МОЛОКО В ТРЕВОЖНОМ ЧЕМОДАНЕ
В некоем армейском подразделении существовала такая примета — чем большим количеством выходных оформлялся тот или иной праздник, тем вернее руководство разбодяживало их каким-нибудь смотриком или кроссом, или просто проверкой наличия личного состава. При этом, никому и никогда не удавалось докопаться до причин, заставляющих руководство, не только напрягать подчинённых, но и самим бесполезно притаскиваться на службу в такие дни, когда ни один нормальный человек вообще не в состоянии шевелиться.
В этот раз, по случаю Нового Года, проверку наличия объявили на второе число, и мучимый похмельем капитан Краснолуцкий, ни свет, ни заря, брёл по тёмной улице к месту службы, с ненавистью озирая окна близлежащих домов, за которыми сладким выходным сном ещё спали гражданские. Морозы в этом году задались на славу, из-за чего багровый капитанский нос, хоть и зарывался в поднятый воротник бушлата, всё же ощущал постоянно противное залипание в ноздрях, а в пересохшем горле вот-вот грозило запершить. С нескрываемой болью и обидой Краснолуцкий прохрипел дежурному на КПП «С новым годом», испепелил взглядом несколько светящихся окошек штабного корпуса, после чего, руководствуясь одним только инстинктом, двинулся по дорожке, что вела к ремонтной мастерской — сиротливому домику с крылечком, где капитан числился начальником.
Две сумрачные тени уже топтались на пороге. Точнее, топталась одна, принадлежавшая прапорщику Говорову, а другая - тень старшего лейтенанта Шешени, пыталась удержать вертикальное положение при помощи шатких перил.
- Ключ взять некому? - мрачно поинтересовался Краснолуцкий.
- Бессонов в дежурку побежал, - в тон ему сообщил прапорщик.
Шешеня, узнав начальника, с явным усилием, замычал что-то приветственное, но тело, жившее в то утро собственной жизнью, принялось оседать, и усилия потребовались для его удержания.
- Э-эх, - задумчиво произнёс Краснолуцкий, глядя на Шешеню.
Тут, скрипя морозным снегом и позвякивая ключами, подтрусил лейтенант Бессонов. Со всем уважением кивнул начальнику. Дверь открыли молча и помогли войти Шешене. Минут пять, сочувствуя друг другу, отогревались и, не находя других слов, горестно матерились. Потом, окрепнув в родных стенах служебного места, капитан Краснолуцкий доложил в штаб о прибытии личного состава в полном его составе, отбился и сообщил:
- Ну всё, сидим.
Самый молодой и потому не самый опытный Бессонов спросил было:
- А долго?
На что в ответ получил два укоризненных взгляда. Обмякший на стуле Шешеня смотрел вглубь себя.
Некоторое время взбадривались рассказами о том, кто и как встретил Новый год, но быстро скисли. Воспоминания о недавнем беззаботном веселье отдалось болезненными ощущениями в головах, а отогревшийся Шешеня так и вовсе застонал и со словами: «Что-то мне совсем хреново», начал пристраивать голову на край своего стола.
- Может, ему опохмелиться? - спросил прапорщик.
- Ты что! - вскинулся Краснолуцкий. - Командир с обходом пойдёт, обязательно принюхается. Да и нечем.
- Ему бы сейчас рвотного чего-нибудь, - подал голос лейтенант Бессонов. - У меня дядька всегда так спасается.
Прапорщик тут же авторитетно закивал, а за ним, немного подумав, кивнул и капитан Краснолуцкий.
Бессоновского дядьку он знал и сильно уважал. Когда-то вместе учились, и уже тогда, в курсантской юности, старший Бессонов своей бытовой смекалкой на общем фоне сильно выделялся.
- Воду надо, - сказал капитан. - Много.
- Где ж её взять? - развёл руками прапорщик.
Графин, заботливо слитый перед долгими выходными, стоял на подоконнике, уже припылённый рыжеватой пылью, которая не выводилась здесь даже в морозы. Из туалетного крана пить можно было только ради суицида. Единственный кипятильник сгорел в самом конце декабря, и новый, естественно, ещё не завели, а электрический чайник одалживали в последний рабочий день у тёток из бухгалтерии, но их сегодня не вызвали.
Пока капитан с прапорщиком оценивали ситуацию подходящими случаю словами, лейтенант, явно унаследовавший фамильные гены, озабоченно озирал помещение и вдруг ткнул пальцем в антресоль над шкафом.
- Может, в тревожных чемоданах посмотреть. Я, правда, не помню, но вроде клал туда какую-то баклажку.
- Точно! - прищёлкнул пальцами прапорщик Говоров. - Молодец, Серёга! Весь в дядьку.
Он деловито пристроил к шкафу табурет, с кряхтением вытащил первый чемодан и, простонав через плечо: «Принимайте!» обрушил его в руки Краснолуцкого.
Чемодан оказался как раз Шешенин. И прямо под крышкой, поверх всего, лежала стеклянная бутылка с завинчивающейся грышкой. Краснолуцкий взял её и задумчиво повертел.
- Надо же... молоко. Зачем оно ему тут?
Все трое повернулись и посмотрели на несчастного Шешеню, весь вид которого давал понять, что комментариев не будет.
- Как знал, - уважительно произнёс прапорщик.
Шешеню усадили попрямее под бодрые разговоры о том, что молоко, как раз то, что сейчас нужно, и, вложив бутылку в его ослабевшую ладонь, принялись уговаривать выпить всё до дна.
Еле живой Шешеня глотнул, но тут же скривился.
- Скисло? - спросил Краснолуцкий. - Ничего, так ещё и надёжней. Вывернет, как надо, сам себя не узнаешь.
Шешеня мотал головой и не верил, но общими усилиями допить его заставили, сразу оттащили в туалет, где пристроили между раковиной и унитазом — мало ли что понадобится скорее, и деликатно закрыли дверь.
Что там потом происходило догадывались лишь по звукам, но процесс шёл мощный и очистительный. Заглянувший с обходом начальник штаба прислушался, спросил, кто из присутствующих на машине и велел, как только станет можно, отвезти Шешеню домой, что и сделал, с полным удовольствием, лейтенант Бессонов, еле дождавшийся перерыва в очистительном процессе.
Часа через два отпустили и остальных.
- Ну вот, теперь и отдохнём, - уже беззлобно говорил Краснолуцкий, запирая мастерскую. - Ключ я сам дежурному отнесу...
Оставшаяся неделя отдыха прошла для всех спокойно. Так спокойно, что даже утомительно. Поэтому, рано утром, десятого, все бодро явились на службу. У крылечка, как водится, подождали ключи, под разговоры об «этих чёртовых выходных» зашли и разделись. Прапорщик Говоров вытащил из сумки новый кипятильник. Лейтенанта послали за водой.
И тут появился Шешеня. Был он немного печальный, на вопросы о самочувствии коротко ответил: «Ваще жесть была», от более подробных объяснений отмахнулся, а потом вдруг застыл, глядя в раскрытый собственный тревожный чемодан, который так и не убрали.
- Так вы меня этим? - выговорил он, бледнея.
Краснолуцкий встал и подошёл ближе.
- Ты же сам.., того... молоко-то сюда зачем?
- Идиоты, - прошелестел Шешеня. - Ну, вы идиоты! Я пол часа на складе уговаривал... Еле уболтал, что мне немного надо.., только подмазать... Бутылку из дома принёс... Нарочно сюда спрятал, чтобы не нашли, хотел забрать после праздника... Вы что, блин, читать разучились?!
Негнущимися пальцами он потянул прицепившийся к крышке кусок бумаги, подковой согнутый по форме бутылки, и протянул Краснолуцкому.
Тот прочёл надпись, хмыкнул, произнёс:
- Так ведь она ж того.., отвалилась...
А потом стал смеяться.
Сначала тихо и деликатно. Но тут, отлучившийся в туалет прапорщик нажал рычаг смыва, и звук этот так напомнил Краснолуцкому событие второго января, что он заржал во весь голос, гогоча, как сумасшедший, до икоты. Бумажка с надписью «грунтовка» выпала из его пальцев и закачалась на полу.
= Смешно, да? - спросил печальный Шешеня...
Думаете, он заплакал? Да нет же! Смеялся со всеми, и с тех пор при каждом застолье эту историю рассказывает. Вот только пропавшую грунтовку до сих пор жалеет.