкательныими именами: Людочка, Вовочка, Раечка…
И они от этого делались и вправду прекрасней…
Мама, благодарю тебя! – шепчу я с известковой запеканкой во рту за столом опустевшей столовой.
- За что?! – удивленно поднимает брови она.
Как сформулировать?
За то, что передала мне свою модель существования в блаженной радости.
За мужество – не только через одноимённый роман Веры Кетлинской, снятый когда-то с полки не глядя (она книжки чувствовала как клавиши талантливый пианист). Или про то, как закалялась сталь… Николай Островский!!!! Эдуард Багрицкий! Кетлинская!!! – говорила она с неизменно высоким подъёмом. И хотелось, невзирая на затхлый полуподвал и унизительное безденежье – стать в стройнейшую струну, подняться безмерно выше своих метра с кепкой и выйти в открытый, бесконечный, сияющий космос вслед за тобой, мама, и таким же неземным человеком – Гагариным…
Ты научила меня быть счастливой – в любых обстоятельствах.
Жаль, что эти слова я не сказала тебе, пока ты была здесь.
Но я уверена, что ты их слышишь.
Продолжение следует