КНИГА — ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ
После морской Академии получал я погоны в городе Севастополь, на вертолетоносце «Москва». Грезил о писательской славе. Конечно же, сразу побежал в корабельную библиотеку. А там книжки выдавали два «дедушки», тянувшие уже третий год службы.
Встретили меня с глумливой ухмылкой:
— Ты на гражданке баб трахаешь, портвейн хлебаешь, а мы тут на жестянке, как последние мудаки…
Что делать? Пошел к помполиту, человеку, отвечающему за наше культурно-политическое воспитание.
— Значит, не дают? — изумился широкоплечий капитан второго ранга.
Приходим в библиотеку.
— Он книжки просил? — спрашивает помполит.
— Просил.
— Не дали?
— Так точно.
— Отлич-чно! — помполит разворачивается и сначала по морде одному старослужащему, тот шарахается об стеллажи, затем другому.
Увлекался я тогда Львом Толстым. Читал о непротивлении злу насилием.
Прижав к груди, я нес в кубрик стопку дорогих сердцу книг. Они были слегка обрызганы кровью.
ЗА ЗДОРОВЬЕ МОЛОДЫХ!
Было это в начале 80-х. Новороссийская морская академия. Стипендия двенадцать рублей. Не разгуляешься… Мой же сокурсник, Виталик Сухов нашелся.
Рассказывает:
— Фланирую в субботу мимо разных ресторанов. Выпасаю свадьбу. Запеленговал! Дожидаюсь, когда все дойдут до определенного градуса. Потом захожу в банкетный зал и говорю: «Разрешите выпить за здоровье молодых?» Обычно отвечают: «Садись, морячок!» И вот я сыт, пьян, нос в табаке. Правда, один раз меня вышвырнули в окно. Но это детали…
КОРОННАЯ ОТМАЗКА
Тот же Виталик Сухов узнал, что я за самоволку получил четыре наряда вне очереди.
— А ты отмазывался?
— Как?
— Принцип один. Надо пороть чудовищную дичь. Вот однажды я иду с бодуна. Останавливает меня начальник строевой подготовки. «Курсант, вы пьяны!» — «Что вы, я просто сидел в троллейбусе и надо мной навис алкаш». — «И?..» — «Он выблевал мне прямо на голову». — «Пошел вон!» А ты говоришь, как отмазываться.
ЛЕТЧИК-ИСТРЕБИТЕЛЬ
Приятель по новороссийской морской академии, Саша Куницкий рассказывал.
— Возвращаюсь из увольнения, понятно, бухой. Смотрю у КПП усиленный наряд, там же капитан третьего ранга, по кличке Бабушка Удава, ужасная, сам знаешь, сволочь. Чувствую, заметут. Озарило! Забираюсь в истребитель. Думаю, перекантуюсь ночь.
— Какой истребитель?
— Ну, памятник, который стоит рядом с бурсой. Кабина легко открылась. А там кресло из кожзаменителя. Тепло, уютно. Отлично выспался. Утром продираю глаза и вижу, что возле монумента толпится экскурсионная группа. Какие-то школяры мелкого возраста. Экскурсовод им что-то пламенно вешает на уши. Смотрю на часы, надо поторапливаться. Открываю кабину, триумфально спускаюсь. Гюйс развевается. Бескозырка набок…
Девочка с красными бантиками восторженно глядит на меня:
— А я и не знала, что летчики были моряками!
СТО КРЫСИНЫХ ХВОСТОВ
В 80-х проходил военную практику в славном городе Севастополь, на вертолетоносце «Москва». Народу аж полторы тысячи. А крыс на порядок больше. Когда экипаж смотрел фильм, крысаки рысью пробегали по верхней плашке экрана. Матросы приветствовали грызунов удалым хохотом и дружным свистом.
И вот капитан бросил клич — за сто крысиных хвостов каждый будет награжден недельным отпуском.
Ох, что же здесь началось! Матросы на свои последние денежки покупали капканы и расставляли повсюду. На камбузе, у торпедных аппаратов, в прачечной, в душе…
Больше всех преуспел матрос Егор Матюшкин. За считанные дни он связал вязанку из девяноста крысиных хвостов. Один из капканов поставил у капитанской рубки. И надо же было в него угодить… самому капитану. Неделю кап-раз хромал.
Словом, вместо недельного отпуска в родной Могилев матрос Матюшкин получил трое суток «губы».
А крыс на вертолетоносце «Москва» стало действительно меньше. И фильмы мы уже смотрели почти без свиста и хохота. Когда картина оказывалась скучноватой — такая тоска!
КАПИТАН ВИНОВОЗА
После мореходки попал я по распределению на виновоз «Комсомолец Ленинграда».
Веселенький был корабль. Вся команда вусмерть пьяна. Причем на халяву.
Операция на диво проста.
Ящик опускали в холстяной мешок. Шарахали им о борт. И подставляли таз. Вина — залейся! Все же разбитые бутылки канали в качестве боя при транспортировке.
Переступаю я впервой трап этого дивного судна. Прямо за ним лежит пузатый мужик в тельняшке. Понятно, в дугину бухой.
— Кто это? — спрашиваю у вахтенного, высоко задирая ногу, перешагивая пузана.
— Капитан, мать его…
ПОРТРЕТ ИЛЬИЧА И СТЫРЕННЫЙ РУБЕРОИД
Семейная жизнь моя началась в Туапсе. Тесть — художник-оформитель. Страшно гордился своим козырным произведением. Спрашивал:
— Что ты видишь при входе в наш порт?
— Высотку.
— А на ней?
— Портрет Ильича.
— Моя работа!
И хотя тесть писал маслом классиков марксизма-ленинизма, был он антисоветчиком. Как подопьет, так кричит:
— Суки-коммуняки, сгноили Россию!
Как-то вечером позвал меня с собой на дело. Едем на новеньком «Жигуленке». Стройка. Охраны не видно. И огромная гора рубероидов, как это было обычно при достопамятном советском режиме, валяющаяся бесхозно.
— Хватай! — кричит тесть.
— Это же воровство? — мертвею я.
И тогда тесть выдает крылатую фразу:
— Привыкая к нашей жизни, сынок!
СЕКУНДОМЕР
По молодости лет тянул лямку корреспондента в «Новгородском комсомольце». И был там у нас славный курьер, Вася Шмаков. Личность достопримечательная. Зимой и летом он ходил в фуфайке и шароварах, жил в каком-то туберкулезном подвале.
Как-то главному редактор газеты надоел чмошный вид Васи. Он выдал ему сто рублей, со строгим напутствием:
— Пойди и купи себе нормальные брюки, пиджак и рубашку. Ты же позоришь советские органы!
Назавтра Вася появляется в своем обыкновенном, фриковском виде.
— Васенька, что такое? — кидаемся мы к нему.
— Вот! — курьер гордо достает из кармана серебряный секундомер. — Буду засекать время! За сколько я дохожу от редакции до типографии и… обратно.
— А что одежей?
Васенька нас уже не слушал. Он приложил секундомер к уху и с блаженной ухмылкой слушал тиканье.
БРЫЗГИ ШАМПАНСКОГО
В конце восьмидесятых годов послали меня в командировку, в город Сольцы.
Приезжаю. Останавливаюсь в гостинице «Садко», рядом с горкомом. Неизбежный монголоидный Ленин с протянутой рукой, усердно обгаженный политнекорректными голубями. Прогалопировала пегая собака на трех ногах.
Гостиница отвечала ландшафту. Электричества, отопления, горячей воды решительно нет. А в полу — дыра. Посмотришь, а там твой плешивый сосед чего-то ходит-бродит. Щеголяет, подлец, в белой майке.
Сходил я в коровник. Взял интервью у доярок-ударниц. Вечером возвращаться в гостиницу, жрать хочется — смерть.
Заглядываю в один магазин. Пусто! В другой… Шаром покати!
В конце концов, прикупил я ржавую банку балтийских килек и… шампанское «Абрау-Дюрсо». Пару пузырей!
И откуда элитное вино взялось в этой медвежьей дыре? Наверно, поддержка Кремлем Нечерноземья.
На ночь глядя, я скушал кильку и шарахнул сразу две склянки игристо-шипучего.
Забрался под солдатское одеяло и стал, от холода стуча зубами, думать об упоительном будущем нашей Отчизны.
— Все будет хорошо! — бормочу я. — Просто бьютифул!
ДОЯРУШКИ
Отправила меня как-то родная газета в дальний колхоз. Там десятиклассницы вместо того, чтобы уехать в город, остались на селе доярками. Был такой популярный тогда комсомольский почин, ни шагу с родной земли.
Приезжаю. В мозгу уже кипит лава горячечных слов статьи. Мол, молодцы! Не предали родимое село! От вековечных корней не оторвались.
Указывают мне аборигены на неказистый домик с полуобрушенной крышей.
Захожу, а там мои доярушки сидят за столом, обильно заваленным немытой посудой, пьют на троих горькую, заедают пупырчатыми огурцами.
Делаю вид, что ничего не замечаю.
Прошу прийти со мной в коровник, дабы на месте, так сказать, среди живого антуража взять интервью.
Бухие девицы, вяло переругиваясь, одеваются.
Идем на ферму.
— Туда не поворачивайте, — говорят мне барышни-крестьянки, когда я хотел войти в коровник с правого фланга.
— Почему?
— Там выгребная яма с навозом. Пара буренок уж утонула.
ДОРОГА ЗА ОБЛАКА
С красной корреспондентской корочкой приезжаю в какой-то занюханный колхоз Холмского района. Нищета вопиющая. Через одну — соломенные крыши. Хмельные мужики в чумазых ватниках и ржавой кирзе. Очередь за хлебом в сельпо старушки занимают с шести утра. А до районного центра, хоть до какого-то оплота цивилизации, больше 100 км.
Разговариваю с трактористом:
— А как вы в город попадаете? Слышал из-за непролазной грязи рейсовый автобус отменили.
— Очень просто, — усмехается водила. — Выводишь трактор ближе к ночи на пашню. Заводишь. Направляешь на районный центр, Холм, то бишь. Врезаешь два пузыря водки. И вырубаешься дрыхнуть. А к утру, как глаза продерешь: «Здравствуй, Холм!
ОСКВЕРНЕННЫЕ ПОХОРОНЫ
Это случай мне рассказал журналист из Киева, карикатурный еврей, маленький, пейсатый, с орлиным носом.
Ультра-украинские националисты хоронили своего кумира. Что-то вроде Адольфа Гитлера, но для хохлов. Там подсуетился и наш Сеня. Щелкает фотиком справа-слева.
Оступился, в конце концов, и свалился в могилу.
Наци его из ямы доставали на веревке.
— Артур, — выпучивал на меня Сеня, как черные оливки, глаза, — я думал, они меня там и похоронят. Я же своим падением осквернил святую могилу!
ВОСТОЧНАЯ ФАМИЛИЯ
Звоню на завод, заказываю пропуск.
— Как ваша фамилия?
— Кангин.
— Как?
— Кангин.
— Как?!
— Кан-гин!
— А! — с душевным облегчением. — Так вы кореец?!
БОСЯК И ШВЕДЫ
Для кого-то Сочи — вожделенный рай, для меня же, в конце восьмидесятых, оказалось рабочим местом. Служил замом ответсека краевой газеты «Черноморская здравница».
Поселили меня в славном перепелином совхозе, в поселке Красный Спуск. Диковатое название, согласитесь?
Питался там, по причине скудных финансов, в основном перепелиными яйцами. Жарил себе омлеты из сорока яиц. Дешево и сердито.
Спускаюсь как-то из своего горного совхоза и на меня вдруг обрушивается ураган. Хлынул проливной дождь. Откуда что взялось?
Явился в газету мокрый насквозь. Из ботинок хоть воду выливай. Снял обувку, носки развесил на батарее. Босые ноги сунул глубоко под стол.
И тут, на мою беду, в комнату входит делегация. Как потом оказалось, шведов. Коллеги из Стокгольма. Ведомые нашим седовласым главредом.
Все вскакивают. Лишь я сижу. Пятки-то голые.
Делаю вид, что ожесточено черчу макет очередного номера.
— Встань! — толкает меня ответсек.
Я сижу.
— Вот, — говорит главред, указывая на меня, — наша славная молодая поросль.
А сам уничтожающе выкатывает глаза.
Шведы пялятся на меня. Я лишь глубже и глубже сую ноги под стол.
Ушла делегация. Главред же вернулся.
— Ты чего? — спрашивает.
— Вот! — показываю я ему босые пятки.
Все рассказал…
Главред долго смеялся. И выписал мне премию за моральные муки.
В Стокгольме моя фотка появилась в местной газете. Причем на ней — все стоят, лишь я угрюмо сижу и что-то черчу. На батарее, в «красном» углу кадра, мои носки.
ТОВАРИЩ ГОРБУНОВ
Служил в «Литгазете», услышал там такую байку.
В застойные времена редактором литературки был Чаковский, заслуженный писатель, орденоносец, член всевозможных президиумов.
Лауреат редко приезжал в издание, далеко не всех сотрудников знал в лицо.
И был там такой ответсек по фамилии Горбунов. Ушел он в отпуск. А в его кресло сел помощник, товарищ Митрофанов.
Приехал Чаковский в литературку. Гордо шествует в кабинет ответственного секретаря. На двери табличка золотом: В.И. Горбунов.
А надо сказать, что у Митрофанова был большой горб.
Величественно вплывает Чаковский:
— Добрый день, товарищ Горбунов!
Митрофанов чудом удержался, чтобы не задушить творца легендарной «Блокады».