...Всякий человек - пленник тайн, но есть люди, которые сотканы из тайн. К ним, мне кажется, можно отнести Михаила Юрьевича Лермонтова...
Если Пушкин решил бы отомстить за свою физическую гибель, то лучшей мести, чем явление миру ЛЕРМОНТОВА, невозможно было бы придумать. Собственно, так оно и случилось...
Он созревал в свете пушкинской жизни, продолжил её собою, вывел в поэтический космос, ибо, если чего и недоставало Пушкину, так это космического мироощущения, как, впрочем, Лермонтову не досталось пушкинского всеохватного чувства земли и живой души.
Это два типа великих поэтов. Одни умом и сердцем обнимают человека, землю и близкое небо, проникая в сокровенные тайны земной жизни, другие, улавливая на земле хрупкие, но сильные её связи с дальним небом, находят горькую радость в попытках полёта за пределы земного круга. Первые - Пушкин, Некрасов, Есенин, Твардовский, независимо от меры дарования, крепко стоят на земле, вторых - Лермонтова, Тютчева, Блока, Маяковского - в небесах не поймаешь, какими земными ни были бы порой их темы. Границы между этими двумя типами зыбки. Лукаво используя цитаты, можно доказать и обратное. Но, идучи, как по следу, по стиху, нетрудно увидеть очевидное.
Юный Пушкин всё знал про неотвратимую физическую смерть:
И жизни горестной моей
Никто следов уж не приметит:
Последний взор моих очей
Луча бессмертия не встретит..
Спустя много лет в "Памятнике" он скажет о своём бессмертии, но это будет сказано о вечности литературной.
И Лермонтов много говорил о смерти. Впервые четырнадцатилетним произнёс:
Тебе ж, о мирный кров, тех дней, когда страданье
Не ведало меня, я сохранил залог,
Который умертвить не может грозный рок,
Моё веселие...
Он как будто доподлинно знал: за смертью есть другая жизнь. Видел её неким внутренним оком. Желал "навеки так заснуть, чтоб в груди дремали жизни силы, чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь"...
Продолжение следует...