Этот рассказ продолжает студенческую тему из «Магазин «ВОДКА» переоборудуется».
[~40']
Суббота. Утро. Я бы ещё поспал, но солнце проникло новым днём в комнату и в его лучах жена заметила моль. Спрыгнула с дивана, хлопнула в ладоши. Убила. Сразу был объявлен подъём по тревоге и на всей жилплощади введён план «Перехват». В рамках этого мероприятия спустя час я перебирал вещи на антресолях. Завис на старом студенческом альбоме в плюшевом переплёте. Чёрно-белые фотокарточки, синие билеты в кино, засушенный жёлтый одуванчик.
Выскользнула почтовая открытка – крестьянка в кумачовой косынке с жёлтым снопом и рабочий в комбинезоне с огромным рожковым ключом «семьдесят пять на восемьдесят». Вверху – красная лента, разбитая зигзагами на три флага: МИР – ТРУД – МАЙ. На обороте вычурно витиеватым почерком написано: «Саша! Поздравляю тебя с 1-м Мая! Желаю богатырского здоровья, успехов в учёбе и счастья в личной жизни! Пусть всегда будет Солнце! Будет ли в этом году ваш стройотряд в Б-ске? Жанна. P.S. Не обижайся на меня за ту шутку, пожалуйста! Я всё рассказала Оле, она передаёт тебе привет. Напиши ей, адрес ты знаешь».
Я стал рассматривать фотографии. Эх, какие же все молодые и счастливые! Вот первомайская демонстрация – транспаранты, флаги, шарики. Все в плащах и куртках, было прохладно. Отчётливо помню, кто и что говорил, какие лились песни из репродукторов, какие провозглашались здравицы.
Последняя фотография в альбоме слегка не в тему. На ней я в клетчатой рубашке, как сейчас помню – синей, сижу на скамейке в парке, ем мороженое и морщусь от солнца. Рядом стоит большой пёс и смотрит на меня...
В воскресенье, единственный полностью выходной для студентов день, общага отсыпается.
Ведь по субботам в холле на первом этаже до двадцати трёх грохочет дискотека. Иногда она затягивается до половины двенадцатого. Потом объявляется последний танец. Основная масса потных, порозовевших щеками, любителей попрыгать и подёргать конечностями разбредается по комнатам. Диск-жокей, которого тогда ещё называли просто ведущим, делает вид, что начинает собирать аппаратуру. Дежурные включают свет и открывают для проветривания окна. Ответственный преподаватель деканата смотрит на часы, звонит с вахты своим домашним, прощается с активом и уходит. Официально мероприятие закончилось.
Но разошлись не все. Покурив, сходив по нужде, а может и махнув вдогонку по рюмке, особо жаждущие возвращаются в холл, рассаживаются на стульях, связанных брусками по четыре, стоящих вдоль стен. Свет гаснет и начинается бонусная часть. Музыку теперь ставят тише, и только медленные композиции, под которые удобнее танцевать парами. Заядлые любители позажиматься под Марка Нопфлера или Фаусто Папетти получают комплексный набор удовольствий по слуховым и осязательным каналам.
Зал всё же постепенно редеет. Молодёжь парами расходится по этажам, чтобы продолжить более тесное общение наедине. Во втором часу дискотека заканчивается окончательно. Стихает холл, но ночная жизнь общежития в самом разгаре. Спят только слабаки, вставшие к первой паре или перебравшие с алкоголем. Те, кого сосед или соседка по комнате попросили погулять пару часиков, слушают гитаристов в конце коридора на третьем, пятом и восьмом этажах. А всего этажей – десять.
Очень популярен Розенбаум. Он в зените славы! Его репертуар переняли все, кто имеет гитару и желание на ней бренчать. Прошёл пик, но ещё вполне востребован Макаревич, со своей «Машиной времени», «Аквариум», Юрий Лоза. Из зарубежной эстрады самые забойные песни – итальянские. «Феличита! Я учусь в институте советской торговли – ты мне не чета!»
Встаёт солнце, с улицы веет утренней прохладой. Девчонки сбегали утеплиться и слушают гитару, порой укутавшись по две в одну кофту. Выкурена последняя сигарета. С улицы слышен первый троллейбус. И кто-то вдруг говорит: «Ну, по домам?»
Общага наконец затихает. А город просыпается. Набирает плотность гул машин. Где-то внизу мерно царапает асфальтовый тротуар дереза метлы дворника. Издалека слышна набирающий ход электричка. Небо становится светлее с каждой минутой и вот уже поднимается над соседними сталинскими семиэтажками солнце. Его лучи заставляют студентов, чьи окна выходят на восток, повернуться к стене. Начинают рьяно чирикать воробьи, но под них спать можно, это же не вороны каркают!
Во сне тоже светит солнце и щебечут птички. На берегу реки играет в пляжный волейбол раздетая до плавок и купальников молодёжь. Кто-то из играющих, подхватывая мяч у самой земли, в падении спрашивает: «Есть канистра?» Вроде бы именно канистра, но это не точно, поскольку фраза приглушена воем двигателей электрички и постукиванием на рельсовых стыках её колёсных пар. Вопрос повторяется. Теперь громче и внятнее. Дремлющий молодой рассудок долго пытается вставить в канву крепкого утреннего сна идиотски-неуместное: «Мужики, канистра есть какая-нибудь?»
Какая ещё канистра? Зачем здесь канистра!
Мы идём с Наташкой под горку по заросшему одуванчиками просёлку. Жёлтые пятна цветов покрывают весь луг. Слева они, сливаясь в однотонный ковёр, спускаются к роще, а справа упираются в голубую линию горизонта. Идём купаться. На Наташке умеренно декольтированное ситцевое платье в васильках, заканчивающееся на добрую пядь выше колена, по груди и плечам вьётся рюшка. На затылке – узелок тёмно-синих завязок купальника. Солнце слепит с чистого неба и, отражаясь от лёгкой ряби на поверхности реки, до которой идти осталось всего ничего – пару минут.
Я держу её слегка вспотевшую ладонь и время от времени сжимаю покрепче, каждый раз после этого смотрю на неё. Улыбается! Её грудь плещется под ситцем в такт шагам. Рыжий хвост вьющихся от природы волос через левое плечо переброшен на грудь. Она останавливается и нагибается поправить застёжку на босоножках. Хвост падает вниз и прикрывает небольшой одуванчиковый куст. Среди жёлтых цветков – один зрелый. Его семена осыпаются, некоторые пристают к Наташкиным волосам. Я с удовольствием рассматриваю её. Голубые васильки покрывают спину, ближе к талии теснятся, а после пояска разбегаются по красивой полянке с ложбинкой. Полянка похожа на два воздушных шарика, втиснутых в авоську. Васильки резко обрываются белыми незагорелыми ногами.
Наташка выпрямляется, и я обнимаю её за талию. Сейчас поцелуемся. Она уже закрыла глаза, слегка запрокинула голову и подалась ко мне, но вдруг почему-то мужским голосом спрашивает: «Андрюха, у тебя канистра есть?»
Я в недоумении! Во-первых, меня зовут Александром! Она меня с кем-то путает! Кто этот Андрюха? Загнанный в тупик рассудок начинает прокручивать возможные версии. Вариантов три, один другого неприятнее. Настроение испорчено, улыбка погасла, солнце зашло за тучу, одуванчики поникли и завяли!
Неловкость момента находит себе объяснение. Оказывается, о канистре спрашивала не моя Наташка, а парень внезапно возникший у неё за спиной! Я узнаю Игоря из пятьдесят седьмой. Смотрю в его наглые глаза и соображаю, как ответить. А он без всякого намёка на смущение переводит взгляд с меня на обернувшуюся Наташку и заявляет: «Литров на десять... А какая есть?»
Наташка молчит. Понятно – что можно ответить на такой идиотский вопрос? А Игорь-то, оказывается, не один. Рядом с ним стоит Зинка, моя бывшая. На её шее висит мой «Зенит-11» с широкоугольным объективом «Пентакон», который я ещё после первого стройотряда купил. Ого, значит она теперь с Игорьком! А я ещё раздумывал, мосты не жёг. Мы встретились взглядами. Зинка смотрит с укоризной, мне почему-то становится стыдно. И вот тут происходит абсолютно невероятное – теперь уже Зинка, громче прежнего, тем же мужским голосом: «Мужики, у вас канистра найдётся, пива купим и вернём».
Исчерпав всю логику, я перевожу взгляд с Зинки на Наташку, вижу, что она взасос целуется с Игорем. Эй, вы чего! Зинка фотографирует это безобразие. Покрываясь холодным потом, наполняясь праведным гневом, и сжимая кулаки… я просыпаюсь.
Поворачиваюсь на спину, тру глаза и осматриваюсь. Дотягиваюсь до полки, беру свои наручные часы «Заря». Без четверти двенадцать.
Комната залита солнцем. В ярком луче, сформированном небольшим зазором между двух жёлтых с коричневыми волнами занавесок видна взвесь пыли. Венька спит на животе, отбросив одеяло. Между нашими кроватями стоят два стула. На спинке моего аккуратно повешены и пропущены за сиденье брюки, сверху – моя сорочка в мелкую синюю клетку. Поверх всего – бесформенным жгутом валяются Венькины джинсы с футболкой. Джинсы в грязи, они касаются воротника моей рубахи. Спинка второго стула свободна. Беру джинсы и швыряю на Венькину кровать. Пыль в луче оживает и становится гуще. Вениамин убирает с лица грязную штанину, произносит что-то среднее между «му» и «мяу» и отворачивается к стене.
К двум Юрка;м – Глотову и Линёву, живущим в соседней шестьдесят пятой комнате, слева от моей, стучат и сразу же открывают дверь. Узнаю скрип несмазанных петель.
– Мужики, вы спите что-ли?
– Чё надо?
– Канистра не найдётся?
– Какая, мля, канистра! Тебя послать или сам пойдёшь?
– Ладно, понял, не груби!
Три шага, две секунды и без всякого стука открывается наша дверь.
– Мужики!.. О, Сашок, не спишь?
– Слушай, ты чего это весь этаж перебудил в половине двенадцатого утра? Ты крещёный, Игорь? Совесть имей!
– Сашок, трубы горят! Дед лещей копчёных прислал, пива надо купить. Найдёшь ёмкость?
– Подожди, дай сообразить…
– Должен буду. Приходи сам, лещи жирные и здоровенные все.
– Ну, канистры точно нет. Есть пятилитровая банка, есть грелка, и аквариум. Но его мыть надо, в нём скалярии сдохли, я просто воду слил.
– Ладно, понял. Рыбу, короче, ты не любишь!
Игорь закрывает дверь и через пару секунд справа от нашей с Венькой комнаты снова слышно:
– Мужики, у вас канистра есть какая-нибудь?
– Откуда? Мы что, шофёры!
Это была последняя комната на этаже. Дальше – лестница. Слышны увесистые удары по ступеням: бум-бам-бум, секундная пауза на развороте лестничных маршев, и ещё раз: бам-бум-бубум. Спустя три секунды уже тише, но всё же отчётливо этажом ниже слышна та же фраза: «Мужики, есть канистра?»
Существовало тогда, и имеется в наши дни, ограничение на размещение магазинов, торгующих спиртным, ближе определённого расстояния от учебных учреждений. Только теперь это расстояние под натиском лоббистов в местных муниципалитетах сократилось. При советах в список таких учреждений кроме школ и детсадов входили вузы и их общежития.
Наше общежитие стоит в тесном окружении трёх институтов, одного военного училища, а также бессчётного количества дошкольных и общеобразовательных учреждений, расставленных по местности с шагом, не превышающим регламентируемую этим ограничением дистанцию. На расстоянии трёх трамвайных остановок во все четыре стороны невозможно купить самого популярного в студенческой среде пенного тонизирующего напитка! Но, даже совершив дальний поход, не получаешь гарантию приобретения искомого продукта, ведь в стране свирепствует тотальный дефицит, и пиво, появившись вдруг в продаже, разбирается за четверть часа!
Встречаешь на улице мужика с сеткой, набитой бутылками «жигулёвского», спрашиваешь его: «Где?» – «Да вот за углом, в пятьдесят седьмом», – отвечает. Сорок пять шагов – и ты у входа в магазин, ещё десять – у прилавка. И облом! Вот, только что закончилось! Граждане ещё распихивают бутылки по авоськам, а очередь уже разошлась! Грузчик растаскивает металлическим багром башни пустых деревянных ящиков, жесть их обивки противно скребёт бетонный пол. Эх, пятью минутами с пивом раминулись!
Только одна разливуха умудрилась втиснуться в ближнюю зону и находится в шаговой доступности. Видимо соседство Собора и больницы позволило ей прорваться через блокаду ограничений. По пути к этой пивнухе на глаза попадается табличка «Морг работает с… до… Выдача тел с… до…»
В пивной пахнет рыбой, тесно, шумно и накурено. Но главное – пиво всегда есть! Качество его невысокое и подают его с недоливом, но оно есть! За стойкой на розливе в этой пивной стоит Рустам. Не знаю, какой он национальности – узбек, азербайджанец или татарин, не важно. Он всегда сосредоточенно и хмуро смотрит в лицо очередного покупателя:
– Сколко?
– Нам двенадцать кружек, пожалуйста.
– Сколко вас, спрашиваю!
– Четверо.
– Кружек нэ хватаит. Налываю по адному, потом сваим кружкам без очереди.
– Хорошо, сколько мы должны?
Пока мы считаем деньги, Рустам берёт в кулак сразу четыре стандартные стеклянные пол-литровые кружки и подносит их к массивному латунному крану, наподобие того, из которого в общественной бане наполняют шайки. Перемещая кружки под прерывистой струёй, вырывающейся из этого крана, Рустам доверху наполняет их пеной. На четыре кружки уходит не более трёх секунд. Потом он ставит их на прилавок, берёт деньги, считает и даёт сдачу.
Случается, что среди посетителей оказывается новичок. Получив сдачу, он протягивает руку за кружкой и тут же получает удар четырьмя пальцами по руке:
– Чито, ны видыш, ишо ни далил?
Новичок открывает рот и громко хлопает ресницами.
Пока ошарашенный посетитель осматривается, следующие по очереди делают заказ и готовят плату, а предыдущие, получив по четвертьсекундному пшику в каждую кружку, забирают их со словами:
– Спасибо, Рустам!
Так и не успев осознать всю подоплёку, весь глубинный смысл разыгрываемого ритуала, новый посетитель, дождавшись мимолётного пшика в свою пенную кружку, на автопилоте берёт её и, прежде, чем расствориться в дымке зала, произносит как мантру дежурную фразу этого заведения:
– Спасибо, Рустам!
– На здаровя, пажалиста!
Уже потом, пристроившись на подоконнике или на одиноком «извините-здесь-не-занятом» стуле, особенно дотошные и занудные новички замечают, что после долива и окончательного отстоя их кружка наполовину пуста. Завсегдатаи же довольствуются и даже кайфуют оттого, что их кружки хоть и наполовину, но полны!
Тем временем вожделенная влага поглощается и оптимистами и пессимистами. В зале отдельные очаги нетрезвых бесед сливаются в один общий гул, а дым от многих сигарет сливается в одну сизую тучу, висящую под потолком и цепляющую своим нижнем краем всю присутствующую в пивной публику. Народ хмелеет, проблемы бытия мельчают и вовсе растворяются. То там, то здесь слышен хохот. Весь объём злачного заведения пропитывается вязкой субстанцией нецензурного мужского общения. И только одна фраза ритмично, как метроном, повторяется при каждой волне перистальтики, проходящей от головы к хвосту очереди: «Спасибо, Рустам!»
– Веня, обормот, ты будешь вставать?
– У-у-у-у…
– Ладно, спи!
Я натягиваю синие трикошки на ноги и, подпрыгнув на кровати, досылаю резинку выше того места, откуда эти ноги растут. Встаю, озираюсь, нахожу свою оранжевую футболку, прихватив её, подхожу к окну, оборачиваюсь и, надевая футболку, вслух завершаю свою мысль:
– Спи, но знай, когда проснёшься, тебя ожидает неотвратимое возмездие – бить буду больно, но аккуратно!
Раздвигаю жёлто-коричневые занавески, открываю окно и делаю большой глоток пьянящего майского воздуха. По окнам общежития напротив, в котором проживают исключительно студентки пединститута, бегает десяток солнечных зайчиков. Некоторые из них достигают гигантских размеров, видимо кому-то не было лень выставить на подоконник среднюю секцию трюмо.
Проследив без особого интереса за траекторией некоторых из этих светлых пятен, отметив отсутствие их активности в известных мне окнах, я поворачиваюсь к окну своей оранжевой спиной и, прихватив чайник, иду на кухню. Проходя мимо спящего Вениамина, я поднимаю с пола и кладу на кровать его одеяло, под одеялом на полу обнаруживается фотография подмигивающей девушки. Это Ленка. Я поднимаю её и кладу на Венькин стул, после чего делаю лёгкий щелчёк по красному уху.
– Чай пить будешь?
– У-у-у-у!
Попив чаю с булкой и кубическим сантиметром сливочного масла, по какому-то недоразумению пережившего ночь в холодильнике, я выхожу в город, ведь сидеть дома в такую погоду – это преступление! А Веня продолжает дрыхнуть в коконе из собственной футболки, джинсов и одеяла.
Воскресенье! Можно делать что угодно! Можно ничего не делать! О, вот что надо сделать – забрать как-то у Зины фотоаппарат свой и проявить плёнку с первомайской демонстрации. И сорочки замочить! Вчера опять забыл с этими танцульками!
Ленка – это девушка Вени. У них роман. Он начался всего три недели назад и за первые сутки разгорелся до запредельных параметров. Думаю, если топить с таким рвением, дрова могут быстро закончиться. Дай бог, чтобы до Нового Года хватило. Это я так думаю. Венька с Ленкой могут думать иначе. Он моложе меня на три курса и на пять лет, Ленка, соответственно – на шесть. Пусть у них всё получится, пусть я ошибусь в своих прогнозах!
Поглядев на детвору у озерца в парке, на игры собачников со своими счастливыми питомцами, съев, сидя на тёплой лавочке, эскимо за двадцать две копейки и прикупив продуктов к чаю, я возвращаюсь в общежитие.
На вахте сегодня самая пожилая и самая общительная из всех действующих дежурных – Ольга Алексеевна. Сколько же ей лет? Моей бабуле сейчас… так-так-так. Надо посчитать. Мне, значит, сейчас… Мама старше меня на двадцать четыре, бабушка старше мамы на двадцать. Т-а-а-а-к, получается, что Ольга Алексевна старше моей бабули лет на пять-семь, но при этом резвее её в разы!
– Саша, там тебе письмо.
– От кого, Алексевна?
– Не знаю от кого, сам посмотри.
Не знает! Всё она знает, уверен. Подхожу к ящикам. Фамилии начинающиеся на мою букву – редкость. На букву «К» в ячейке полкой выше лежит увесистая стопка. В моей – один жидкий конвертик. Беру, читаю адрес, написанный красивым почерком с великим множеством завитушек. Да, моё. Обратный адрес – город Бородинск, улица Нефтянников, дом, квартира. В графе «от кого» стоят три вензельные буквы – Ж.А.Р. На ощупь в письме всего одна фотокарточка или открытка.
– Спасибо, Ольга Алексеевна – машу я ей конвертом, направляясь к лестнице.
– Так от кого письмо?
– От мамы.
– Врёшь!
– Ладно, вру, от будущей мамы. Познакомлю, если будет случай.
– Саша, стой, забыла сказать, вернись!
– Слушаю.
– Вчера стекло в холле разбили.
– Знаю. Оно ещё в морозы треснуло. Нет там криминала. В журнал запишите.
– Вера Кондратьевна вчера записала.
– Правильно сделала!
Веня и зашедший в гости Фёдор, окно которого выходило на абсолютно неинтересный запад, пускали солнечных зайчиков будущим училкам.
– Привет!
– Привет-привет, рваным тапкам от стёртых штиблет. Федя!
– Чё, Сань?
– Ты опять мне хату палишь?
– Я не курю! Спичек, ножей и обрезов не ношу, я же комсомолец!
– Ты комсомолец? Ну-ка назови мне номер своего комсомольского билета, скажи в каком году и за что коммунистический союз молодёжи получил второй Орден Ленина, а для начала значок покажи! Комсомолец он! Тот раз до зари в бинокль по окнам шарился! Компрометируешь меня, старика!
– Так ты же сам тогда свет не хотел выключать, в темноте бы и видно не было!
– А как бы я под твои вздохи и комментарии спал? Орал тут громче фаната футбольного: «Ух ты, какая у неё грива!» Пришлось чтивом отвлекаться, в темноте читать не умею.
– А чё я-то сразу? Вениамину вон скажи, он у меня из рук бинокль вырывал!
– И Вениамину скажу! Ты за себя отвечай, вуайерист непролеченный! Сколько тебе лет и сколько Веньке? Уже детскими колясками пора управлять, а ты всё на титьки через пять стёкол пялишься!.. Веня!
– Чё?
– Чё! Ленке расскажу!
– Так это они сами начали!
– Как они могли начать, если солнце на их сторону ещё сегодня не ходило?
– Вчера после обеда они светили тут нам…
– «Тут нам!» Тутанхамон-Вьетнам!.. Я тут нам масла купил и сгущёнку, поставьте хоть чайник, разгильдяи!
Венька подорвался с подоконника и, схватив чайник, задержался напротив меня, пытаясь нашарить ногами под стулом тапки.
– Веня!
– Ну?
– Струю гну! Ты в зеркало смотрел сегодня?
– А чё?
– А ты посмотри, может чего и увидишь.
Вениамин подошёл к входной двери, на которой висело зеркало, и стал вертеть головой вправо-влево.
– Это Ленка вчера, на дискотеке. Это её помада, такая красная!
– И ты сейчас таким красавцем пойдёшь на кухню?
– Ну, и чё такого? Пусть завидуют!
– Хозяин – барин, конечно, но штаны бы я всё же надел, чтобы не шокировать народ рваными трусами.
Веня нащупал свободной рукой место, где трусы разошлись по шву:
– Блин, Ленка! – и вышел в коридор в одних трусах.
Воскресенье воскресеньем, день он хоть и выходной, но к экзаменам готовиться нужно. Я взял методичку и прилёг. Сразу же погрузился в её захватывающий сюжет. Там такие персонажи входят в противоборство! Какие-то беспредельщики – пределы от ноля до бесконечности, интегралы по замкнутому контуру. Но самым главным у них был граф Логарифм! Он флиртовал с Производной и сражался с Интегралом за её внимание…
– Саныч, спишь?
– А? Да, вырубился.
– Чай готов! Ты что-то про сгущёнку говорил. Где она? В холодильнике нет.
– В сумке на вешалке посмотри, – проглотил я зевок.
Приснится же такая хрень! Вроде спал всего ничего – пока чайник вскипел, а столько кашмаров показать успели! Вроде идём мы с Зинкой по берегу реки. Жара, солнце, птички, одуваны жёлтые всюду. Подходим к группе играющих в пляжный волейбол. Становимся в круг. Сразу прилетает мяч. Я отбиваю. Среди игроков замечаю Веру Кондратьевну, Ольгу Алексеевну и свою бабулю, которая уже больше пяти лет ходит с палочкой, а тут вдруг лихо прыгает за мячом. Вчерашний дежурный преподаватель с кафедры философии тоже в игре. Он в тёмно-коричневом костюме и голубой сорочке с галстуком. Показывает на свои наручные часы и говорит мне: «Александр, уже половина двенадцатого!» Я не знаю, что ему ответить, пропускаю мяч, бегу за ним по одуванчикам. Мяч отскакивает от земли и попадает в голову парню, целующему взасос девушку. Парень прекращает своё увлекательное занятие, оборачивается ко мне. Я узнаю Игоря с Наташкой. Наташка хитро улыбается и поднимает рукой свою рыжую гриву. Игорь со всей злости пинает мяч в сторону игроков, поворачивается ко мне с грозным видом и плаксивым Вениным голосом спрашивает: «А где сгущёнка, Саныч?»...
– Всё, нашёл. Ну, давай вставай!... Са-а-а-ныч!
– Встаю, встаю! Наливай!
За чаем Фёдор спросил, буду ли я ещё рыбок заводить. Я подумал и сказал, что это маловероятно.
– Тогда можно аквариум у тебя одолжить?
– Можешь брать с концами, он у нас только место занимает.
– Спасибо!
– Заведи себе уже меченосцев с барбусами и Золотую Рыбку. Меченосцев не забывай кормить, а Золотую Рыбку – выгуливать. Своди её несколько раз в кино, в поход с ночёвкой, а потом – в ЗАГС.
– Так и сделаю, но позже. А лейкопластырь зачем?
– Какой лейкопластырь?
– Ну, вот, на аквариуме. Он что, течёт?
– Нет, пока не тёк. Это трубку от компрессора фиксировать. Компрессор-то, кстати, тоже возьми.
– Не надо, спасибо.
Допив чай, Федя подошёл к окну, помахал кому-то.
– Эх, солнце ушло! – Он положил своё зеркало в аквариум и, лавируя габаритами, как пилот плоскостями при посадке с боковым ветром, вышел с ним из комнаты – Спасибо, Саня!
– Должен будешь! – сказал я, когда дверь уже закрылась.
Тем временем Вениамин перемотал бобину, поставил другую, заправил ленту и включил магнитофон на воспроизведение. Высоцкий начал перечислять под гитару всё, что он не любит.
– Сань, сегодня Зина заходила. Вся такая разодетая, накрашенная, на каблуках.
– Это когда я уходил?
– Да.
– Что сказала?
– Сказала, что фотик твой вернуть хочет.
– И где он?
– Не оставила, обещала ещё зайти.
– Понятно.
«...Я не люблю, когда наполовину или когда прервали разговор…»
– Сань, а ты в курсе, что Фёдор к Наташке клеится?
– К какой Наташке?
– К рыжей, из Ленкиной комнаты.
– А! Ну, помогай им бог!
– А тебе она как?
– Хорошая девушка.
– И мне так кажется. Она, кстати, о тебе у Ленки спрашивала.
– И что?
– Что! Аквариум Фёдору отдал, Наташку тоже отдашь?
– Что значит «отдашь?» Она не моя.
– А хочешь, чтобы была твоя?
– Не знаю пока. Я хочу, чтобы ты сессию сдал и институт закончил. Чтобы Ленка не ждала тебя из армии два года, вот что я хочу!
– Ленка – это Ленка. Мы ничего не обещаем друг другу, просто общаемся… Да, ждать она не будет, ей всё и сразу. Я, думаешь, дурак, не понимаю?
– Я не думаю, что ты дурак, я знаю! И зачётка твоя догадывается.
Венька замолчал, одевается. Высоцкий: «...Я не люблю себя, когда я трушу, обидно мне, когда невинных бьют...» Веня дослушал песню до конца и молча вышел. Может и обиделся! Думаю. Думать всегда полезно. Кто я такой, чтобы навязывать ему свои принципы, чтобы собственное мнение считать истиной? Я не лава застывшая, не камень, из которого за миллионы, миллиарды лет до зарождения примитивной жизни в шельфовом бульоне... Стоять! Смирно! Равнение на знамя! А на что он обиделся? Я его бил по лицу? Я оскорблял его родной Южнонефтянск? Смеялся над телосложением? Что-то плохого говорил о его маме, мать его! Да, было дело – заставлял нюхать собственные носки. Так ведь это ж после того, как он принудил меня дышать несколько дней смрадом, носками этими источаемым!
Размышляя, я встал, подошёл к окну, выключил магнитофон и в этот же миг был ослеплён солнечным зайцем. Наверное Ленка Вениамину сигнализирует. Взял тазик, порошок, сходил в умывальник, замочил рубахи. Умывальник тоже весь в зайцах, нигде спасу нет от них! Вернулся, лёг на кровать, раскрыл методичку и сфокусировался на тексте, однако вникнуть в алгебраическую партитуру никак не удавалось – солнечные зайчики разогнали к чертям собачьим по грубой серой бумаге всех интегралов вместе с их свитой, состоящей сплошь из секансов и котангенсов. «Она о тебе у Ленки спрашивала!»
Не лезут знания в голову! Плашмя не идут и в трубочку не сворачиваются! Встал. Убрал со стола всё, что осталось от завтрака, взяв руками шторы, краем ослеплённого глаза заметил окно из которого посылались лучи. Это была комната Венькиной Ленки. Думает, он дома! Задёрнул занавеску и, отходя от окна, обработал в своём бортовом компьютере два бита информации – голоса Вени и Лены были отчётливо слышны снизу, с лавочки под нашим окном, Ленкин хохот уникален, спутать его невозможно – это раз. И зеркало в Ленкином окне держала девушка с рыжими волосами – это два!
Работа студента – это учёба. Если вру, пусть меня поправят! А работать в воскресенье – это грех. Во всяком случае, для христианина. А я хоть и не ортодокс, но всё же крещённый!
Снова подошёл к окну.
– О, Саша! – заметила меня Ленка. – Пойдём в парк с нами!
– А я вам зачем? Это ж алкашам третий нужен.
– Наташа с нами пойдёт. В волейбол на площадке поиграем.
– Волейбол – это хорошо.
– Или на лодках покатаемся.
– Или покатаемся. Сейчас переоденусь и выйду. Веня!
– Чё?
– Ты чего молчишь? Обиделся?
– На что?
– И действительно!
Я почистил зубы, оделся в чистое, брызнул одеколоном на джинсы ниже колена, проверил наличность в кошельке, ключи в кармане и выйдя захлопнул дверь.
– Угощайся – Веня протянул мне газетный кулёк с семечками.
– У бабулек купил?
– Не, это Ленкины, ей родственники привезли передачку от предков.
– А где же она сама?
– За Наташкой пошла.
Сидим, щёлкаем, молчим. И прощёлкали. Прямо передо мной материализовалась безукоризненная фигурка. Наталья! Хороша!
– Семечки, значит грызём?
– О, девчата! Здравствуйте! Угощайтесь!
– Здравствуйте, ребята! Спасибо!
Отсыпаю из кулака в тёплую и слегка потную Наташину ладошку. Я её видел всего два раза, и оба – мельком. Собственно, подробно рассмотреть или поговорить случая не было. Это первый. И вот здесь у меня сразу есть большой вопрос к Высшим Силам. Резко потеплело только три дня назад. До этого все ходили в куртках. Теперь внимание, самое интересное – вопрос знатокам: как могло так случиться, что на Наташе сейчас то самое васильковое платье с рюшкой из моего сна?
Видимо моё удивление заметно. Рот открыт? Наташа улыбается!
– Ну, что, в парк?
– В парк!
Выходя со двора, на повороте натыкаемся на ходячий анекдот: навстречу нам идут Игорь с Фёдором и несут, как носилки, мой аквариум – Фёдор впереди, Игорь сзади. В аквариуме плещется жёлтая жидкость. Ба, да это же пиво! Слышим обрывок фразы, произносимой Игорем:
– Сорок восемь, не меньше. Зуб даю! У меня в школе такой же был, четырёхведёрным называли. Ведро считается двенадцать литров!
– О, Саня! – вдруг радуется встрече с нами Фёдор. – Гоша стой, покурим!
– Да, чё тут идти-то осталось!
– Стой, говорю! Всё, привал! – и ставит свою половину ноши прямо на землю.
– Чё ты творишь! Давай вон хоть на скамейку поставим!
– Ну, давай на скамейку. Са-а-аш, подойди, пожалуйста!
Мы всей компанией подходим к залитому на четверть рыбьему дому и его новым домовладельцам. Ленка с Венькой хохочут и корчатся.
– Скажи, твой аквариум на сколько литров?
– Ой, да пошли уже, чё ты нудишь всю дорогу – психует Игорь.
– Абажжжите! – кривляет пятнистого президента Фёдор и, поворачивается ко мне – Литров на сорок?
– Тридцать четыре, если под завязку наливать. Там шкала есть на каком-то из уголков. Я наполнял пятилитровыми банками и делал риски. Вот смотри – пять, десять, пятнадцать. У вас тут пива около девяти литров. Восемь с половиной – девять.
Фёдор и Игорь переглядываются.
– Ну? Двенадцать ему налили! Раскатал!
– А как ты хотел?
– Спасибо, Рустам! – сплюнул Фёдор.
В парк мы не попали – дождь пошёл. Зато сходили в кино. Была какая-то французская комедия. Билеты взяли на последний ряд. Веня с Леной целовались весь фильм. Я держал в руке Наташину ладонь, время от времени сжимая её. Иногда я смотрел на неё и в отражённых от экрана мерцающих лучах света видел, что она улыбается.
24. 02. 2019.