Джуна

 
У каждого человека есть свой жизненный выбор, своя альтернатива - жить для себя и умереть в себе или жить для других и остаться навсегда с ними, Я выбрала второй путь и уже не сверну с него. В этом мне помогают и мои увлечения - живопись, поэзия, музыка…
                Джуна Давиташвили

       Прости меня, Джуна! – я металась от окна к креслу и обратно. – Опоздала! 
  Подлая равнодушная забывчивость! Как удобно: вроде и не виноват, ведь просто забыл. Прочла и не возразила против пасквилей завистников, конкурентов и несведущих об истинности её дел, нарекаемых ими шарлатанством. Получается – чуть ли не практически  согласилась с ними? Конечно, моё слово – незримая песчинка, но ведь именно из песчинок вырастают меняющие климат континентов огромные барханы. По существу для неё каждый из нас - ведомый робот, требующий системной подзарядки.
      Я не видела Джуну никогда. Но подлинно зримая исповедь спасённой, как с ней-то быть? Человек располагающий фактами – хранилище истории, потому в нём всегда должна присутствовать не безучастная порядочность, но - созидательная. Обладающая возможностью предъявить собой силу правды побеждающей злобу завистников. Я  же знала, Ты – Великая. Знала точно. От человека, которому ты спасла жизнь. Попросили, приехали за тысячи кило-метров, и вот… крохотная доля твоих свершений: спасена жизнь матери четверых детей. Никакого показного героизма. Некогда героизировать: за порогом десятки тысяч молящих. 
Эту ты лечила контактно и потом ещё много времени на расстоянии. Причём, в том числе на огромном расстоянии. И не забывала делать этого. При твоей-то занятости… И не воздали тебе ни рублём, ни златом: неоткуда было взять. Разве, благодарными слезами, признательностью живой души, восторгом возрождённого сердца, да не познавшим звания «сироты», четырёх детей. Объятый экстазом короны твоей славы, мир рвал тебя на части. А я забыла отписаться на пасквиль.
       Теперь сижу, склонившись над листом. Потрясывает подбородок. Как реабилитировать тебя в глазах не верящих в чудеса, и себя - в своих? Нужно сосредоточиться, вспомнить. Господи, так давно, далеко... Всё равно, вспомнить каждую деталь, каждую мелочь.
Ташкент. 1985 – 1986 годы. Скромно сижу в кабинете моей сестры - офтальмолога ожидаю окончания приёма ею больных. Наконец - последний пациент. Сестра в интересном положении и я радуюсь, что сейчас мы потихонечку двинемся на рынок, а оттуда с гостинцами для детей – домой. Я приехала с ними в гости неделю назад, и теперь наслаждаемся здешними фруктами. Специально явилась в поликлинику при жаре в 37 градусов, чтобы сходить с сестрой на базар, не позволив ей тащить покупки самой.
Лиля устало положила руки на стол.
 – Сегодня  на приёме было пятьдесят четыре человека, из них двенадцать бабушек вообще приезжие не из нашего района. Что делать? Сарафанное радио, однозначно, самое продуктивное изо всех возможных. Выгляну в коридор – оторопь берёт. Сидят, бедные в такую жару, как солдатики. У каждой в руках баночка с вареньем. Я его никогда домой не забираю. Честно сказать, боюсь, не знаю, какого оно качества. Старенькие, забывают, когда его варили. Может десять лет назад. Не берёшь – обижаются до слёз. Моя медсестра уже всех сотрудников поликлиники завалила этими баночками, или с огурчиками, помидорчиками. А бабушки, потом приходят снова сами и приводят с собой своих родственников, подруг, соседей с такими же баночками. И те с такой мольбой заглядывают в глаза, что отказать просто невозможно. Каждый день на час-полтора ухожу позже. Благотворительность у нас - родовое проклятие что ли? Рита говорит, что они меня так  расхваливают, - склонив голову над медицинской картой последнего больного, сестра горестно и тяжко вздохнула, - Ну вот какой сейчас уже рынок, какие дыни? Может, не пойдём, а, Даш? Сил никаких.
 - Само-собой не пойдём. Под ручку и домой. А на рынок мальчишек отошлём. Что принесут, тому и будем рады. По принципу: плохого там не продадут. А мы с тобой курсом: дом, ванна, чаёк с вишенкой и тортиком и отправимся.
    Дверь отворилась и в комнату нарочито крадучись вошла отпускница - медсестра Рита. Моя Лиля Витальевна разинула рот – Рита, это ты?
 - Именно,- Рита воздвигла на стол пакет, видно с московскими продуктовыми подарочками, и провела по своей груди и бёдрам руками,  – Вот она я, на своих ногах, и с красивой фигурой. Ошеломлённая офтальмолог не спускала со своей помощницы восхищённых глаз. – Маргарита Ахтемовна, не могу выразить, как я рада тебя видеть вот такой, слов никаких нет. В зобу дыханье спёрло. Ну давай, рассказывай, рассказывай. Как произошло сие чудо? Джуна?
  Момент, Лиль Витальна. Сейчас побегу к девочкам в лабораторию, поставлю чайник, а вернусь - тогда уж по порядку. Доставайте из пакета конфеты, колбаску, сыр, готовьте бокалы. Через пять минут - я здесь. А это Ваша сестра, конечно? Здравствуйте, Дарья Витальна. Доктор была права:  вы очень похожи, - и, выхватив из шкафа заварной чайник, вышла из кабинета. Заинтригованная такими эмо-циями с обеих сторон, я вопросительно взглянула на свою сестру.
     - Ты не поверишь, Дашунь, месяц назад муж со свёкром в самолёт поднимали её по трапу на носилках. Вообще полумёртвую. Отказали почки – ХПН (хроническая почечная недостаточность). Вся семья только на диализы уже и работала. А что оставалось делать? Медицинские  светила вообще давали жизни от силы - неделю. При том, что Средняя Азия самое комфортное место для хроников. Органы родственников оказались не пригодными для пересадки: фактор наследственности. У мужа в обеих почках тоже по кисте до-вольно немалого размера. У дочери вроде бы подходили. Но ей шестнадцать лет. Рита сама категорически отказалась. Сказала - лучше смерть. На работу уже два месяца не ходила, лежала в боль-нице. Да, и до этого: день работает, неделю болеет. Замены нет. Больных куча, а я - одна. Ой, разнылась что-то…  Суть в том, что Ри-тина сестра в Москве работает тоже медсестрой в клинике, где периодически практикует Давиташвили. Что-то по биокорректору «Джуна-1», физиотерапевтический такой аппарат. Аналогов в мире нет. Так вот, эта Ритина сестра Ирина, договорилась с Джуной, чтобы та Риту посмотрела. Для них это вообще было единственной и последней надеждой.
       Вернулась Рита с чайником кипятка. Улыба-а-ается, - Ну что Лиль Витальна, подставляем кружки? Ввели сестричку в курс дела?
  - Да, уж извини, - «Лиль Витальна», открыв коробку конфет и шоколадные вафли, пододвинула к чайнику наши с ней бокалы.
 - Отчего же, отлично. Я продолжу, начиная с самолёта. Сестра встретила в аэропорту. Сразу вызвали такси. У Джуны как раз был день, когда она в клинике работала. Мы – туда. Я же вся раздутая от отёков, да после самолёта… Чуть-чуть живая. Мужики наши в коридоре. Мы с Ирой в приёмной. Влетает врач, говорит: «Джуна приехала». Мы обмерли в ожидании. Заходит, такая вся лёгкая, стремительная. Ира к ней,- Евгения Ювашевна, вот сестра из Ташкента прилетела, за которую я Вас просила. Та поворачивается ко мне и сразу: «встаньте, повернитесь ко мне спиной». Я поднялась, стала стягивать с себя кофточку. Она так резко: «не надо, оставьте всё как есть». Думаю, «а как тогда она что-то поймёт». «Не шевели-тесь, обопритесь руками о стол. Не волнуйтесь, всё пойму», - я чуть не повалилась от стыда, думаю, на затылке что ли мысли написаны? Ноги подкашиваются, да и как эти бочки ногами называть. Их-то она, конечно, видит, руки поднесла к спине и у меня кругами жар поплыл. То течёт слева-направо, то   справа-налево, то сверху-вниз, то снизу-вверх. Спрашивает Ирину, почему так поздно обратилась, меня же давно знаешь. Ирка что-то забормотала, типа того, что неудобно было, Вы так заняты. А она говорит, ещё бы недельку понеудобилась, и больше можно было бы не волноваться. Про нас с сестрой, что и говорить, немые изваяния. Кстати, деньги Джуна сразу отказалась взять, когда меня увидела, - Рита смахнула слезы с глаз.
Продолжила, - Что со мной творилось… ж-ж-жуть. И голова кружит-ся, и ноги подкашиваются, кажется, сейчас рухну на пол, и уже наступит конец моим мучениям. Минут пятнадцать она то на шаг отходила, то почти вплотную приближала руки и по почкам ими водила. До меня не дотрагивалась - дистанционно, но я их чётко определяла. За каждым движением - волна тепла по нутру. Меня трясёт.
 Мы с Лилей видели, как у Риты и сейчас задрожали руки, словно кто-то продолжал производить с ней манипуляции.
 - Затем сказала сестре: «бегом в туалет, обе бегом. Ирина открывай перед ней дверь. Быстрее». Мы, как сумасшедшие - в туалет. Дверь-то сестра успела открыть, а вот сесть куда надо я не  успела. Когда ухнулась - уже весь пол залила. Кошма-а-ар! Вода хлыщет без конца. Я вообще никогда не думала, что такое количество жидкости может поместиться в человеке. Сердце уходит. Кажется, даже отключилась на время. Ирка в панике. От меня отойти не может, кричит в коридор : «помогите кто-нибудь». Две сотрудницы прибежали, глаза вытаращили, окаменели в дверях. Потом меня под руки и ванную. Там обмыли, переодели в больничный халат. Опять притащили в приёмную. Позвали Джуну. Та зашла, объяснила, что теперь станет гораздо легче, приказала сейчас же ехать домой. «Полежишь дома пару часиков и всё, вставай и делай что хочешь. Питание и всё остальное тебе сейчас доктор распишет. Завтра из дома не выходить. Весь день».
Рассказы ташкентской медсестры были настолько недосягаемы и фантастичны для нашего разума, что мы с Лилей уже забыли и о том, что нужно идти домой, и о рынке, и о детях. У меня, видно, поднялось давление от напряжения. Виски заломило, о-о-ой, каза-лось - череп развалится. Понимала, что сестра беременна и такие эмоции для неё опасны. Но остановить Риту и не помышляла.
 - Всё так и произошло: через два часа дома я впервые за много  лет почувствовала себя человеком. Утром проснулась, и, оказалось, дорогие мои, что нам, бестолочам, так мало нужно для счастья. По-чувствовал себя терпимо, и будто не было вчерашних носилок, самолёта. Сестра, чтобы меня не будить, с утра собрала семью и все на цыпочках ушли кто куда: на работу, в школу. А я встала, позавтракала и, вы не поверите в эту дурь, рванула на Красную площадь. Думаю, пока терпимо, а вдруг, больше не придётся. Бывала там на экскурсиях не раз, но всегда что-то колоссально менялось. Ну вот… - она крепко зажмурила глаза.
       У нас, от ожидания, что сейчас что-то опять произойдёт, кажется, дыхание прервалось.
 - Во-о-тот, - продолжила она, - еду, значит, я в метро вся такая уверенная, счастливая-я-я бесконечно. Думаю, чудо - вылезла на воз-дух, на своих ногах. И… вдруг, в глазах темнота. Ничего не вижу, ни вагона, ни людей, всё пространство заняли глаза - огромные, чёрные, прожигают мне зрачки. Я вжалась в сиденье, и тут по почкам опять тепло завертелось. Что со мной началось… паника. Я же соображаю, что через десять минут после сеанса из меня польётся. А какой туалет в метро? Хорошо что предпоследний вагон, недалеко от дежурной. Я к ней. Что есть сил, ноги зажимаю. Объясняю ей, что если она мне сейчас не поможет, случится беда. Та ничего не поймёт. Я ору «Джуна, Джуна». Она сразу из своей каморки шасть, меня за руку хватанула и ходу. В последний момент успели. Воды было меньше чем в больнице, но всё равно тако-о-ое количество. Потом отсиделась в её будке у эскалатора, а та, бедная, рядом за дверью стоит. Глаза вылупила, подбородок на шее висит. Я ей всё рассказала, объяснила. Не знаю, поверила она мне или нет. В такое трудно поверить. Может, думала, что это я ведьма? Потом Джуна работала со мной ещё семь дней. Я из дома ни на шаг. И вот - эффект налицо: перед вами – че-ло-век, а не бесформенное чудище. Одежду свою давнюю нашла, моя - как на вешалке. Милые мои дамы, - она заплакала, - знаете, оказывается, надежда - это такая силища, и так снова хочется жить, верить, что детей поднимешь, о маме сможешь заботиться. Господи, когда прилетела, наверное, час всех обнимала. Никак не оторвусь. Маме аж с сердцем плохо стала. Тогда уж я очухалась, что не для неё такие эмоции. Она же моя мама.
Нам показалось, что слёзы прожигают ей под глазами кожу, так та разбухла и побагровела.
 - Я ведь уже мужу письмо предсмертное написала. Как и что делать после меня. Почти месяц по частям сочиняла, чтобы не так им больно было. Описала, что в детях бы хотела видеть. Кто к чему имеет особые способности. Какие у них болячки. Просила хотя бы два года после меня не жениться, чтобы ребятня достаточно по-взрослела. Да, собственно, без матери дети взрослеют быстро. Письмо спрятала, конечно. Лишь бы силы были пальцем место указать, а не будет мочи, так и сами быстро наткнутся. Я только о детях думала и маме.
 Забыли мы и про остывший чай, и про желанные московские конфеты, и колбасу. Кто посмотрел бы на нас с сестрой со стороны! Вы-таращились, не моргаем: ждём развязки.
- Я её больше не видела. Ирка сказала, что Джуна передала, что станет лечить меня на расстоянии один раз в месяц. Сестра ей будет напоминать в каждое определённое число, а та предупреждать о времени сеанса. И по Ирининому звонку я буду сидеть дома, ждать Джуниных глаз. А на следующий год, снова к ней на семь дней. Такие дела. Если бы это произошло не со мной, в жизни не поверила бы. А так… Сейчас думаю, неужели это быль, и всё это случилось именно со мной? Это ж как её можно назвать: колдунья, волшебница, святая?
 Чай пить нам расхотелось. Выпотрошенные услышанным, захватив заветную коробку с конфетами, по тенистой аллее, мы с сестрой как хмельные потащились на автобусную остановку. 
 А через год Рита с семьёй, обменялись с кем-то квартирами и переехали в Московскую область, поближе к своему спасительному солнцу. И больше мы о ней ничего не слышали.
 Уныло сижу над листом и с горечью думаю, что нет больше на земле Джуны, и не будет. Ушла от нас наша всегдашняя надежда на чудо. Пусть заочное, дистанционное, колючее, невыдержанное, странное, но, ниспосланное нам на землю кем-то неведанным – Светило. Остыли её горячие руки-лучи, неравнодушное сердце, и некого просить, опоздала.
       Видно где-то она нужнее. Там перед ней, молодой, откроются новые дороги. И к месту её пребывания  вновь потянутся несметные очереди жаждущих жить. И маленький Вахо будет ласкать её сердце. И она будет целовать его бесценную головку.
И никогда не бесполезно рваться в бой с злопыхателями за правду.  Никогда! Даже через сто лет. 
      А нам остаётся лишь чтить и помнить Великую космическую странницу, с чудесным именем – Джуна.