Бабушка умерла, и я, до сих пор, так и не написала о ней.
Удивительно, но она была главным человеком в моей жизни. Тем самым, которым сломал во мне всё. Всё изуродовал и сделал неправильным.
Царствие тебе Небесное, ба. Рада, что ты успокоилась, наконец. Я думаю о тебе, но не жалею, что ты умерла. Я рада.
Любому адекватному человеку понятно же, да, что родители должны любить ребёнка, и ребёнок понимает как жить, именно благодаря родительской любви. Но откуда ж тут было отдавать, когда не было получено?..
Ба была искалечена всей своей жизнью. Она была дочерью врага народа, репрессированного и реабилитированного после смерти Сталина, но при любом упоминании отца в семье (упаси, Господи!) бабку начинали бить конвульсии – это была запретная тема. Она так хотела забыть, спрятаться и выжить, что даже фамилию быстренько изменила ещё до войны – по первому мужу. Он погиб в 41-м. А бабушкин брат – в 43-м. Сына врага народа определили в связисты, стопроцентная смертность. Погиб в Венгрии. Похоронен где-то в братской могиле.
Её отец, мой прадед, тот самый, что враг народа – на самом деле, был очень интеллигентным человеком: инженером, выборным окружным судьёй в Одессе. Обвинялся в шпионаже, просто потому что к нему на два дня приехал родной брат из Румынии. Повидались… Брат уехал обратно домой, а прадеда в 37-м году забрали, и где убили и похоронен – не знает никто.
А потом, где-то сразу после этого, был очередной голод в Украине, но прабабушка была очень богатой – продала всё фамильное золото, и больше никто не умер.
Прабабушка была сильной. Как все женщины нашей семьи.
Моему деду и его семье повезло меньше, но об этом потом, как-нибудь.
В 20 лет бабулю, военнообязанную студентку Одесского мединститута, который она так и не закончила уже никогда, мобилизовали и благополучно отправили на фронт фельдшером. В 24, уже под Сталинградом, она была заведующей приёмного отделения военного госпиталя. За всю войну у неё не было ни одного ранения – рикошет осколком по ягодице не считаем.
Отвоевала до мая 45-го, как и дед. Поженились в 44-м.
Послевоенную историю рассказывать не буду особо. Суть, собственно, сводится к тому, что бабушку назначили заведующей облздравотдела, а деда – главным агрономом области. Область была маленькая. А удивительно то, что ни бабушка, ни дед понятия не имели, что корни их росли именно отсюда – об этом стало известно только потом, из открытых и выложенных в интернете архивов.
Так или иначе, но они вернулись туда, где лежали их деды и бабки.
Однако, неприятные семейные обстоятельства сложились так, что весьма энергичная и деятельная женщина стала вынуждена находиться исключительно в семье и заниматься детьми.
Видимо, в этом месте и начала начинаться (sic!) семейная проблема.
Бабушкина – в том, что её агрессивный и напористый характер, из-за вынужденной сосредоточенности на детях, начал портиться ещё больше.
Мамина, как бабушкиного продолжения – в том, что вся её жизнь сосредоточилась исключительно на детях, и она принципиально желает быть погруженной в своих, давно уже взрослых, детей.
Моя, как продолжения их обеих – в том, что я всю жизнь занималась только собой и думать не хотела о детях. А теперь, когда думаю и есть от кого – поезд ушёл.
Интермеццо: мои родители были из разных миров. Они очень любили друг друга, но родив меня, благополучно развелись, когда мне было три года.
Насчёт любви отца ко мне.
У меня о нём мало воспоминаний, хотя я помню себя с восьми месяцев. Хороших и плохих воспоминаний поровну, наверное.
Первое – то самое, в восемь месяцев. Я стою в своей кровати в спальне и ору, потому что слышу, что ба пришла и разговаривает с отцом, требует, чтобы он её впустил ко мне. Мама на работе. Я хочу к бабушке, хоть к кому-нибудь. Потому что мамы нет, я одна, меня все бросили – и папа особенно, а ба пришла и хочет ко мне. А я хочу хоть к кому-то на руки – всю жизнь ненавижу одиночество, до сих пор, но уже научилась с ним жить. А па говорит, чтобы ба уходила, и не пускает её ко мне.
Тогда я первый раз сорвала себе голос.
Помню второе, самое лучшее, как папа везёт меня – я сижу в коляске. Я точно знаю улицу и место, где это было. И весна или лето, этого я не помню, но помню, что вижу листья и небо. Зелёные, позолоченные солнцем листья, и пронзительно синее небо.
Помню, как мы гуляли с ним в парке – я уже разговаривала и ходила, мне было два года. Он чистил для меня орехи, и мы вместе звали и кормили белок.
Помню, что в три-четыре года (я уже умела читать – в пять пошла в школу), папа учил меня считать и жутко злился, что я не хочу заниматься арифметикой. И был доволен, когда я считала правильно. Но я больше любила рисовать – русалок, кентавров и всякое такое, о чём читала. А дедушка меня учил рисовать акварелью, и это мне больше нравилось, чем считать. И пейзажи нравились, которые дедушка рисовал карандашом.
Ну гуманитарий я, да…
Ещё кучу всего помню. И как двоюродного брата Андрея так треснула в лоб, что мы аж в две разных стороны хлопнулись. Я тогда больно башкой ударилась. И про кошек всех наших всё помню, и как мама ёжика принесла, а он меня за палец укусил. Дедушка тогда нас всех отругал, сказал, что это ежиха и у неё детки, и выпустил её (?)) там на улице, где мама поймала.
А ещё помню то, как па бил линейкой меня мелкую. Какой он был холодный, когда мы ездили на море в Одессу. И помню, сколько всегда и везде было нелюбви и раздражения в его отношении ко мне и к маме. И эти воспоминания сильнее, почему-то, чем о тех редких моментах, когда он катал меня на шее – я их тоже не забыла.
Я очень чуткая. Очень. Я всегда знаю, любят меня или нет. Папа меня не любил.
Когда мои родители уже, наконец, развелись, а я отрыдала эту истерику в моих три с половиной года, бабуся активно включилась в моё воспитание.
И каждый божий день она мне рассказывала, что папа меня бросил. Ха, тоже мне новость. И что мама меня тоже бросила – вот это уже вызывало у меня сомнения, но крайне слабые. Потому что ма в то время активно занималась устройством личной жизни, и ей было явно не до меня.
В общем, транслируемая бабулей идея заключалась в том, что все меня бросили, и она тоже бросит, если я буду неправильно себя вести.
Вот оттуда и из того места моя самооценка. Про то, что я некрасивая и глупая.
Я потом разберусь с этим, конечно. Может быть. Потому что уже устала ужасно. Да, задолбалась очень от самой себя, простите.
Как ба меня ежедневно лупила рассказывать не буду. Нет смысла. Но мать, которую ба била точно так же, скучает по ней. Для меня это странно.
Буду ли я скучать по матери, когда она умрёт? Раньше думала, что умру вместе с ней, потому что как же без неё. Сейчас понимаю, что выживу, как и всегда.
У меня когда-то возникло ощущение, что когда я выросту – я убью ба. И я ей честно об этом говорила в моих 15 лет. Забавно, что когда такая возможность появилась – намертво исчезло желание убивать и хоть как-то наказывать её за насилие надо мной.
А потом мы с ма встали лицом к лицу с ситуацией, когда ба стала беспомощной. Абсолютно.
В 95 лет она совершенно перестала быть человеком, но тело нужно было переодевать, менять памперсы и кормить с ложки. И да, она всех нас перестала узнавать, но зато не перестала ненавидеть свою дочь – на это памяти осталось.
И в этих остатках себя она мне говорила: детонька, ты такая худенькая…. но красивая и добрая очень. Не понимая, кто я.
Сейчас, выше, была очень красивая фраза. А теперь я вам напишу правду. Но, конечно слов ба никто не отменял.
Менять памперс под взрослым человеком физически сложно. Особенно, если он весит больше тебя и, пока ты что-то делаешь, дерьмо размазывают и по себе, и по тебе, и сопротивляются изо всех сил. Потому что болит всё. И любое изменение положения – боль. И сохранение положения – ещё большая боль.
Пока я производила эти гигиенические манипуляции, я часто приходила к состоянию ненависти. И ругалась, и орала на неё. А когда кормила с ложки и уговаривала что-то съесть – то жалела очень. И любила. И плакала. Мы обе плакали.
Она просила: девочки-санитарочки, вы такие хорошие, уже не надо обо мне заботиться – дайте я умру, пожалуйста.
Мы с ма, правда, вот честно, обе ждали, когда ба умрёт. И обе рыдали, когда это случилось в её 96 лет, и скучаем по ней безумно, хотя человек не может и не должен так существовать. Но, всё-таки, мы обе не были готовы к этому. Вообще никак.
Бабуля, как и все нормальные люди, умерла с открытыми глазами. И, слава Богу, у неё было спокойное лицо. И мы её быстро похоронили на следующий день.
Не, я не буду излагать фантазии про хороших людей, приметы и прочую чушь.
Она была сильным, очень сильным человеком.
Хорошим? Ну, об этом знают только те, кому она помогла. Их было много.
Плохим? Об этом знают только те, кому она портила существование всю свою жизнь, особенно в её конце. Их тоже было много.
Никогда тебя не забуду.
Ба, сейчас я знаю, что ты видишь то, что я пишу. Ты сука, конечно, но я тебя люблю. И я на тебя похожа. Внешне и внутренне. Такая же сука, улыбаюсь и плачу.
И да, главное – отключиться и спать. Фронтовые привычки.
Нет смысла думать. Вообще нет, ни о чём. Ты всю жизнь меня этому учила. Не умею ещё пока.
Пока. Я учусь. Я выживаемая. Как ты.