Старые фотографии

               
               
                Какой же жизнь тогда была?..
   
  Нижнее Поволжье – удивительный мир! Там я выросла. Мысленно я только вернулась оттуда.  По преданию – где человек родился – особая аура. Энергетическая среда, правящая природой, формирует личность неотделимо от родной земли.
  На улице моего детства по-прежнему шумят серебристые тополя, поднимаясь могучими ветвями в синее небо. В прохладе их теней спасались мы когда-то от летнего зноя. Жаль что их количество поуменьшилось за несколько десятилетий. Но они, как и всегда, волнуют души неугомонных странников. Они дышат! И своим веянием проникают в самые недоступные глубины сердца, зажигая огонь добра и любви ко всему  окружающему. В этот миг чувствуешь себя маленькой птичкой, прячущейся в этих гигантских кронах, трепещущих множеством оттенков серебристо-зелёного цвета. Где никакие ветра не страшны!
  Внизу, в земле роются куры, не обращая внимания на причудливую мощь корней, держащих стволы этих великих деревьев. Незначительное кудахтанье доносится в высокой траве, шелестящей стрекотанием кузнечиков, жужжанием мух и незаметными комарами.
  Вокруг тишина, которую прорывает, изредка, гул заводящегося автомобиля или грузовика, ковыляющего в клубах густой пыли, увозящего вдаль золотистую гору свежескошенной пшеницы. Душистый запах зерна ещё некоторое время благоухает в воздухе.
  И снова тишь и палящее солнце.
  Несколько километров дороги и ощущение речной прохлады превращается в живой поток роскошной Ахтубы.  Словно летящий рукав Волги, из исчезнувших времён Золотой Орды, преподносит нам легенду о красавице-дочери и печали легендарного хана – «Ах, Туба – Ах, Туба».
  Быстрым течением Ахтубы уносит всё, что попадается в её русло. Осмотрительные рыбаки крепко привязывают свои лодки. Смельчаки, пустившиеся вплавь, рискуют попасть в водоворот. Зелёные массивы прибрежных деревьев наблюдают течение времени…
 
   В этой незабываемой стороне и проходила жизнь мамы и бабушки.

   Катя прерывает запись и откладывает свой дневник, смотря в окно.

    Звёздное небо переливается бесконечным множеством свечений в ночной тиши. Сквозь прозрачный тюль струится загадочный млечный свет, соединяющийся с горячим лучом настольной лампы у окна. Это таинственное сосуществование вечности с действительностью лучезарно освещает две старых фотографии на письменном столе в полумраке комнаты. Чёрно-белые когда-то, теперь они напоминают пожухлые старинные гризайли, представляющие интерес для коллекционеров.
   Измятые временем и воспоминаниями фотографии, бережно, осторожными руками, берёт Катя. Это самые дорогие для неё вещи - след из прошлого. На обороте одной из них сохранилась красивая надпись снизу. Мелким каллиграфично-изящным почерком звучит: «Любимая моя дочурка Людочка! Ты моя радость, счастье и вся жизнь моя. 1949 год. Июль 13 – три года от рождения. Твой папа. 13.07.1949. п. Джаныбек Западный Казахстан». И рядом решительная, размашистая роспись с витиеватым росчерком замысловатых букв.
  Это фотография мамы, на которой дед нежно оставил след своей послефронтовой мысли для единственной дочери.
 Мама, трёхлетней девочкой, пухленькой с тёмными волнистыми волосами и в простеньком цветастом платьице, серьёзно смотрит с тёмного фона фотографии. Коричневеющая бумажная рамка паспарту с набивными цветами, волшебно обрамляет лицо, скрывая атмосферу послевоенной обстановки. Недетская серьёзность проникновенно-светлых маминых глаз, твёрдая очерченность линий её плотных губ и подбородка, погружают Катю в радость воспоминаний о ней, уже взрослой.
 - Интересно, какой стала бы жизнь тогда у мамы, если бы дед остался в живых. – Иногда задумывается Катя.
 Из маминых рассказов Катя знала, что никогда не забывала деда только мама. И день его ухода из жизни пятилетняя мама запомнила навсегда. Она тогда сильно плакала у его кровати, а бабушка её успокаивала – «Тише, отец спит», а мама ей отвечала, вытирая слёзы – «Не спит, он умер». Бабушка её уговаривала – «Тем более, нужно молчать». И мама, снова плача, говорила уже, что он не умер, а спит. Всю свою жизнь мама с грустью  вспоминала об этом печальном дне. Бабушка же о деде никогда не говорила, и до рождения Кати так и жила одна.
  Став взрослой, мама так и не смогла съездить на могилу деда в Казахстане. Что тогда помешало ей, Кате неизвестно. А родную бабушку, мать отца, ей удалось найти.
   В восемнадцатилетнем возрасте, после школы, мама , через военный архив бывшего Сталинграда, сама розыскала бабушку в далёком крае, наполненном тоскливым ожиданием сыновей с фронта. Катина прабабушка прожила длинную жизнь, глубоко в сердце храня память о сыновьях, подолгу стояла она у окна, всматриваясь в даль.
   Фотография деда – самая главная в жизни мамы. Дед не оставил на ней надписи, наверное не посчитал важным привлекать внимание к себе.
    Из овала старой бумажной рамки смотрит мужественное лицо фронтового офицера, в чертах которого угадываются и черты мамы. Его высокий лоб с пышными тёмными волосами растворяется в каком-то размытом фоне. Строгая военная форма придаёт суровую торжественность характеру деда на этой послевоенной фотографии. В его глазах решительность, горечь и боль, страдание от потерь выигранной войны. Нет улыбки, но мягкость дедовых плотно сжатых губ, наполняет лицо оптимизмом.
   Дед предчувствовал что ему немного лет оставалось жить после Победы.

   Яркие отблески огней замелькали в чёрном небе, отдалённый гул самолёта, медленно поднимающегося в высь, отвлекает внимание Кати от дорогих её сердцу фотографий. Она последняя, кому так ценны эти две, трудно сказать, вещи. Скорее, это талисманы-воспоминания. Кому они нужны будут в дальнейшем, где останутся навсегда, уже со стёртой памятью?..
   И Катя, подавляя слёзы, рифмует эти строки, посвящая их двум стареньким фотографиям, пахнущими ностальгией, в память о маме и деде.

 Замок закрыт и ключ потерян,
 В замочной скважине темно.
 Вратам былого вход отмерян
 В газетах, книгах и кино.

 Седой налёт листа бумаги,
 Фрагменты плёнки, времена,
 Вещает память об отваге
 В забытых фото – старина.
 
 Войны далёкой отголосок
 И прошлое - не без следа.
 И мирный день - не без вопроса -
 Какой же жизнь тогда была?..

 Сберегая ту крупинку воспоминаний по старым фото-
графиям, Катя начинает повествование уже своей исто-
рии, будто беседуя с мамой, бабушкой и дедом.
Я ничего не знаю о фронтовых подвигах моего деда.
А ведь, он после тяжёлой контузии не смог вернуться на
поля сражений. В результате, его направили служить
штабным офицером в военкомат Джаныбека Западно -
Казахстанской области. Там он и остался навеки. В чужой
земле. - Катя пытается воспроизвести рассказы мамы и
бабушки о войне. - Кто откомандировал его туда - тоже
неизвестно.
Она трепетно заполняет свой дневник неожиданными
эпизодами, воскресшими откуда-то, из глубины души.
Придавая значение каждому слову, Катя корит себя за
давнюю беспечность к беседам с бабушкой о прошлом.
И только старенький голос, обращённый ко всем, погру-
жает в ту жизнь: «Не приставайте, там, к старикам с рас-
спросами про битву, нечего их волновать попусту». – И её
слушались, всё понимая.
Советское время, стремительно, словно грохочущая
река, бурлило каскадом событий и медлило беззаботно-
стью детства(семидесятых) и юности(восьмидесятых).
Катино поколение, в основном, росло без особого инте-
реса к военной истории. Несмотря на то, что мальчишки
увлечённо играли в войнушку, а девочки – в медсестёр.
Да, неправильно всё это. Тебе, дед, не понравилось бы, наверное. Ты воевал за Отчизну, ради нашей свободы. -
Катя, переживая, торопливо записывает мысли. – Прости
меня, дед. Стыдно смотреть в твои глаза на сохранивших-
ся фотографиях.
Помню, как летними вечерами на своих скамейках со-
бирались старожилы-соседи. Ворошили былое. Столет-
ний дед, почему-то его прозвали – Кулеш, растягивая
речь, не спеша сказывал о жизни при царе. Про войну,
– нет, видимо, не участвовал. А может, не мог простить
немцам наши утраты. И все старики, путая года, возму-
щённо спорили, припоминая когда и что происходило.
Давным-давно Кулеш незаметно покинул всех. Навер-
няка, дед, ты знал его. Неизвестно кем он работал в моло-
дости, умалчивал. На закате лет своих, огромный такой, с
клюкой, осторожно передвигался от высоченного забора,
когда-то срубленного его руками, до массивной лавочки
у палисадника с яркой мальвой и кусачими комарами.
Тяжело присаживался и изношенными крупными паль-
цами потирал пышные седые усы и бороду. Ведал много
про старину. Про Царицын, красивый город, разрушен-
ный фашистами. Он не называл его Сталинградом. Про-
сто, по-привычному, ласково, – Царинушка.
Мы слушали, немногочисленные дети, прибегавшие
со всей улицы поглазеть на Кулеша. И просили его рас-
сказывать ещё и ещё, без остановки. А он уже дремал,
сидя. Вздрагивал от наших прикосновений к его рукаву,
будто к ценной реликвии, чудом проникшей к нам из
тайны бытия. Такие долгожители редкостны. На нашей
улице – Кулеш один. А фронтовиков больше. В каждом
почти, доме, – выжившие.
Помнится, как Кулеш, кряхтя, грузно поднимался с
лавочки, опираясь на старенький бадик, так он называл
свою трость. Смахивал назойливых комаров с огромной
лысины, обещая нам: «В другой раз, ребятки, молвлю
вам сказ», – и плавно, размеренно исчезал в деревянных
воротах. А мы, нехотя, направлялись кто куда. – Катя вдохновенно представляет картину своего детства.
Хорошо помню и деда Василия, тысяча девятьсот вто-
рого года рождения. Он тоже проливал кровь на передо-
вой. Но, никогда не рассказывал о войне: «Тяжко воро-
чать ту грешную пору. Не дай бог», – так и говорил всегда.
И его жалели. Зато, смешил нас!
– Вот как, Ганя, – жаловался он, шутя, своей жене -
старушке на её родню, - не заходишь к ним, они обижа-
ются, а зайдёшь – не открывают. – Хе-хе-хе, – раскатисто
хохотал дед Василий прикуривая папиросу «Беломор».
Баба Ганя, чернявая и статная когда-то, а теперь пол-
ностью седая, певуче смеясь, вторила ему: – Так ты, дед,
пьяный же шёл к ним, весь перепачканный – и ты, и вел-
сыпед твой. Вот и не пустили тебя.
– Так, дожжь же тогда хлестал, грязища кругом, а
магАзин ещё не открылся, – хе-хе-хе, – добродушно по-
смеивался он, – куда же мне идти-то, как не к ним!
Из года в год трудился дед Василий в своём огороде.
Сам вскапывал немало соток глинистой почвы. Удобрял,
рыхлил, сеял, поливал, пропалывал и потом собирал уро-
жай. Всегда мастерил что-нибудь. Рубанок, куча золоти-
стой стружки, завораживающий запах свежей древесины
и новенький табурет уже готов! Дед охотно делился сво-
ими секретами в плотницком деле. Внуки следовали его
советам, пытались что-то соорудить, но потом забрасыва-
ли всё и возвращались к своим увлечениям. Не вникая в
смысл упущенной пользы, ранили сердце старика своим
невниманием.
Баба Ганя вкусно готовила. Аромат её блюд обволаки-
вал, казалось, всю округу.
– Пирожков настряпала сегодня, всяких, приходите
на чай. - Приглашала она часто нас – немногочисленных
детей со всей улицы. И мы, вместо ужина у себя дома, от-
ведывали вкуснейшие хрустяшки со всевозможными на-
чинками – от картошки с зажаристым луком, до паслёна
с сахаристой смородиной. И никакие другие не могли с ними сравниться, с самыми необыкновенными угощени-
ями бабушки Гани!
Иногда дед Василий посвящал нас в истории о рево-
люции, захватывающе передавал атмосферу тех лет. Его
слушали с изумлением. Однажды, масля искорёженными
руками спицы на колесе, он неожиданно выпалил об От-
ечественной: – Эх, как мы угощали немцев! – Выстрелом
на их выстрел! Задали им жару! – хе-хе-хе, смешливо бе-
редил он свою давнюю рану - беспокойную память.
– Расскажи, деда, про немцев, расскажи! - Наперебой
просили мы, немногочисленные дети со всей улицы.
– Хоть, мальцов-то не тревожь, дед, вскипала баба
Ганя.
– Да я и не хотел испугнуть никого. Чего рассказывать
- и нечего вовсе. - Произносил он с грустью, умолкая.
Мы, аппетитно уплетая пирожки, дивились самобыт-
ности старинной обстановки в небольшой комнатке. Во-
круг аккуратно выбеленной русской печи располагались
начищенные чугуны разных форм и размеров. Сбоку
притаились, сложенные друг в друга, плетёные корзины,
а за ними - обгорелые временем ухваты. На лежанке спал
большущий рыжий кот по имени Малыш. Рядом возвы-
шался серебристый самовар. Напротив, у окна, стояла
настоящая железная кровать, откованная ещё до револю-
ции. Её украшали - накрахмаленное покрывало с пира-
мидой подушек пёстрой вышивки. А на столе, накрытым
белоснежной скатертью, источали аромат - огромная ско-
ворода сладких, жареных семечек и чаша с пирожками!
Так баба Ганя, скромная и приветливая, любившая уют,
берегла традиции своей семьи. Красиво и с сожалением
памятовала она эпизоды своей молодой поры. А мы слу-
шали их и не запоминали, почему-то.
Если бы что-то шепнуло нам тогда: – «Записывайте
каждое слово, ведь, никогда не услышите такого, нигде!»
– Это уже не повторится.
Только фотографии, давно пожелтевшие, исправляют наши ошибки: - «Вот, смотрите и интересуйтесь!»
Забыла, ещё дед Иван. Танкист. Самый молодой из
всех воевавших. Тоже весёлый! Трудился. Жил один. И о
войне – ни слова.
Так мы и воспитывались. Я и мои ровесники. О боях
читали в школе. О подвиге Мересьева. И про окопы Ста-
линграда. А про твой героизм, дед, ничего не знали. Не
принято, тогда, вспоминать... Если бы ты знал, дед, что
нет уже той страны за которую ты воевал и гибли твои
однополчане. Она другая теперь. Очень стыдно за всё,
прости, дед! Сейчас я уже старше тебя. Ты остался навсег-
да молодым. – Катя заливается слезами.
Безвестность прошлого укрыли времена. И лишь фо-
тографии возвращают нас в давнее. Спасибо всем, кто бе-
режёт их и память о беспощадной войне.
В абсолютной тишине Катя закрывает дневник, остав-
ляя в нём ещё много пустых страниц для дальнейших мемуаров.