ФЕДОРИНО СЧАСТЬЕ
По привычке, выработанной годами, Федора проснулась ранним утром, чтобы сделать, как обычно, важное в её жизни дело – подоить свою корову Матрёну. Наскоро одев фуфайку и накинув на голову старенькую шаль, она влезла в утепленные резиновые сапоги и вышла во двор. Чёрное небо только-только начинало светлеть узкой полоской с одного края, но вокруг уже было как-то неестественно светло. Только тут дошло до Федоры, что намечавшийся рассвет усиливался шедшей от земли белизной: ночью выпал первый этой осенью снег, и лёг он нынче на Покров день. Тонкое снежное одеяльце накрыло землю, а воздух был совсем еще не морозным. "Зима. Зима показывает свой норов, закрывает осеннюю серость своими руками, – свежими мыслями заполняется голова Федоры. – Конечно, осень попытается еще днем побороться с зимой – растопить этот совсем еще хрупкий снежный покров в грязную слякоть, а может и не получиться у неё справиться с зимой. Если вдруг сразу же нагрянут хорошие морозы, то может и зима взяться за силу и с середины октября войти в свои права... Хотя это бывает редко, но было на моём веку... "
Помнит, помнит Федора, как в такой же вот день до войны у неё с Фёдором была свадьба. Поехали они с женихом в церковь венчаться на телеге, всё ещё думая, что выпавший ночью снег растает днем, а он не таял: тучи на небе мешали пробиться солнечным лучам к земле, и колеса телеги оставляли черные следы на белоснежном насте. А к вечеру во время свадебной гулянки на улице еще и подморозило, скользко стало. Запомнился этот день Федоре тогда не только началом зимы, но и больно уж шумной свадьбой: с грандиозной дракой пьяных мужиков, со следами крови из их носов на подмороженном снегу, так похожими на запёкшуюся кровь, что остается на снегу в загоне от забитых в морозные ноябрьские дни на мясо свиней. Ещё запомнился тот Покров день плохим настроением родной сестрицы Марии, недавно родившей мальчика, и у которой мужа Ивана несколько месяцев назад осудили за пропажу из обоза, который он сопровождал в город, мешка пшеницы. Воровство тогда случилось. Её Федор был тогда в сопровождении вместе с Иваном, он потом смог вывернуться, а вот Иван не смог – всё на него и повесили...
И вот сегодня вышла Федора из своей избы в утренний рассвет, а делать-то здесь ей, получается, нечего – нет в пригоне её коровы Матрены, и доить ей некого – продала её Федора сельчанам с другого конца села несколько дней назад... Кормить её стало нечем – сена-то нет, некому заготовить его было нынче: Феденька её помер нынче в феврале на День Советской Армии. Пока был на лугах подножный корм, Федора все оттягивала продажу коровы... При прощании с Матрёной что у бывшей хозяйки текли по щекам слезы, то и у коровушки родненькой из уголков глаз по морде катились слезы градом. Уводили новые хозяева Матрену из родного дома, а рев её ещё долго разносился по селу. Навзрыд голосила у себя и Федора. Добрый десяток лет водилась Федора со своей "ведерницей", как обзывала её Федора. Любовь к проданной скотине так захлестнула её, что теперь, не видя во дворе своей Матрёны, несколько дней ходила она совсем не своя. И вот только-только немного стихла тоска по Матрене, как на тебе – привычка сыграла злую шутку: опять Федора встала с постели рано утром и вышла на свой двор, прошла в загон, чтобы подоить свою корову... За эту привычку раннего пробуждения ей раньше попадало и от мужа Федора: нет чтобы утром понежиться подольше в постели ("ничего, чай не барыня, потерпит твоя молоканка" – выговаривал ей Фёдор), так Федора в любую погоду по ранней зорьке спешила к своей подопечной. И вот теперь никто не ворчит по утрам на Федору, никто не встречает хозяйку своим теплым дыханием и не слизывает шершавым языком с её ладошки подсоленную корочку хлеба.
После сегодняшней службы в храме в честь праздника Покрова Пресвятой Богородицы, от которой что-то чистое, светлое затомилось в груди и с которым не хотелось расставаться, Федора зашла в гости к своей сестре Марии и её супругу Ивану, которые ещё накануне приглашали её отобедать сегодня у них дома и традиционно написать совместное письмо к ноябрьским праздникам их внуку Виктору, который учился в краевом центре на медика. Такие письма они и раньше собирались писать у Марьи с Иваном к великим советским праздникам их детям, когда они после окончания школы продолжали учёбу в городе, а потом и вовсе остались там жить (у Фёдора с Федорой детей не было), а теперь вот собираются и отписывают сельские новости внуку, который летом приезжает в деревню на каникулах между сессиями, отдыхает от учебы, помогает старикам по хозяйству и пытается их даже врачевать (таблетки от головокружения что Виктор назначал Федоре, ей сильно уж помогли). Писарем обычно была племянница Зинаида, взрослая дочь их средней сестры Надежды (тоже раньше участвующей в написании писем, но недавно покинувшей этот мир).
"Здравствуй, наш родненький, умненький внучок Витя. Прочитали недавно полученное нами твое письмо, из которого мы узнали, как ты много времени проводишь в морге и изучаешь строение человека с его болезнями, и вот решили сегодня, в Покров день, который чтится у нас большим праздником, написать тебе о нашей жизни. Во – первых словах нашего письма сообщаем, что живем мы хорошо, организм за лето и осень витаминами напитали, и к зиме тоже подготовились не плохо. Ты же знаешь, гостил ведь летом у нас. Боровка, что с тобой подкладывали летом, заколем ближе к ноябрьским и тебе тоже вышлем мясца да солёного сальца. Зорька наша молока убавила, как перешла от зелёной травки на жёвку сена, что мы с тобой накосили за огородом у горы. Пес Мальчик оброс как чёрт к зиме густой шерстью, аж сам в ней иногда запутывается – на днях надумал линять, шерсти от него вокруг полно..."
Краснощёкая Зинаида, как ученица, старательно выводит шариковой ручкой буквы в тетрадном листе. Она за столом пишет под диктовку своих теть и дяди, которые то и дело вставляют в предложения "нужные" слова, доходчиво отражающие их крестьянскую нелёгкую жизнь. Хозяин смолит у печи самокрутку, как бы табачным дымом прочищая свои мысли и, кивая головой, подтверждает правдивость фактов, изложенных в письме. Марья, в основном со всем соглашаясь и поддакивая супругу, иногда бывает и настойчиво гнет своё: прописать вдруг очень важное, только что пришедшее ей на ум, и Иван, подумав, соглашается или нет с важностью того, о чём просит его бабка. Федора же больше слушает и иногда негромко приговаривает: "Правильно говорите, хорошо пишете, про меня не забудьте написать." Здесь её сварливый характер молчит. И, снисходя, Иван велит Зинаиде написать про Федору:
– А Федора, ты же помнишь, что она похоронила по зиме своего Федора, недавно продала свою корову Матрену, так как кроме Федора некому было заготовить корма на зиму. Вместо молока она теперь кормит своего кота Ваську магазинной килькой, и оба довольны. Я же недавно помог ей починить крышу на доме. Так что вот так, Витёк, – без коровы ей будет жить проще, но не сытнее.
Слушая эти слова, Федора раздумывала над своей жизнью и молчала.
"Мы живём не плохо. Картошки накопали достаточно. Капусты засолили целую кадушку. Всем хватит. Начали понемногу потрошить утей и гусей. Тебе тоже сошлем к Новому Году или, может быть, сам ещё приедешь к нам, да возьмешь тогда с собой. Наташка, дочка нашей монашки Натальи, с которой ты, Витек, так сказать, дружил этим летом и ходил даже в кино с ней, выходит замуж за нашего агронома, совсем не верующего и серьезного, партийного человека, и даже немного матерившегося... – продолжала под диктовку писать Зинаида, предвкушая скорое застолье, за которым непьющих совсем не бывает.
Языком была пролизана полоска клея на задней поверхности конверта и письмо было тщательно запечатано, подписано адресату и положено на верхнюю полку буфета, где хранились важные документы: пенсия стариков да небольшая стопка старой корреспонденции.
Иван уже сидел во главе стола, быстро заставленного заранее приготовленной закуской для обеда и, держа в руке рюмку, произносил короткую речь. Все выпили по полной самогоночки, закусили, и немного захмелев, разом все загалдели за столом. После второй – сосредоточились и... запели песню. Зачинала песню Зинаида, тянули её своими голосами сестры, подпевал своим хриплым голосом Иван, то и дело забывая слова песни, но припевы выводя уверенно. Покушали плотно, бутылку допили, а чай с вареньем и пирожками потчевали уже в намечавшихся сумерках, после чего все родственники стали немного вялыми, уставшими, то и дело то на одного, то на другого наваливалась зевота, а когда сели смотреть телевизор, то и вовсе стали сонливо смыкаться глаза и гости, скромно попрощавшись с хозяевами, разошлись по домам.
...Под ногами Федоры поскрипывал снег. Еще во время песнопения за столом зародился внутри её маленький радостный комочек. Теперь же в груди её скопился какой-то восторг, которому надо было выплеснуться наружу, и она тихонько запела. В голове пролетели эпизоды той её свадьбы, до войны, на которой в душе её, кажется, творилось то же самое, – тогда она также шла со свадьбы по первому, не растаявшему снегу под руку со своим Фёдором и пела песню...
Сегодня же, уже в глубоких сумерках подойдя к ограде своего дома, Федора сперва увидела разбитую калитку на скотный двор, затем – еле заметные знакомые следы от копыт на снегу, а потом уж увидела и свою Матрену, демонстративно лизавшую свой любимый комок соли, как будто, выломав дверцу, она забежала только именно для этого.
– Ух ты, мать моя женщина, – вскрикнула от неожиданности Федора и бросилась в проём в заборе к когда-то своей, но теперь проданной корове. Та, увидев бывшую свою хозяйку, вытянув шею, отрывисто громко замычала, как и раньше бывало, когда она, соскучившись по дому и хозяйке, шла в стаде с выпаса. Подскочив к своей любимице, Федора обняла голову Матрены, которая своим мокрыми ноздрями стала тыкаться Федоре в лицо, обдавая её запахом парного молока, и от нежности пыталась залезть к ней под фуфайку... И Федора тихо заплакала. Корова слизывала со щек своей хозяйки её горькие, но такие радостные слезы.
Так и стояли они, обнявшись. Федора что-то говорила на ухо своей Матрене, а та – довольная, высоко кверху подбрасывала свой хвост. Стояли рядом два живых существа, которые друг без друга уже не могли больше жить. Стояли, пока не прервал их идиллию женский голос:
– Ты что же, голубушка, любезничаешь ещё с этой хулиганкой?! Она совсем не слушается меня, ограду переломала, убежала из дома, – высказывала Федоре своё недовольство новая хозяйка Матрены.
– Вот, одевай давай на шею ей веревку, поведу её домой. – Женщина протягивала руку с веревкой Федоре. Подошел и муж этой женщины.
Вдруг Федора, импульсивно, не раздумывая, боясь новой разлуки с Матрёной, и как бы защищая себя и своё "сокровище" от всех и вся, схватила в руки вилы, что стояли рядом и случайно попались ей под руку.
– Не подходите, заколю! Моя Матрена, богом данная, – она прикрыла корову своей спиной. – Отстаньте от неё ради Христа, я без неё жить не могу, поняли! – выкрикнула Федора супругам.
– Что за вздорная старуха! Сперва продает, затем забирает. Её, видите ли, корова, жить без неё, видите ли, она не может. Деньги ведь взяла – значит она теперь наша.
Муж новой хозяйки Матрёны, видимо, что-то понял.
¬ – Пошли, Марина, домой. Не отдаст она её.
– Как так?! А деньги?
– За деньгами потом придём.
Замерев, как в стоп-кадре, стояли рядом друг с другом Федора и Матрёна. И только тогда, когда муж увел жену со двора, Федора опустила вниз вилы.
– Ничего, Матрена, переживём эту зиму, – прошептала Федора, поглаживая рукой шею своей любимицы. – Марья с Иваном помогут, они же богатые, телевизор вот купили, скотину держат, никуда не денутся – поделятся с тобой сенцом, пусть своего бычка зимой под нож пустят – одной головой меньше будет, вот тебе и корм. Да сама деньжат скоплю, сколько смогу, купим корма-то. Помогут, свои же, я же не на водку просить буду.
Она закрыла корову в сарае на амбарный замок, тщательно проверила все дощечки и только тогда зашла в избу. С божнички достала деньги за корову, завязанные узелком в носовой платочек и положила их в сундук, чтобы завтра отнести их хозяевам. На душе у неё было благостно.
– Спасибо тебе, Матерь Божия, – Федора трижды перекрестилась иконе Божьей Матери, что стояла на полочке в переднем углу, и вся, словно на воздушных крыльях, пролетела в горницу, легла на кровать. Сейчас она считала себя не зря родившейся на свет, ей хотелось, чтобы никогда не заканчивался этот день, этот Покров День, белоснежный, принесший Федоре радость, близкую к скромному счастью.