(ниже приведена глава "Литературная форма самореализации СПМ (существ параллельного мира)" из книги: Игумена Ефрема (Виноградова-Лакербая) "От чего нас хотят "спасти" НЛО, экстрасенсы, оккультисты, маги?"
А так же дана разборка "полета" обладательницы "Золотого льва", потрясающей Ники Турбиной, собран достаточный материал о ее жизни, творчестве, одержимости... причинно-следственная связь которых неизбежно вела несчастную к многочисленным попыткам суицида и гибели в 2002 году... Весь фактический материал собран в книге Александра Ратнера «Тайны жизни Ники Турбиной» // Москва: «АСТ», 2018, твёрдый переплёт, 640 стр., ISBN 978-5-17-982436-7
Опубликована автобиография Евгении Ярославской-Маркон (1902—1931), супруги Александра Борисовича Ярославского (1891—1930) — писателя, поэта, журналиста, одного из основоположников литературного течения "биокосмизм" (оба расстрелянны на Соловках). Проливающая свет на психологический механизм беснования в духовном самоуничтожении личности со всеми вытекающими...
Эти три жизни и смерти (Ники, Евгении и Александра), раскрывают в достаточной мере смертельную опасность в любой "безцаряголовой" литературной, музыкальной, живописной, политической... формах самореализации, всякого расхристанного человека.
Ибо Люцифер, он не забавный рогач из комиксов, а самолюбивый человекоубийца, дракон о трех головах имя которым: сребролюбие, славолюбие, сластолюбие, - если одна прикусит, то прочие доедят...
Поэтому стоит незабудно вызубрить и зарубить хоть на лбу, что Православная Экклесия (Церковь) - это Божественный Парусник Спасения, вырывающий утопающих из пасти смерти, из бушующих волн мiрского океана греха...)
«Полный и совершенный поэт ничему не придается безотчетливо, не проверив его мудростью полного своего разума. Имея ухо слышать вперед, заключа в себе стремленье воссоздавать в полноте ту же вещь, которую другие видят отрывочно, с одной или двух сторон, а не со всех четырех... Будьте не мертвые, а живые души! Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать и разбойник» Николай Гоголь.
Бог Слово - воплощенная ЛЮБОВЬ,
Мертво творенье, вне Его стихии...
Дух Творческий, Спаситель ниспослал
Всем званным, чтобы в истине ходили!
Суть творчества: Царю царей служенье,
Царствие Божие в сердцах должны найти,
Без исключения художники, поэты,
Душ человеческих - ловцы!
Творить не значит вытворять, что хочет
Безумство похоти расхристанной толпы!
Искариот, служив "двум господам", окончил
Продав Спасителя, САМОУБИЙСТВОМ жизнь…
Во время оно Русь, - апостасия
Закабалила злом, как никогда…
За души ближних в брань вступить обязан
С ней каждый верноподданный Христа!
1999 г.
Великая русская поэзия XIX века, прежде всего, была гениальной поэтичностью. Тем не менее, следует сказать о пророческом служении русской поэзии. Иван Ильин был убежден, что «вряд ли есть еще один народ на свете, который имел бы такую поэзию, как русская: и по языку, и по творческой свободе, и по духовной глубине. Да – по глубине. Ибо силою исторического развития оказалось, что русский поэт есть одновременно национальный пророк и мудрец, и национальный певец и музыкант». Виктор Аксючиц
Не в моде нонче красота священных слов,
В мелодии Евангельских стихов!
Все норовят ввернуть, да посмачней,
Метафоры бесобразных идей...
В речах, полемике, рифмованных строках,
Безплодно я ищу бесценный клад,
Огнь веры окрыляющей оплот,
Любви высокой - сочный, зрелый плод...
Несвязанных познаний островки,
Не создают в умах материки,
И кто на этой тверди не стоит,
Химеры лепит на песке свои...
Нет удивительного в этом ничего,
Инстинктам служит неразумно «большинство»,
В сужденьях подражательных «своих»,
Спеша излить расхристанность души...
«Свободой слова» прикрываясь, как щитом,
Скрипят усердно лжехристы пером,
Попробуй токмо их раскрыть нутро,
Поднимут тут же возмущенное нытье!
Беда не в том, что бесноватое хамьё
В доктринах "лжепророческих" мертво,
А в том, что культ "Гекаты" насаждая,
В геенну миллионами прельщенных направляют!
2015 г.
Арсений Тарковский когда-то сказал: «Поэт – это тот, кто говорит от той группы не пишущих стихов людей, чьими "устами" он служит». В «Слове об Апокалипсисе», произнесенном его сыном Андреем Тарковским в 1984 г. в Лондоне и опубликованном на русском языке в Москве в 1989 году читаем:
«Последнее время – не просто последнее, а довольно лукавое – мы часто задаем себе вопрос: а не греховно ли вообще творчество? Почему же возникает такой вопрос, если мы заведомо знаем, что творчество напоминает нам о том, что мы созданы, что у нас один Отец? Почему возникает такая, я бы сказал, кощунственная мысль?
Потому что культурный кризис последнего столетия привел к тому, что художник может обходиться без каких-либо духовных концепций. Когда творчество является каким-то инстинктом, что ли».
Причину этого вопрошания режиссер видел в следующем: «Художник стал относиться к таланту, который ему дан, как к своей собственности, а отсюда появилось право считать, что талант ни к чему его не обязывает. Этим объясняется та бездуховность, которая царит в современном искусстве. Искусство превращается или в какие-то формалистические поиски, или в товар для продажи».
И вывод: «Искусство становится грешным, как только я начинаю употреблять его в своих интересах. И самое главное, что я перестаю быть себе интересным».
Всё сказанное отсылает нас к сердцевидному содержанию последнего фильма Андрея Тарковского «Жертвоприношение» (1986) и к переосмыслению его «Слова об Апокалипсисе» http://www.stihi.ru/2018/08/01/7323
ЛИТЕРАТУРНАЯ ФОРМА САМОРЕАЛИЗАЦИИ СПМ (существ параллельного мира)
"ВИРТУАЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ" ИЗ АДА
http://igumen-n.logoslovo.ru/book.php?page=0
Вначале обратимся к истории и приведем в качестве примера две формы контакта существ параллельного мира (СПМ) с детьми.
Оба контакта были осуществлены в XIX веке по инициативе СПМ, т.е. без участия в том воли самих детей (возможность и причины такого контакта будут нами рассмотрены позднее).
Напомним, что людей, которые не по своей воле оказались во власти контакта с СПМ, обычно называют медиумами (лат. medium - середина; посредник). Именно такими медиумами с детства являются знаменитые Ури Геллер из Израиля, Дэвид Копперфилд из США, Ника Турбина из Крыма, Александр К. из г. Енакиево Донецкой области, о котором много писали газеты в 1987 году, а также москвичка Виктория Ветрова и ныне покойные Ванга Димитрова из Петрича в Болгарии и Вольф Мессинг в СССР.
ДЕВЯТИДНЕВНЫЙ "ВУНДЕРКИНД"
Итак, первый из этих двух весьма интересных для нашего исследования случаев был описан в 1875 году журналом "Спиритуалист" (т. I, с. 222). В нем приводится свидетельство барона Сеймура Киркупа о медиумизме своей новорожденной внучки Валентины, рука которой написала связный текст на итальянском языке, когда ей было всего лишь девять дней.
"Она родилась семи месяцев и была непомерно мала. Мать придерживала ее одной рукой на подушке, а другой рукой держала книгу с лежавшим на ней листом бумаги; карандаш был вложен в ручку ребенка неизвестно кем, и Валентина, таково ее имя, держала его в кулачке. Сперва она написала заглавные буквы имен своих родителей: Р. А., Д. И. Тут карандаш упал, и я думал, что кончено. Дочь моя, Имогена, воскликнула: "Карандаш опять у нее!" И ребенок быстро написал нетвердым почерком по прежним буквам следующие слова: "Non mutare, questa e buona prova, fai cosa ti abbiamo detto, addio" (итал. - "ничего не меняй, это хорошее доказательство, сделай то, что мы тебе сказали, прощай")". К письму барона Киркупа была приложена фотография листа бумаги с фразой, написанной младенцем, и протокол за подписью семи человек свидетелей.
Данный пример самовольного выхода СПМ на контакт с младенцем со всей очевидностью показывает, что рука девятидневного младенца в описанном случае является всего лишь механизмом, которым управляет некое разумное существо, способное сенсорно-энергетическим воздействием на двигательную кору головного мозга иннервировать необходимые эффекторы. Подобные феномены во множестве описаны психиатрами и хорошо известны под названием синдрома психического автоматизма Кандинского-Клерамбо в форме письменного автоматизма (в нашем конкретном случае).
"ДРУЗЬЯ ИЗ СТРАНЫ ТЕНЕЙ"
Другой факт был взят нами из автобиографии, известного в конце XIX века медиума, г-жи д'Эсперанс (журнал "Ребус" № 17 за 1897 год). Она утверждает, что с самого детства ее посещали "друзья из страны теней", которых она боялась. Кроме того, г-жа д'Эсперанс была подвержена сомнамбулизму - не просыпаясь, в бессознательном состоянии она бродила ночами по большому дому, саду и парку.
Вот что она рассказывала о своем детстве: "Моему классу в школе, где я обучалась, было задано несколько тем для письменной работы. Мне и еще четырем девочкам задано было сочинение на тему "природа". Из всех пяти я была самая младшая и, как мне казалось, менее всех прилежная, так как, получая за все свои занятия средние отметки, всегда находилась в большом затруднении, когда дело касалось письменных самостоятельных работ <...> Время шло, а в результате имелись: испорченная бумага, головная боль и слезы, но работа моя не продвинулась ни на шаг <...> Отправляясь в этот вечер в спальню, я захватила с собой свечу, бумагу и карандаш, намереваясь в то время, когда все уснут, заняться писанием. Но к величайшему моему горю, другие воспитанницы не пожелали, чтобы горела свеча, и я, проливая слезы отчаяния, наконец, утомилась и уснула.
Проснувшись на следующее утро, я начала подбирать разбросанную на полу бумагу, причем к немалому удивлению заметила, что листы эти исписаны мелким почерком, а, прочитав, увидела, что это было хорошо написанное сочинение на тему "природа". Все сочинение было написано моим почерком, но выраженные в нем мысли принадлежали более развитому уму, и приведенные взгляды не соответствовали моему возрасту".
Этот автобиографический случай, как и предыдущий, привлекает наше внимание тем, что существа параллельного мира начали проявлять себя с самого раннего детства медиума: то показываясь ребенку в виде призрачных фигур, то управляя его телом, словно автоматом, в сумеречном состоянии сознания во время сна. Но наиболее интересен в этом рассказе тот факт, что СПМ самостоятельно, без посредства человека написали сочинение почерком девочки, высказав при этом мысли, не соответствующие ни знаниям, ни опыту ребенка... Ну а теперь обратимся к современности.
В белорусской газете "НЛО" № 12 за ноябрь 1990 г. была помещена обширная подборка документов, составленная известным белорусским журналистом, исследователем АЯ и НЛО, - Дмитрием Новиковым, содержащая информацию о многочисленных контактах с НЛО. В ней, в частности, было и сообщение о близком контакте с гуманоидами школьницы из Минска в сентябре 1984 г.
"Однажды ночью тринадцатилетняя Светлана (фамилию по просьбе родителей и ее самой не называю) вдруг проснулась. Посмотрела на часы: 3.00. Поднялась, чтобы выйти из комнаты. Неожиданно в окне вспыхнул свет. Светлана увидела: далеко над лесом "висят" три овальных предмета салатного цвета. Вскоре они начали дрожать, потом от них как бы что-то отделилось. И тут... В комнате оказались три существа в человеческом образе, светящиеся салатным светом <...> Потом наступил провал памяти. Очнулась Светлана в другом конце комнаты, в полулежачем положении. Ощутила сильную тупую боль в двух точках лба. Утром у нее сильно кружилась голова, дрожали руки <...> Но после контакта появилось другое. У девочки резко улучшилась память (даже большие стихотворения она заучивала после 2-3 прочтений) [это явление в психиатрии носит название "гипермнезия". - Иг. N]. Могла 2-3 суток вообще не спать, сохраняя при этом бодрость, ясность мысли. Примерно через год начала писать стихи, обнаружила у себя способность "усыплять" людей".
В отличие от двух первых случаев контакта с детьми, иллюстрирующих способность СПМ к самостоятельному литературному творчеству, третий случай, как и два последующих (см. ниже), показывает иную форму самореализации СПМ. Она характеризуется тем, что поэтическая информация передается путем телепатического внушения непосредственно в сознание ребенка. Указанный феномен, как патология, в психиатрии хорошо известен под названием высшего психического автоматизма (Г. Клерамбо, 1930) в его идеаторной форме, которая включает в себя: вынужденное мышление, внушенные подставные мысли, наплывы мыслей, повторение мыслей, слышание мыслей, эхо мыслей, вытягивание мыслей и тому подобные явления (см. Рыбальский М.И. "Иллюзии и галлюцинации". Баку, 1983, с. 72).
Здесь мы хотели бы обратить внимание читателей на два различных подхода СПМ к контакту с людьми. В одних случаях существа параллельного мира могут подключать некоторых людей на контакт самовольно, т.е. без участия в этом акте свободной воли и выбора человека, а в других - такой возможности не имеют. Во втором случае они вынуждены через своих контактеров-медиумов чем-либо заманивать, соблазнять людей (например, возможностью приобретения пара-нормальных способностей), призывая их к определенным действиям, необходимым для возникновения контакта.
Таким образом, очевидно: что-то им мешает осуществить самовольное подключение ко всем без исключения людям, хотя наши наблюдения показывают, что именно подключение является самым жгучим желанием СПМ. Человек-биоробот, человек-зомби - вот главная цель их многовековой работы над "воспитанием" человечества. Возможность полностью взять в свои руки управление мыслями, чувствами, эмоциями и даже внешними действиями всех людей - это именно та "сверхзадача", к достижению которой существа параллельного мира стремятся всеми своими силами. Но до поры оставим открытым вопрос о том, что же им пока еще мешает полностью выполнить свою задачу...
Весьма характерный пример самореализации одного из существ сверхтонкого мира, получившего возможность использовать организм ребенка в качестве рупора или передатчика информации (в данном случае, поэтического характера), дает нам газета "Комсомольская Правда" от 4 февраля 1990 года. Целую полосу в ней занял материал о феноменальных поэтических способностях четырехклассницы Вики Ветровой (1979 года рождения). Статья содержит подборку ее стихов, датированных, в основном, 1989 годом.
Стихи Вики Ветровой http://www.proza.ru/2013/07/03/480
http://www.stihi.ru/avtor/vikvetrova&s=100
http://www.proza.ru/avtor/vikvetrova
Большой интерес вызывает беседа корреспондента с отцом девочки, который подробно рассказывает о времени, когда создаются стихи, а также об удивительных изменениях характера ребенка ночью. Итак, что же происходит с девочкой?..
ДИКТОВКА НА ПОДСОЗНАНИЕ
"В первом часу ночи, когда родители легли уже спать, открывается дверь, и к ним в спальню входит дочь в ночной рубашке. Сейчас она будет диктовать стихи. Не своим голосом, с несвойственными ей жесткими, требовательными интонациями девочка говорит родителям:
- Стих прёт!
- Нам трудно, Викуха, - отвечает отец, - ты нас мучаешь! Нам утром на работу.
- А мне разве не трудно?! Я днем учусь, а ночью работаю.
Папа позже: "Послушная, веселая, смешливая девочка, а по ночам - совсем другой человек: жесткий, требовательный".
Корр. - А что такое вдохновение?
- Не знаю. Я лежу в постели, не сплю. И вдруг возникает строка, за ней вторая, третья, я едва успеваю запомнить и записать, и обязательно зову маму, чтобы переписала, иначе я забуду и завтра уже не разберу... Стихи идут быстро, по три-четыре кряду...
Корр. - А когда пишешь сразу много стихов, ты устаешь?
- Наоборот, разгружаюсь".
Интересен еще один факт, отмеченный корреспондентом: среди родственников Вики произошло четкое разделение - "Мужчины верят, что Вика пишет сама. А женщины - нет" (там же). Как видим, более чуткими оказались именно женщины. Попытаемся теперь, разложив факты в известном порядке, понять их взаимосвязь и причину.
1. Стихи возникают ночью (!).
2. Они "прут", как выразилась девочка, сами собой, строка за строкой, стихотворение за стихотворением. Вика едва успевает их записывать или диктовать родителям.
3. В сознание стихи входят как бы под давлением, которое создает некоторое беспокойство, душевный дискомфорт. После того, как стихи выплескиваются на бумагу, наступает успокоение; девочка, по ее словам, как бы "разгружается".
4. Ночью, когда ребенок входит в спальню к родителям, требуя записать "прущие" из нее стихи, ее характер воспринимается как характер другого человека. Она меняется, меняются свойства личности, точнее - она становится как бы другой личностью.
5. В сознании стихи возникают уже готовыми, не требующими никакой корректировки и обработки. Девочка даже не успевает задуматься: о чем будет очередное стихотворение. Она об этом пока даже не знает. Узнает только после того, как стихотворение будет записано. Стихи "наплывают" друг за другом, и девочка едва успевает их записать или диктовать; о продумывании сюжета и образов, о работе над формой не может быть и речи. Требуется всего лишь записать уже готовое.
6. По форме и содержанию стихи не соответствуют ни опыту чувств (эмоций), ни опыту переживаний, ни опыту построения литературной формы, ни объему знаний ребенка 10 лет. Коллизии чувств, отображенные в этой поэзии, никогда не возникают у детей. Импрессионизм и символизм поэтических образов совершенно не соответствуют мировосприятию человека 10-летнего возраста.
Внезапна звезда и внезапна земля
И я на холсте проступаю внезапно...
* * *
Солнышко сочится апельсином,
Небо бесконечно и свежо.
От любви безвременной и сильной
На душе останется ожог.
Падают лучи, пересекаясь,
Светятся прозрачные следы.
Я сегодня в клетку попугаю
Позабуду выставить воды.
Заболею странною виною
Посредине правды или лжи,
И кому-то за своей спиною
Я отвечу голосом чужим.
Похоже, что именно этим чужим голосом и диктует по ночам бедная Вика чужие стихи своим родителям…
Даже этих шести приведенных фактов вполне достаточно для того, чтобы любой грамотный исследователь мог понять, что в данном случае имеет место контакт с СПМ. Подобно контактеру Л. Киселевой, ребенок получает готовую информацию поэтического характера в форме "диктовки на подсознание" (выражение Киселевой), или ментизма (термин из области психопатологии, обозначающий симптом, при котором характерно непроизвольное возникновение, наплыв мыслей, их независимость от сознания "больного").
7. Несмотря на религиозную индифферентность семьи, в стихах ребенка явно ощущается плохо скрытый богоборческий дух.
Возьми мою немую плоть,
Пока она еще живая,
Пока земную цену рая
Еще не заломил Господь.
Первые две строки могла бы написать страстная женщина, обращаясь к своему возлюбленному: "Возьми мою немую плоть, пока она еще живая". Две последние строки говорят о том, что автор прекрасно понимает - какова "земная цена" будущей райской жизни, то есть жизни, которая наступит (для тех, кто будет достоин) на новом этапе бытия, после завершения существования современной цивилизации и окончательного Суда Божьего, подводящего черту земной жизни человечества (по Евангелию).
Мы вправе, как нам кажется, говорить о Евангельском понимании событий, поскольку девочка родилась в православной стране и воспитывалась, по словам родителей, на поэзии Пушкина, Есенина, Маяковского и Ахматовой, у которых не встречается, даже в отголосках, ни буддизма, ни конфуцианства, ни синтоизма. К тому же, у этих поэтов не замечено ни теософских, ни антропософских реминисценций.
Да, действительно, "земная цена рая" очень высока - это жизнь по заповедям Божиим. "Поэтесса" как бы чувствует, что так жить ей не по силам; не по силам и такая цена - ее томят страстные блудные желания, она спешит насладиться жизнью, с головой окунуться в чувственность, пока еще не пришел конец, "пока она ( ее плоть) еще живая", пока не настал час расплаты, "пока земную цену рая еще не заломил Господь". Очень о многом говорит к месту подобранное, очень сочное слово - "заломил". Оно придает особую окраску и наполняет глубоким эмоциональным содержанием не очень явный, но какой-то природно-глубинный богоборческий пафос поэта.
Вот еще одно четверостишие, которое, как нам кажется, говорит само за себя и не требует комментариев:
Покатилось яблоко холодом,
Да на берег, да на черный пруд.
Если жизнь кончается смолоду,
Ошибается Божий суд.
Попытаемся теперь дать оценку изложенным выше фактам с точки зрения психопатологии, поскольку все подобные явления хорошо известны любому психиатру. В течение последних 100 лет они подробно и многократно описаны в соответствующей литературе, в какой-то мере систематизированы и классифицированы. Единственное, что осталось невыясненным - это этиология странных, непонятных и неестественных (патологических) процессов психики. В контексте нашего исследования генезис этих явлений становится очевидным: все они являются результатом воздействия СПМ (существ параллельного мира) на сознание человека.
Читатель, не знакомый с соответствующей медицинской терминологией, ничего по сути не потеряет, пропустив приведенный ниже текст, набранный другим шрифтом, и предназначенный для специалистов.
Итак, еще раз обратим внимание на следующие симптомы. Во-первых, стихи входят в сознание девочки-контактера ("прут", по ее выражению), создавая некоторое давление на ее психику, которое утихает, как бы "разгружается" после выплескивания наружу давящей информации. Во-вторых, следует отметить, что пробанд (здесь - наблюдаемый индивидуум) получаемую информацию никак не продумывает и не анализирует. В сознании контактера информация поэтического содержания появляется уже в систематизированном виде и облечена в стройную форму. В-третьих, имеет место изменение личностных характеристик, ее эмоционально-волевой структуры.
Все описанные факты являются характерными симптомами гипоманиакального состояния, сопровождаемого псевдогаллюцинаторными явлениями в форме ментизма, которые наблюдаются иногда при дебютах шизофрении. Патология личности, в данном случае, проявляется в частичной деперсонализации, не осознаваемой пока ребенком, что вполне естественно для предпубертатного (до начала полового созревания) периода. Трудность осознания автономности психической продукции от своего "Я" заключается в том, что, во-первых, сами собой, автоматически возникающие в голове мысли (ментизм) паразитируют на относительно сохранных психических функциях и отдельных преморбидных (здесь - изначальных, неискаженных) чертах личности, а во-вторых, в том, что окружающие высказывают восхищение этой продукцией, препятствуя тем самым критическому восприятию факта ее необычного появления в сознании пробанда.
Кроме того, деперсонализация в указанном случае выражается также в частичном проявлении синдрома альтернирующей личности, поскольку дневное состояние ребенка, описываемое отцом ("послушная, веселая, смешливая"), которое соответствует ее преморбиду, значительно отличается от ночного, отражающего уже иную личность (по словам отца: "меняется, становится жесткой, требовательной"). Обратному переходу от психотического состояния к преморбиду предшествует глубокий сон.
В рассматриваемом случае синдром альтернирующего сознания отличается от его обычного варианта, во-первых, тем, что психическая продукция амнезируется у ребенка не полностью, т.е. наблюдается не полная, а скорее - ретардированная амнезия (вся продукция забывается, но не сразу, поэтому для сохранения ее необходимо записать или продиктовать - это вполне понятно, потому что пробанд над ней не работал совершенно, она поступила в сознание уже в готовом виде), во-вторых, не полностью амнезируется и сам факт пребывания в ином состоянии, что указывает не на полную замену личности, а на диффузию одной личности (ее индивидуальных характеристик) в другую.
Сложность в постановке диагноза для психиатра заключается в том, что психическая продукция не носит галлюцинаторно-бредовый характер, явление ментизма наблюдается на фоне практически полной сохранности сознания. Но именно такая странная патология сознания и характерна для случаев "положительного" (псевдохаризматического) контакта с разумными сущностями параллельного сверхтонкого мира.
Таким образом, в результате анализа психической деятельности пробанда мы приходим к выводу о том, что в рассмотренном случае имеет место так называемый псевдохаризматический (не разрушающий явно психику) контакт с существами параллельного мира (СПМ), использующими ребенка в качестве средства для творческого самовыражения. В подобных случаях дементирующий шизофренический процесс (разрушение психики и деградация личности), приводящий к асоциальным поступкам (психопатоподобное поведение с расторможением влечений), а иногда - к суициду (самоубийству), проявляется в вялотекущей прогредиентной форме и становится очевидным только к 14-18 годам.
"ПОДАРОК" ЭКСТРАСЕНСА
Аналогичный "поэтический" контакт наблюдался и у другого ребенка - Ники Турбиной из г. Ялты (Крым).
Ника "вышла на контакт" еще раньше, чем Вика Ветрова, примерно в 4-5 лет, когда еще не умела даже писать. По свидетельствам родителей обеих девочек, и та, и другая еще до установления контакта побывали на сеансах у экстрасенса. Как мы полагаем (исходя из многих других наблюдений), контакт с существами параллельного мира (СПМ) очень часто инициируется именно через экстрасенсов, что и произошло, по нашему мнению, и в том, и в другом случае.
Симптомы у обеих девочек были одинаковы. Так же как и Вика Ветрова, Ника Турбина начала испытывать поэтический наплыв мыслей в сумеречном состоянии сознания во время физиологического сна. Как показали наши исследования, именно во время сна, благодаря торможению коры головного мозга, значительно облегчается возможность трансляции мыслей, зрительных образов и сенсореализованных представлений в сознание спящего человека, чем очень активно пользуются существа параллельного мира (именно таков генез у подавляющей части наших снов).
Вот что об этом сообщал корреспондент "Собеседника" Юрий Орлик: "Обнаружив у дочери поэтический дар, Майя Анатольевна не на шутку забеспокоилась. Ника просыпалась по ночам, звала маму, просила записать (сама еще не умела) нахлынувшие строки. И лишь "освободившись" от стихов, засыпала вновь <...> Нику показывали врачам. Те советовали сделать все, чтобы девочка не писала стихов. Но это было выше ее сил - не писать <...> Откуда это? Вопрос можно сформулировать и иначе: откуда талант? И тогда станет ясно, что ответить на него не просто" ("Собеседник", № 25 за июнь 1985).
Недоумение, которое звучит в вопросе корреспондента: "откуда талант?", - вполне понятно. Его разделял и Юлиан Семенов, прочитав поразившие его стихи маленькой девочки из Ялты. Именно он предложил "подготовить материал, а заодно проверить - не мистификация ли это. Недоверие объяснимо: стихи поражали драматизмом, психологической глубиной, завершенностью" (там же).
Как видим, неестественность соотношения между формой и содержанием стихов, с одной стороны, и отсутствием у младенца жизненного опыта переживаний и осмысления бытия, а также минимальных поэтических навыков - с другой, насторожили и маститого писателя, и маму. Первый заподозрил мистификацию, а мама по вполне понятной причине обратилась к психиатрам. Надо отдать им должное: врачи оказались на высоте. Судя по их рекомендации: всеми силами воспрепятствовать ночному писанию стихов, - они отлично поняли, что в данном случае имеет место патология сознания в форме идеаторного психического автоматизма (синдром Кандинского-Клерамбо). Но в том-то и заключается вся проблема, что при подобном воздействии СПМ (так называемое "насильственное мышление") человек ничем не может себе помочь (мы не говорим здесь о сознательно верующих православных людях, для которых эта проблема решается достаточно просто). Фактически для того, чтобы защититься, человек должен каким-то образом помешать существам параллельного мира транслировать мысли в свое сознание, т.е. ему необходимо "экранировать" себя от насильственной трансляции. Но это возможно лишь с помощью нетварных Божественных энергий, называемых благодатью Святого Духа, которые подаются только в Теле Церкви и только через ее Таинства. А без этого... Можно, конечно, запретить писать, как того требовали врачи от мамы несчастной девочки, но прекратить с помощью запрета насильственное внушение невозможно. Человек в этих случаях себе не принадлежит. Запретить писать можно лишь тому, кто пишет самостоятельно. Но те, кто находятся под управлением СПМ, словно рабы, скованные цепью, такой самостоятельности не имеют. Более того, насильственное внушение бывает иногда настолько сильным, что до тех пор, пока человек не выплеснет на бумагу то, что ему внушают, он чувствует себя мучительно плохо. И лишь "освободившись" от стихов (как это мы видим в обоих случаях с Викой и Никой), он успокаивается.
Изучение произведений, написанных с помощью насильственного мышления (ментизма) или слышания голосов (вербального псевдогаллюциноза), показывает, что некоторые из существ параллельного мира очень талантливы и испытывают, как и люди, потребности создавать литературные, музыкальные и даже художественные произведения, записывая на бумаге или воспроизводя их в красках не только с помощью человека, но, в некоторых случаях, даже без его помощи, вполне самостоятельно. И, хотя мы уже говорили об этом (вспомним г-жу д'Эсперанс), нам придется еще не раз коснуться указанной способности СПМ, в частности, при описании художественной формы их самореализации. А пока познакомимся с поэзией одного из существ параллельного мира, который, заставляя Нику смотреть на мир его глазами (в то время, как сам смотрит через ее глаза), задает, как бы от ее лица, вопрос: "Кто я?"... Так называется, кстати, одно из его стихотворений, на которое мы посмотрим своими глазами и со своей точки зрения.
Глазами чьими я смотрю на мир?
Друзей, родных, зверей, деревьев, птиц?
Губами чьими я ловлю росу
С листа, опавшего на мостовую?
Руками чьими обнимаю мир,
Который так беспомощен, непрочен?
Свой голос я теряю в голосах
Лесов, полей, дождей, метелей, ночи.
Но кто же я?
В чем мне искать себя?
Ответить как
Всем голосам природы?
(1982)
В другом, более позднем стихотворении, поэт из параллельного мира как бы ужасается своей собственной раздвоенности. Он, с одной стороны, прижился в своем доме (речь идет о теле человека), привык к нему, а с другой - отчетливо осознает, что его (СПМ) нахождение в нем приведет этом дом к гибели и разрушению, и это - неизбежно. Отсюда такие щемящие поэтические строки:
Неужели я подожгу
Свой дом?
Сад, который с таким трудом
Рос на склоне заснеженных гор,
Я растопчу,
Как трусливый вор?
Ужас, застывший в глазах людей,
Будет вечной дорогой моей?
Не правда ли, странное сочетание, особенно если взглянуть на данный феномен глазами духовно неопытного человека: стихи шизофреника с симптомом раздвоения сознания и... 5-летняя девочка, играющая в куклы? При том не будем забывать, что эти строки возникли во время сна и "материализовались" ночью, заставив ребенка проснуться, чтобы записать более чем странные стихи от лица автора, причем в мужском роде.
Но, как это ни ужасно, предсказанное автором из параллельного мира разрушение дома (и не только дома, но и личности ребенка) началось значительно раньше, чем можно было предполагать.
Через знакомых семьи Ники Турбиной нам стало известно, что в 14 лет несчастная девочка пристрастилась к наркотикам, убежала из дома и в течение длительного времени вместе с группой хиппи кочевала по разным городам страны. Дальнейшая деградация нравственности и всей личности ребенка была настолько быстрой и страшной, что мы не рискнем об этом писать, т.к. ее родные еще живы.
В ночь с 14 на 15 мая 1997 года в четыре часа утра Ника Турбина бросилась с балкона пятого этажа и чудом выжила после 12 операций, она погибла 11 мая 2002 года, за полгода до своего 28-летия. В справке о смерти Турбиной в графе «причина смерти» стоял прочерк, а в медицинском заключении было указано, что смерть наступила в результате травмы. Ручкой было дописано: «Падение с пятого этажа, место и обстоятельства травмы неизвестны». Одна из крымских газет писала: "Уже в четыре года Ника написала стихотворение, предрекающее страшную судьбу. Сбылось. А начиналось все так удачно. Золотой Лев получила за свои стихи в Венеции, когда ей было двенадцать. Ездила в Америку с Евгением Евтушенко, после чего, однако, их теплые отношения полностью разрушились"
(http://chtoby-pomnili.net/page.php?id=516 * Ниже сноска о жизни и самоубийстве Ники Турбиной).
Просим читателей запомнить фразу: "Уже в четыре года Ника написала стихотворение, предрекающее страшную судьбу. Сбылось". К этому феномену мы вернемся немного позднее.
КОГДА "АВТОР" ПОДОБЕН КОМПЬЮТЕРУ
Оба описанных случая интересны для нас тем, что сознание девочек не участвует в создании поэтических произведений. Существа параллельного мира используют их подобно компьютеру: пользователь (СПМ) вводит в него информацию, а компьютер (ребенок) через принтер (собственная или родительская рука с авторучкой) "распечатывает" ее на бумаге. Впоследствии (в 10-11 лет) обе девочки, вкусив дурманящих плодов славы и ощущения избранности, перешли к другой форме контакта с СПМ - к сотворчеству, т.е. к совместной работе.
Детей (особенно некрещеных) вывести на контакт с разумными существами параллельного мира можно очень легко. Для этого существуют простейшие методики, разрушающие духовную защиту, которой от рождения обладают люди. Одним из таких методов является, например, гипноз, который в своей оккультной энциклопедии Мэнли П. Холл - крупный знаток оккультизма, называет одной из форм черной магии. Он пишет: "В своих различных ответвлениях искусство черной магии включает почти все формы церемониальной магии... Сюда же относятся месмеризм и гипнотизм" ("Энциклопедическое изложение Масонской, Герметической, Каббалистической и Розенкрейцеровской Символической Философии", "СПИКС", СПб, 1994, с. 368, пер. с англ.). Легкостью инициации контакта с СПМ у детей, кстати, активно пользуются люди, давно и сознательно контактирующие с ними, т.е. с СПМ: оккультисты-эзотерики, колдуны. Так, например, в начале "перестройки" в Москве группой оккультистов во главе с Т.Н. Дащинской был создан "Институт человековедения", при котором уже 12 лет действует детская школа "Валашвеш". Основную свою задачу педагоги-оккультисты видят в том, чтобы "активизировать сверхсознание ребенка".
Но что такое "сверхсознание"? То, что находится сверх детского (и взрослого) сознания и принадлежит иному сознанию, т.е. сознанию иноприродных разумных существ (СПМ). Таким образом, когда Т. Дащинская говорит о "необходимости запустить механизмы сверхсознания", это следует понимать как задачу "подключения" ребенка, как инициализацию контакта с СПМ.
В результате подготовки и осуществлен учителями контакт детей с СПМ, о чем пишет газета "Мир новостей" № 41 за 9 октября 1999 г. в заметке "Озаренные солнцем": "Вне зависимости от "неспособности"... на обучаемых детей снисходит творческое вдохновение, то есть:
- стихи рождаются как бы сами собой;
- писание картин не требует многолетнего мучительного технического постижения;
- и к сочинению собственных музыкальных композиций можно приступить, даже не зная нотной грамоты.
Дети, опираясь на предложенные в школе "Валашвеш" формы обучения, испытывают неподдельный восторг и гордятся собой".
"ТВОРЧЕСТВО" БЕЗ ЗНАНИЙ И БЕЗ СПОСОБНОСТЕЙ?
Выше мы уже рассматривали причины самопроизвольного появления стихов в сознании ребенка, а несколько позже, в соответствующем разделе, разберем механизм писания картин и сочинения музыки без какого-либо, даже самого элементарного обучения.
Продолжая начатую тему в беседе с известной московской поэтессой, членом Союза писателей России Ниной Карташевой, мы попросили разрешения записать ее рассказ, который для нас важен и интересен, во-первых, тем, что свое мнение по поводу аномальных явлений в поэзии высказывает профессиональный поэт, а во-вторых, потому, что исходит из уст очевидца.
Нина Карташева: "В течение последних семи лет я веду поэтические вечера в Международном Центре Славянской письменности и культуры. Часто мне приходится иметь дело с молодыми поэтами и даже с такими, совсем юными, которых можно назвать еще детьми. В последнее время все больше меня поражает явление, которое иначе, как медиумизмом, а точнее - одержимостью, не назовешь. Причем этот феномен с каждым годом приобретает все более широкие масштабы. Хорошо помню, как однажды к нам на вечер пришла девочка лет девяти с косичками. Ее отец с гордостью продемонстрировал книгу стихов дочери, которую он издал на собственные средства. Открыв книжечку, я ужаснулась: это писал не ребенок! В ней содержались манерные, страстные стихи бурно пожившей и много повидавшей дамы. Эти чувства не могли быть свойственны юной чистой душе. Да бедняжка и сама не понимала, о чем она пишет. Из беседы с девочкой мне стало ясно, что ей самой были глубоко чужды и содержание, и настроение ее стихов. Она никогда не переживала "эротических фантазий", понятия не имела, кто такой Дельфийский оракул, о котором писала.
Остановим здесь на минуту внимание читателя, чтобы пояснить очень интересную параллель, связанную с Дельфийским оракулом. Оракул - особо почитаемый объект, где СПМ, которых в древней Греции и других странах почитали "богами", осуществляли контакт с людьми, специально выбранными для этого служения. Двусторонний контакт происходил обычно через вопросы, которые задавали жрецы от лица просителей, и ответы, передаваемые "богом" через медиума-посредника. Самым почитаемым в Греции считался оракул Аполлона в Дельфах. Здесь, на склоне горы Парнас, над расселиной в скале, в которой, по преданию, обитал некий дух-прорицатель, был построен величественный храм Аполлона, где совершались предсказания. Для служения этому священному для древних греков оракулу и обитающему в нем духу посвящались девственницы, называемые пифиями. Во время медиумического транса, т.е. контакта, пифия совершенно менялась: "в ее тело входил некий дух. Она корчилась, срывала с себя одежду и выкрикивала неразличимые звуки. Через некоторое время такое состояние проходило. На нее нисходило спокойствие, и ее поведение становилось величественным. Тело ее деревенело, глаза фиксировались на одной точке, и она произносила пророческие слова. Предсказания обычно преподносились в форме гекзаметрических стихов, но слова были часто двусмысленными и иногда непостижимыми" (Мэнли П. Холл, СПб., 1994, с. 208-210).
Из всего сказанного выше со всей очевидностью вытекает следующее: тот, кто телепатически транслировал стихи в сознание московской школьницы, прекрасно знал, в отличие от нее, не только назначение Дельфийского оракула, посвященного Аполлону - богу искусств, но и намекал на параллелизм в служении пифий (одержимых девственниц, вещавших стихами) и московской девочки, служащей механизмом для самовыражения СПМ.
Налицо была явная одержимость злым духом, который и диктовал своей жертве строки, вызывающие бурный восторг родных. Как православный человек, понимая, какой трагедией может закончиться подобное "творчество", я посоветовала отцу отвести девочку в храм, чтобы она смогла исповедаться и причаститься. К счастью, ее родные прислушались к этому совету. Позже я узнала, что после причастия сознание девочки очистилось, и в нем перестали появляться чужие и совершенно чуждые ей по духу стихи. Бесовское "творчество" отошло от ребенка, разрушенное Божественной благодатью.
Таких детей за семь лет прошло перед моими глазами немало. Теперь все они выросли. Но самое страшное заключается в том, что с каждым годом их становится все больше...
На одном из вечеров авангардной поэзии собралась очень талантливая молодежь 17-19 лет. Зал был набит до отказа. Знакомая уже одержимость сквозила и в жестах, и в стихах молодых поэтов, проповедующих дикое, агрессивное язычество. Меня поразил злобный блеск их глаз, когда они исступленно восклицали: "Назад, к Сварогу!" Слышались хулы и проклятья в адрес Христа, призывы к созданию "форпоста языческих империй", как это и прозвучало в одном из стихотворений:
Мы слышим, как в ночи
воинственных мистерий
Богов воскресших нас скликает Рог
Создать форпост языческих империй.
Беснование со сцены изливалось на толпу, которая с ревом восторга воспринимала эти адские вирши. Атмосфера в зале как бы сгустилась, наэлектризовалась злобной энергией. Находящимся здесь православным людям стало трудно молиться, они не могли даже прочесть до конца молитву Животворящему Кресту - что-то их все время сбивало…
Как это ни печально, но среди творческой молодежи становится все больше явно одержимых людей, исповедующих "эстетику" распада, смерти, половых извращений и прочих мерзостей. "Череп луны", "гнойный распад", "лунный труп" - это не просто поэтические образы, - это сатанинское кредо в творчестве.
Снова оскалился череп луны,
Гнойный распад замерцал на паркете.
Снятся, наверно, вам странные сны
В ночь полнолуния, лунные дети.
. . . . . . . . . . . . .
Видно, так надо. Обречены
Вы на пленение лунного света.
Что ж, поклоняйтесь, дети луны,
Лунному трупу распятого Сета.
* * *
Я родился под северным Солнцем
На земле, где героев сверхраса.
Вы богов узнаете питомца
И жреца одноглазого Аса?
Создаются поэтические объединения с характерными названиями вроде "Необитаемое время". Иллюстрации к их изданиям тоже характерны, например, четырехглазый профиль женщины, изо рта у которой торчит обоюдоострый меч со свастикой... Бред? Да. Но не простой, а демонический, воплотившийся в "виртуальную поэзию" ада.
Участились случаи одержимости женщин "бальзаковского" возраста неким духом, который вводит их в поэтический экстаз, погружая в стихию меняющихся и скользящих образов и мыслей. В их буйном потоке одержимые дикими поэтическими фантазиями несчастные дамы воображают себя то нимфами, то ведьмами, то валькириями, а иные - вампиршами. С такими "поэтами" о чем-либо говорить совершенно невозможно, убедить их ни в чем нельзя. И все-таки однажды мне удалось уговорить одну из этих женщин сходить в храм, исповедаться и причаститься. Дама после этого буквально возненавидела меня:
- К какому Богу вы меня послали?! Он меня творчески кастрировал после причастия!
Еще более опасен творческий бред на псевдоправославные темы, в котором одержимые поэты, совсем еще далекие от христианской жизни по заповедям, запросто беседуют с "ангелами", а то и с "Матерью Божией", которые им якобы являются и наяву, и в видениях. Находясь в состоянии глубочайшего прельщения злыми духами, такие, с позволения сказать, православные люди, совершают духовную подмену, выдавая ложные, демонические явления за благодатные Божественные откровения, которых они недостойны".
Среди поэтов не так много людей, которые, подобно Нине Карташевой, могли бы правильно понять суть творческого процесса, протекающего в сознании человека, не защищенного благодатью Святого Духа, а потому открытого влиянию СПМ. Именно поэтому мы с удовольствием представляем вниманию читателей пока еще не опубликованное стихотворение московского барда Владимира Бережкова. В нем поэтический образ поэта-контактера ассоциируется с образом языческого шамана, который, войдя в транс (состояние контакта), с упоением колотит в свой бубен.
Вдохновение
Герой - в театре вскрывает вены,
Стилист - искусно плетет роман…
Чей голос слышится нам со сцены
И кто диктует в тетрадь обман?
Он - умирает с кровавой пеной,
Она - внимает четвертым снам…
Но очень редко ангел Белый,
А не лукавый - слетает к нам.
Я вижу тьму в промежутках букв,
Я слышу ритм - удары хвоста!
Счастливый автор колотит в бубен,
Перо цепляет узор листа…
О, вдох-новенье души и тела!
Мы знаем сами, чей выдох там:
Ведь очень редко ангел Белый,
А не лукавый - слетает к нам.
"КТО-ТО В ТЕБЯ ВСЕЛЯЕТСЯ..."
Следует отметить, что существа параллельного мира для своей работы чаще подбирают тех людей, которые обладают такими же творческими способностями, что и СПМ. Это, с одной стороны, облегчает для СПМ (в акте со-творчества) работу над произведением, позволяя добиться более высоких результатов, а с другой - не дает так явно обнаруживать себя, как в случае с детьми.
Факты, говорящие о подобном сотворчестве СПМ и человека можно найти в биографиях многих поэтов. Очень характерны и весьма интересны для нашего исследования высказывания известной русской поэтессы Марины Цветаевой (1892-1941). Их сохранила для нас другая, мало известная поэтесса, почитательница Цветаевой - Ольга Колбасина-Чернова, которая в 1923 г. записала свои откровенные беседы с М. Цветаевой в Праге. Здесь, в эмиграции, две поэтессы "волею судеб" оказались соседями по снимаемой вместе квартире. Их сблизили и общая эмигрантская судьба, и поэзия, и то, что обе имели дочерей с одинаково редким именем Ариадна. Общей была и кухня, где женщины готовили пищу. Там, на кухне, в промежутках между хозяйственными делами, Цветаева делилась с Ольгой своими наблюдениями и мыслями о творчестве.
М. Цветаева: "Состояние творчества есть состояние наваждения <...> Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель - не тебя, а того, что через тебя хочет быть <...> Наитие стихий - это творчество поэта".
О. Колбасина-Чернова: "Ее творчество, действительно, как она говорит, "наитие стихии", под напором которой она творит, выражая волю не свою, а волю стихии, свойственными ей ритмами. Гений по ее определению - высшая степень подверженности наитию, это первое. Управление этим наитием, - второе".
М. Цветаева: "Художественное творчество в иных случаях - некая атрофия совести. Тот нравственный изъян, без которого ему, искусству, не быть <...> Все мои вещи стихийны, то есть грешны <...> Я повинуюсь неизбежной необходимости. Кто меня звал? Я должна назвать, т.е. создать того, кто меня звал. Как будто бы мои вещи выбирают меня сами, и я часто их писала против воли".
О. Колбасина-Чернова: "Ее стихией была трагедия героизма, жертвенности, бедности и гордыни, непревзойденной Марининой гордыни: я есмь - и я иду наперекор".
Не следует, однако, преждевременно радоваться, читая о жертвенности, потому что М. Цветаева жертвенность понимала несколько иначе, чем большинство людей. Не собой она жертвовала ради других, а совсем наоборот, - могла жертвовать всем и всеми ради поэзии, а точнее - ради того честолюбивого самоудовлетворения, которое поэзия ей давала. Гордое сознание себя над толпой, "комплекс гения", давали ей силы перенести все внешние невзгоды и скорби. Она и Ольгу К.-Ч. учила тому же: "Пока не научитесь все устранять, через все препятствия шагать напролом, хотя бы и во вред другим, пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание - большой работы не дадите".
В приведенных выше высказываниях известной поэтессы, уже сложившейся как личность, отчетливо проявляется способность к критическому восприятию и анализу психических процессов, связанных с творчеством, что отсутствует, как мы уже видели, у детей дошкольного и частично подросткового возраста. М. Цветаева вполне сознательно говорит об автономности некоторых своих произведений, которые она не отождествляет с продукцией своего "Я": "... я часто их писала против воли", что ясно указывает на воздействие постороннего сознания (псевдогаллюцинации Кандинского в форме насильственного мышления, т. е. ментизма) на ее собственное сознание. Это явление наплыва потока мыслей она называла "наитием стихий", но в отличие от детского варианта, Цветаева пыталась в некоторых случаях управлять этим "потоком сознания", т.е. включалась в творческое сотрудничество с ним.
Как и в первом (детском) варианте, в творчестве Цветаевой мы можем наблюдать слегка прикрытую богоборческую, греховную направленность, которая вообще очень характерна для творчества контактеров. Это понимает и сама поэтесса, которая и по происхождению, и по воспитанию была все-таки православной, хотя так и осталась весьма далекой от Церкви. Ее собственное признание говорит о многом: "Художественное творчество в иных случаях - некая атрофия совести <...> Все мои вещи стихийны, то есть грешны". Исходное состояние, в которое вылилось сотрудничество с СПМ, привело поэтессу к самоубийству. Так печально и бесславно закончилась земная жизнь этой умной и талантливой женщины.
Как показывают наши исследования, многолетние контакты людей искусства с СПМ приводят первых либо к гибели, либо к различным формам помешательства (ср. последние годы жизни Моцарта, Лермонтова, Цветаевой, Блока, Брюсова, Есенина, Врубеля, Модильяни, Ван Гога, Сальватора Дали и многих других). Аналогичные наблюдения мы находим у итальянского психиатра проф. Ц. Ломброзо в его книге "Гениальность и помешательство" (СПб., 1892, с. 59). Кроме того, подобные люди, как замечает во 2-й главе проф. Ломброзо, подвержены многим порокам, главными из которых он называет беспредельную, болезненную гордыню, сексуальную распущенность и пьянство. Эти пороки, и особенно первый, крайне затрудняли общение с ними: "они всю жизнь, - говорит знаменитый психиатр, - остаются одинокими, холодными, равнодушными к обязанностям семьянина и члена общества" (с. 15). А немного далее он пишет: "Все, кому выпадало на долю редкое "счастье" жить в обществе гениальных людей, поражались их способности перетолковывать в дурную сторону каждый поступок окружающих, видеть всюду преследования и во всем находить повод к глубокой, бесконечной меланхолии" (с. 24).
Существа параллельного мира очень часто заранее готовят человека, с которым сотрудничают, к насильственной смерти или самоубийству. Часто, за несколько лет до трагедии, они информируют жертву (часто в поэтической форме) о скорой смерти, как бы предсказывая ее заранее. Так, например, В.-А. Моцарт, предупрежденный видениями о близкой смерти, заранее написал свой Реквием, а М. Цветаева за 2,5 года до самоубийства писала в цикле "Стихи к Чехии" (15 марта-11 мая 1939 г.):
О, черная гора,
Затмившая весь свет!
Пора- пора - пора
Творцу вернуть билет.
Отказываюсь - быть!..
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь - жить!..
С волками площадей
Отказываюсь - выть.
. . . . . . . . .
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На Твой безумный мир
Ответ один - отказ!
В этих строках - и отчаяние, и гордость, и вызов Творцу, и хула на Бога, вырвавшаяся в словах: "Твой безумный мир". По мнению Цветаевой, Бог виноват в том, что люди творят зло и мир стал безумным. Родившись в православной стране, она так и не поняла, что богоподобная свобода человека в том и заключается, что люди по своей воле могут выбирать зло, но в то же время могут и противостоять ему, с помощью Божией, и побеждать, несмотря ни на что, опять-таки по своему собственному выбору. Но для этого нужна, конечно, вера.
О своей смерти заранее был предупрежден и другой очень талантливый русский поэт - Николай Рубцов (1936-1971), которого во время ссоры задушила подушкой поэтесса- сожительница. За несколько лет до гибели Рубцову был точно указан даже месяц, когда это произойдет. Он писал: "Я умру в крещенские морозы..." и, действительно, поэт погиб в морозную крещенскую ночь (т.е. в самый день праздника Крещения Господня!), 19 января 1971 года от руки женщины, которую собирался назвать женой.
Современный поэт-контактер - Ника Турбина из Ялты получила от СПМ информацию о своей трагической гибели еще в младенчестве. Еще раз напомним читателю, - о чем писала крымская газета в 1997 году: "Уже в четыре года Ника написала стихотворение предрекающее страшную судьбу. Сбылось".
ЕСЕНИН И ФАУСТ. СХОДСТВО СУДЕБ?
Очень интересные для нашего исследования сведения о Сергее Есенине приведены в новом (IV-м) издании книги "Отец Арсений" (Изд-во Православного Свято-Тихоновского Богословского ин-та, М., 2000, с. 658-660), в которой собраны воспоминания духовных детей о. Арсения. Один из них, Н.Т. Лебедев, в 1972 году, когда ему было уже 80 лет, записал рассказ бывшего главного редактора издательства "Советский писатель" о поэтах "серебряного века", с которыми тот дружил еще с дореволюционных времен. Вот что редактор, Илья Сергеевич (его фамилию Н. Лебедев, к сожалению, не сообщает), рассказал о Есенине (1895-1925).
"Сергей Есенин, конечно, обладал гениальностью поэта, глубочайшей лиричностью, тонкостью восприятия, любовью к природе (рябине, березке, клену, к глупому жеребенку), но не имел умственного кругозора. Знания его были поверхностные, заимствованные из услышанных разговоров. Философский багаж его ума был убог и беден <…> Он все время пытался выставить себя перед людьми, показать себя, но из-за отсутствия кругозора и образования не мог охватить то, что ему хотелось <…> От христианства, Иисуса Христа, Церкви, православия он отрекся еще в 1918 году, написав оскорбительно-кощунственное стихотворение, называемое "Инония", и никогда не считал написанное ошибкой <…>
Когда он писал стихи, на него нисходило озаряющее творческое вдохновение, даже не всегда понятное и ему самому, но если стихи или поэма были уже написаны, он становился ограничен, беден, бессодержателен, тускл" (с. 658).
Цитированное выше наблюдение профессионального литературоведа и редактора крупного издательства, близко знакомого с Есениным, позволяет четко разграничить два различных состояния сознания поэта. В преморбиде (естественном состоянии) поэт "не имел умственного кругозора. Знания его были поверхностные, заимствованные из услышанных разговоров. Философский багаж его ума был убог и беден". Но в состоянии измененного сознания он весь как бы меняется, словно становится другим - "альтернативной" личностью. Изменение сознания происходило в те моменты, когда "на него нисходило озаряющее творческое вдохновение, даже не всегда понятное и ему самому". Снова, как и в случае с Мариной Цветаевой, мы видим, что "озаряющее творческое вдохновение" указывает на возникновение контакта с иной личностью, которая реализует через человека свой творческий потенциал. По окончании контакта поэт снова "становился ограничен, беден, бессодержателен, тускл" (то же самое замечали и за Гитлером после его ярких, зажигательных выступлений). Эта странная двойственность не ускользнула и от взора самого Есенина.
"В одном из разговоров со мной, - продолжал свой рассказ редактор, - он сказал: "Ты понимаешь, я верю и знаю, что Бог есть, есть Божия Матерь; человеки не напрасно ходят в церкви. Но иногда, когда пишу стихи, хочется мне это все осмеять и сказать свое слово поэта и пророка"". Совершенно очевидно, что "слово поэта и пророка" хочется сказать не Есенину, а существу параллельного мира, причем именно в момент подключения (творческого контакта). И слово это, как мы видим, - богохульное. Сказанное известным поэтом, оно приобретает особый вес в глазах людей и более всего - у молодежи. На это и рассчитывали СПМ. Самого поэта тоже удивляет такая странная двойственность, поскольку, испытывая приступы богохульства, он продолжает, как это ни странно, веровать в Бога, хотя и не отказывается от греховной, языческой жизни.
Обычно психиатры описывают лишь синдром двойного сознания, но нам не раз приходилось наблюдать (назовем эти явления условно) синдромы тройного, четверного и двадцать пятого сознания. Причина этого явления заключается в том, что к человеку могут по очереди подключаться самые различные личности параллельного мира, проявляя через него свои индивидуальные особенности. Интересно, что аналогичное наблюдение содержит и рассказ редактора (Ильи Сергеевича) о Есенине, в котором он (редактор) выделяет как бы три личности, заключающиеся в одном человеке.
"В нем как бы жили одновременно или по очереди несколько человек: 1) гениальный лирик, человек, пытающийся иметь свою собственную философию, но ничего в ней не понимающий, поэт нежных "персидских" мотивов, лирик природы и женщин, 2) "черный человек" и 3) человек, по воспитанию в церковно-приходской школе, - православный" (там же, с. 659). Судя по всему, на творческий контакт с Есениным выходило два существа из параллельного мира. Одно более лиричное, а другое - более злобное. Третьей личностью, хотя и совершенно подавленной двумя другими, был сам Есенин, страдавший дипсоманией (психиатр. - запойное пьянство). Впрочем, существуют поэты и особенно актеры, через которых проявляет себя значительно большее количество личностей из параллельного мира. О таких людях обычно говорят: "Какая сложная натура!" Однако эта кажущаяся сложность имеет очень простое объяснение. Она является следствием отсутствия цельности, единственности личности, потому что в человеке действительно обитает не одна, а сразу несколько непохожих друг на друга личностей.
Еще два мнения, независимых от нашего исследования, по поводу наличия у Сергея Есенина контакта с существами параллельного мира мы обнаружили в журнале "НЛО", № 44 от 1 ноября 1999 года: "Исследователь творчества Есенина Е.В. Курдаков предполагает, что многочисленные дебоши Есенина объясняются каким-то посторонним воздействием на разум поэта" (стр. 11). В этой же заметке приводится и воспоминание писателя А. Варакина, который передает такой необычный рассказ, услышанный им от знакомого: "Однажды П. приехал на квартиру к Есенину. В его комнате П. встретил трех уродцев, отличающихся от людей огромными размерами головы на тщедушном теле, почти полным отсутствием рта и носа и громадными глазами <…> Есенин делал вид, что ничего необычного в комнате нет. Однако внезапно он выбежал из квартиры, а вернувшись, набросился на уродцев с тростью, и те, спасаясь от побоев, удрали через форточку" (там же). В этом сообщении обращает на себя внимание то, что подобная внешность существ параллельного мира, при их материализации, совпадает с современными описаниями так называемых контактов 3-го рода - с гуманоидами, появляющимися из НЛО. Мы не исключаем даже того, что причиной гибели поэта были те же самые гуманоиды, а вовсе не агенты ГПУ, как полагают некоторые исследователи.
Эта точка зрения не меньше, чем все другие, имеет, как нам кажется, право на существование, хотя бы уже по той причине, что современные исследователи контактов с НЛО приводят огромное количество свидетельств того, что СПМ (гуманоиды) очень часто проявляют агрессивность по отношению к контактерам. Нередко контакты 3-го рода оканчиваются гибелью или серьезными травмами для самих контактеров. Подобные контакты описывали и средневековые, и даже античные авторы.
В связи с этим интересно проанализировать приведенные в старинных немецких источниках свидетельства о смерти доктора Иоганна Фауста, реальной исторической личности, жившей в Германии в XVI веке. Некоторые сведения из жизни этого человека побудили Кристофера Марло, а затем Иоганна Вольфганга Гете создать поэтический образ человека, который решился на контакт с существами параллельного мира ради приобретения паранормальных способностей. Реальный д-р Фауст действительно был известен в начале XVI века как очень крупный маг, некромант и астролог. Он родился в Германии, в земле Вюртемберг на границе Пфальца. Учился в Гейдельбергском, а затем в Краковском университете. В то время в Кракове открыто преподавали магию, о которой читались публичные лекции. Мэнли П. Холл приводит отрывок из руководства по магии, составленного самим доктором Фаустом, где он описывает свой многолетний контакт с существом параллельного мира по имени Асиель (см. Мэнли П. Холл, с. 369).
О смерти д-ра И. Фауста упоминают многие авторы того времени: Иоганн Вир (1568), Августин Лерхеймер (1597) и другие. Вот, например, что писал Андреас Хондорф:
"Когда пришел его срок, он заехал на постоялый двор в одной деревне в Вюртемберге. Когда хозяин спросил его от чего он такой печальный, он ответил: "Этой ночью ты услышишь страшный грохот и дом твой заходит ходуном, но ты ничего не бойся". Наутро его нашли мертвым в постели, а шея у него была свернута" (Andreas Hondorff. "Promptuarium exeplorum: Historien und Exempelbuch". 1568).
То же самое расказывает об ужасной кончине Фауста другой его современник, учившийся с ним в Гейдельбергском университете, позднее ставший деятелем Реформации, учеником и ближайшим соратником Лютера - Филипп Меланхтон, который добавляет лишь характеристику поведения д-ра Фауста: "Нужно сказать, что Фауст этот был, помимо всего прочего, негоднейшим вертопрахом и вел столь непристойный образ жизни, что не раз его пытались убить за распутство" ("Locorum communium collectanea, a Johanne Manlio per multos annos pleraque tum ex lectionibus D. Philippi Melanchtonis, tum ex aliorum doctissimorum virorum relationibus excerpta et nuper in ordinem ab eodem redacta". Basilea. 1563, р. 42):
Протестантский богослов Иоганн Гаст, лично встречавшийся с Фаустом, оставил нам такое свидетельство: "Злосчастный погиб ужасной смертью, ибо дьявол удушил его. Тело его все время лежало в гробу ничком, хотя его пять раз поворачивали на спину" ("Tomus sekundus Convivalium Sermonum, partim ex probatissimus historiographis, partium exemplis innumeris, quae nostro saeculo acciderunt, congestus, omnibus verarum virtutum studiosis utilissimus". Basileae, 1548, р. 280).
В свидетельствах о загадочной смерти известного мага не могут не обратить на себя внимания два следующих факта: во-первых, д-ру Фаусту заранее был известен день его смерти. Возможно это время было обозначено в договоре с Асиелем (о договоре Фауст упоминает в своей книге). Вот почему накануне вечером он предупредил хозяина постоялого двора: "Этой ночью ты услышишь страшный грохот и дом твой заходит ходуном, но ты ничего не бойся". Другим необычным фактом является сотрясение всего дома-гостиницы и страшный грохот, раздавшийся в полночь, о чем сообщает Иоганн Вир: "Его нашли мертвым в одной деревне Вюртембергского княжества, лежащим около постели со свернутой головой. Говорят, что накануне в полночь дом этот вдруг зашатался" (Johannes Weier. "Von Teuffelsgespenst... verteutscht von Johanne Fuglino". Frankfurt a. M., 1586).
О том, что д-ра Фауста умертвило существо из параллельного мира со всей откровенностью пишет профессор Гейдельбергского университета Августин Лерхеймер: "Тот же дух вскоре безжалостно умертвил его, прослужив ему перед этим двадцать четыре года" (Augustin Lercheimer von Steinfelden. "Cristlich Bedenken und Erinnerung von Zauberei". 1585).
Увы, мы видим немало сходного в обстоятельствах гибели печально знаменитого д-ра Фауста в гостинице на постоялом дворе немецкой деревни и Сергея Есенина в Петроградской гостинице "Англетер". Не исключено, что те же сущности, что диктовали Есенину кощунственные строки о Боге и воочию являлись ему, зверски умертвили незадачливого контактера.
В судьбе талантливого русского поэта Сергея Есенина как бы слились воедино судьбы многих заблудших сынов и дочерей России. Оторвавшись от православного миросозерцания, а потому не видя смысла в своей жизни, поэт поддался вихрю блудных страстей, взбунтовавших его против Бога, в Которого он продолжал тем не менее верить. Его душа, лишенная за многие грехи Божией благодати, превратилась в игрушку злобных духов, возбудивших в ней яростное стремление к свободе от всех нравственных законов, установленных Творцом. Вселившийся в поэта богохульный дух (СПМ) заставлял его писать такие же богохульные стихи, подавляя всё то детское, сердечное и доброе, что вместе с верой в любящего Бога еще жило в его душе. Но когда на время отходил от него дух злобы, все чаще повергавший несчастного поэта в глубину мрачного отчаяния, тоски и безысходности, он создавал чудные, светлые, проникнутые щемящей любовью к Родине стихи. Не с той же ли двойственностью истово крестились и пели "Христос воскресе из мертвых…" простые русские ребята в красноармейских шинелях, заходя в церковь на пасхальной седмице в первые годы после революции, а потом… снова шли в кровавый бой "за власть Советов".
"И СОБЛАЗНЯЯ, СОБЛАЗНЮ..."
Другим известным поэтом-контактером и, соответственно, ярым богоборцем, о котором рассказывает на страницах книги "Отец Арсений" бывший главный редактор издательства "Советский писатель", был Валерий Брюсов: "Он был сатанистом, устроителем "черных месс", постоянным раскопщиком учений древних языческих религий, особенно египетской, где он старался найти "утерянную тайну". Своими произведениями он нанес огромный вред молодежи, ибо сам ни во что светлое не верил, крепко связался с темными силами, и многие его последователи в дальнейшем ушли работать на Лубянку, в ЧК, были "хорошими" следователями" (с. 658).
Да, действительно русский поэт В. Брюсов (символист, а потом - коммунист), страдавший гипербулией в форме эротомании, очень ясно ощущал контакт с СПМ. Как бы "по наитию стихий", а скорее под их диктовку, он написал:
Сейчас, вот в этот миг не в высь ли
Твои возносятся мечты?
То мы подсказываем мысли
Тебе - из тайной темноты;
То наши помыслы нависли
Над сном твоим: им внемлешь ты!
Как мы уже отмечали, поэты, имевшие творческие контакты с представителями параллельного мира, погибали обычно не своей смертью, хотя и были, конечно, исключения. Но даже в этих случаях такие контакты всегда имели зримые, а иногда невидимые, но каким-то особым образом проявлявшие себя последствия. С этой точки зрения интересны для нас сведения о смерти В. Брюсова (1873-1924), которые в своих воспоминаниях приводит, опираясь на рассказ очевидцев, писатель и поэт А.А. Добровольский (1886-1964; с 1948 по 1954 г. провел в Потьминских лагерях). Вот что он писал: "Все сидели за столом. Или начинали, или кончали обед. Квартира Полиевктовых была на первом этаже. Окна выходили в переулок. Вокруг сидящих вертелась девочка, Машутка или Марфутка, только накануне приехавшая из деревни, очень непосредственная, чистая душа.
В это время внимание всех привлекло какое-то оживление и движение за окнами. "Машутка или Марфутка, - сказал кто-то из сидевших женщин, - сбегай скорей, посмотри, что там на улице". Через минуту влетела испуганная девочка: "Ой, тетеньки, - закричала она, - там гроб несут. А покойник не в гробу лежит, а идет перед гробом. Руки прижатые, а лицо черное, черное..."
В это же время вошел еще кто-то из своих. "Николай Александрович, Коля, голубчик, - раздались взволнованные голоса, - объясни, пожалуйста, что там на улице?" Вошедший ответил: "Там по нашему переулку сейчас проходит похоронная процессия. Хоронят Валерия Брюсова"" (Приложение к "Московскому Журналу", вып. 1, М., 1991, с. 206).
Видение девочки, безусловно, проще было бы назвать галлюцинацией, но, как мы видим из рассказа, никакого намека на острое психотическое расстройство в данном случае не наблюдалось. Видение духовных реалий параллельного мира, к которому стремятся многие оккультисты, совершая всевозможные магические действия, было дано чистому, неиспорченному ребенку по воле Творца. Девочка увидела истинное посмертное состояние души поэта-сатаниста, который еще при жизни совершал "черные мессы" - религиозное служение Люциферу.
Контактером и откровенным сатанистом был также Федор Сологуб (псевдоним Ф.К. Тетерникова). Для примера редактор, Илья Сергеевич, рассказ которого мы привели из книги "Отец Арсений", процитировал два отрывка (начало и конец) одного из стихотворений Ф. Сологуба:
Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: "Отец мой, диавол,
Спаси, помилуй - я тону!"
. . . . . . . . . . .
Тебя, отец мой, я прославлю
В укор неправедному дню,
Хулу над миром я восставлю
И соблазняя, соблазню.
(см. книгу "Отец Арсений", стр. 660).
Известный бард советского времени В. Высоцкий также не был исключением из среды дехристианизированной пишущей братии. О его контактах с существами параллельного мира рассказывают многие хорошо его знавшие люди. Несколько подобных воспоминаний приводит в своей книге "Правда смертного часа" Валерий Перевозчиков. Так, например, В. Янклович рассказывает: "С полной ответственностью за свои слова утверждаю, что Володя мог общаться с какими-то потусторонними силами, о которых знал только он" (В. Перевозчиков. "Правда смертного часа". М., "Политбюро", 2000, с. 122). Еще одно важное свидетельство, вполне конкретно касающееся творческого процесса у Высоцкого, звучит из уст одной из последних женщин барда, той, которая ухаживала за ним в предсмертные часы: "Он часто не мог заснуть и говорил мне:
- Я закрываю глаза и вижу белый лист бумаги. И слова, слова, - как "бегущая строка"…
Он их видел физически и мог считывать" (там же, с. 392).
Однако предоставим слово самому поэту, который безуспешно пытался перехитрить живущего в нем "мохнатого злобного жлоба".
Меня опять ударило в озноб,
Грохочет сердце, словно в бочке камень.
Во мне живет мохнатый злобный жлоб
С мозолистыми цепкими руками.
Когда мою заметив маету,
Друзья бормочут: "Снова загуляет", -
Мне тесно с ним, мне с ним невмоготу!
Он кислород вместо меня хватает.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он ждет, когда закончу свой виток,
Моей рукою выведет он строчку, -
И стану я расчетлив и жесток
И всех продам - гуртом и в одиночку.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но я собрал еще остаток сил,
Теперь его не вывезет кривая:
Я в глотку, в вены яд себе вгоняю -
Пусть жрет, пусть сдохнет - я перехитрил.
Существа параллельного мира охотно сотрудничали и с достаточно крупными литераторами, и с менее известными. Так, например, один из столпов немецкой литературы Иоганн Вольфганг Гёте (1749-1832) по поводу своего романа "Страдания юного Вертера" (1774) вполне откровенно говорил: "Так как я написал эту книжку почти бессознательно, точно лунатик, то я сам удивился, прочтя ее" (Проф. Г. Гефдинг. "Очерки психологии", СПб, 1898, с. 151). Последователь и ученик Эдгара По - писатель-фантаст Говард Лавкрафт сознательно телепатически контактировал с существами из "космоса". Его произведения были написаны в состоянии транса (т.е. контакта), причем СПМ использовали писателя как аппарат для записи (воспроизведения) текста, что проявлялось в форме автописьма (Roberts A., Gilbertson G. "The Dark Gods". L., 1980, p. 48). Данное явление, как об этом уже говорилось, хорошо известно в психопатологии под названием психического автоматизма, когда пишущая рука действует независимо от сознания человека (так называемый письменный автоматизм).
Литераторами-контактерами были и русский писатель-поэт Даниил Андреев (1906-1959), который, сидя в тюрьме (во "Владимирском Централе"), благодаря медиумическому контакту с параллельным миром написал вызвавшую восторг оккультистов "Розу мира", и современный американский писатель Ричард Бах, ученик крупнейшего черного мага ХХ века Алистера Кроули. Этот дальний потомок гениального немецкого композитора, по его собственному признанию, под диктовку "голоса" писал роман, ставший у нас очень популярным в 1970-е годы - "Чайка по имени Джонатан Ливингстон" (явление, известное в психиатрии как вербальный псевдогаллюциноз). Можно было бы привести еще немало подобных и очень интересных фактов, но, чтобы не утомлять читателя, ограничимся сказанным и перейдем к рассмотрению другой формы творческого самовыражения СПМ через людей...
Игумен N. (Игумен Ефрем Виноградов-Лакербая) От чего нас хотят "спасти"? http://igumen-n.logoslovo.ru/book.php?page=0 )
---------------------
* Турбина Ника Георгиевна http://chtoby-pomnili.net/page.php?id=516
На 41-й день рождения Ники Турбиной
Вероятно, это необходимо для вечности - спасать существенное из-под затягивающих корней вековечного леса времени. Вспомню несколько живых страниц из жизни НТ. Несколько диалогов.
1985-й. Мы с Майей лялякаем на кухне о том-сём, как поедем завтра на 55-м троллейбусе в Симферополь с утра. Влетает Н. – я для неё новый гость… Мгновенный взгляд. Маленькая, над глазами чёлка. Впорхнула – и скрылась. Вечером забралась на диван, села на колени и стала, размахивая руками, говорить о серьёзном. «У каждого человека должна быть в жизни пропасть, которую надо преодолеть – и тогда он сможет действительно жить как человек». А потом – «Знаете, какая у меня мечта?» Зажмуривается. «Купить большого зелёного говорящего попугая!»
1989-й – январь. Звоню в дверь московской квартиры. Н. одна, растрёпанно-рассеянная, смотрит, что у меня в руке... «Ой… Это… Мне?» - «Сегодня Рождество. Вот, захотелось купить белую гвоздику, из цветов она больше всего меня трогает. Прости, что одна». - «М-м-м… Можно сказать, что мне никогда не дарили... и один цветок, и вообще... Он такой… родной…» Было ощущение, что Н. светится изнутри – как комната, где мы говорим, подсвеченная солнцем. «Сейчас, сейчас, скорее ставить в воду!»
1989-й – март. «Ты мне говорил про шорохозвон, помнишь?» - «Конечно.» - «Вчера у меня было что-то… похожее, кажется. Я забылась, думала о довольно тяжёлых вещах – а потом вдруг увидела, что надо мной кружатся огоньки. И они со мной разговаривают». Я улыбаюсь. «Не улыбайся, это правда». Делает загадочные глаза. «Я им задавала вопросы, и они отвечали.» - «О чём?» - «Ну… Обо мне, например.» - «Всё-таки, в моём случае, шорохозвон приходит с человеком… хотя уже и не здешним.». – «Это, может быть, и были люди – только их души…» - «А огни… какого цвета?» - «Красного, жёлтого, зелёного…» И с улыбкой: «Что-то у меня голова после этих огоньков заболела».
1989-й – июнь. «Ой, Алик, не смейся, сейчас я буду учиться ходить на шпильках…» Без слёз и смеха на это смотреть было невозможно. Белые туфли подгибались, Н. с хохотом хваталась за шкаф и называла себя самыми уничижительными эпитетами. В какой-то момент она схватилась за ручку ящика, он выскочил с ворохом белья и Н. грациозно завалилась, почти задыхаясь от смеха, на пол – к счастью, достаточно мягко. Эти «первые шаги» очень напоминали походку чаек, которые уверенней чувствуют себя в небе, нежели на зыбком песке земли…
1989-й – поздняя осень. «Я мечтаю… чтобы у меня был мотоцикл. Большой, блестящий, быстрый. И я летала бы по улицам, куда и когда хочу – и чтобы ветер бил в лицо, и волосы летали по ветру…»
1990-й. Май. Ночь. Два кресла далеко напротив. Лицо, в лунном свете и в ином духе, стало почти неузнаваемым. Будто вышло из времени и стало абсолютным. Сказочно русским, в совершенном качестве. На фоне обыденных теней высветился лик звёздной Алёнушки. «Меня вылечил один армянин. Он был гипнотизёр. Я перестала задыхаться, но вот здесь», - она провела черту надо лбом, - «появилась чёрная полоса – и исчезли стихи. И ещё… моё лицо раскололось надвое.»
2006-й. Мне помогли оказаться не здесь. Возвращался потом долго и тягуче. «Мои стихи – не я. Они как ребёнок – «вечный ребёнок». Я от них уже свободна… Отпусти меня, я смогу подняться выше в свет… Когда ты уйдёшь, я тебя встречу – с цветком». – «С каким?» - «С тем, белым.» - «Ты помнишь?» - «А ты – не забыл?»
https://nikaturbina.livejournal.com/23599.html
Турбина Ника Георгиевна поэтесса лауреат премии «Золотой лев» (1986)
«Будущее — это худшая из всех абстракций. Будущее никогда не приходит таким, каким его ждешь. Не вернее ли сказать, что оно вообще никогда не приходит? Если ждешь А, а приходит Б, то можно ли сказать, что пришло то, чего ждал? Все, что реально существует, существует в рамках настоящего». Борис Пастернак.
Ника Турбина, она же - маленькая хрупкая девочка Никуша родилась 17 декабря 1974 года в Ялте.
Ее мама Майя Турбина была художником, бабушка Людмила Владимировна Карпова по словам самой Ники – «осколком интеллигенции», а дедушка Анатолий Никаноркин – писателем и автором нескольких поэтических книг. Ника была странным, необщительным, внутренне замкнутым ребенком с серьезными взрослыми вопросами. Она с рождения болела бронхиальной астмой, и мало спала из-за распространенного явления среди больных астмой – боязни сна и удушья во сне. Любимым занятием маленькой Ники было долгое стояние у окна или разговор со своим отражением, глядя в зеркальное трюмо, а еще к маленькой Нике приходил Звук. Именно так она называла неведомо откуда звучавший Голос, наполненный строками и рифмами. Маленькая Никуша бессонными ночами сидела в кроватке, обложенная подушками, тяжело и хрипло дыша, и нашептывала что-то на своем птичьем языке. В четыре года мама Ники поняла, что это были стихи – ритмичные, пронзительные заклинания, непонятные своей взрослостью, многогранностью, трагизмом и недетскими переживаниями. Стихи пугали маму и бабушку. Людмила Владимировна позже рассказывала: «Это могло случиться когда угодно, но чаще всего ночью. Она звала нас с мамой и приказывала: «Пишите». Стихи словно распирали ее, не давая покоя:
Глазами чьими я смотрю на мир?
Друзей? Родных?
Зверей? Деревьев? Птиц?
Губами чьими я ловлю росу
С упавшего листа на мостовую?
Руками чьими обнимаю мир,
Который так беспомощен, непрочен?
Я голос свой теряю в голосах
Лесов, полей, дождей, метели, ночи...
Первой реакцией мамы и бабушки был шок. Они стали показывать измученную бессонницей девочку врачам. На все их вопросы: «Откуда талант?» и «Как заставить ребенка не писать стихи?», - врачи только разводили руками: «Что мы можем сделать? Ну, пишет - и пусть пишет. А астму лечить надо». Бабушка Ники вспоминала: «Она создавала радость в течение всей нашей жизни. Но с Никушей всегда были проблемы. Когда она совсем маленькая была, писала сложные стихи, до 12 лет вообще не спала. Я обращалась к врачам в Москве, в Киеве, умоляла - сделайте так, чтоб ребенок не писал стихи, чтобы можно было нормально жить. Потому что когда Никуша не спала, мы с ней тоже не спали. Жизнь была очень сложная на этом фоне». Мама и бабушка показывали Никины стихи своим московским знакомым, и бабушка позже вспоминала: «Открыл Нику Юлиан Семенов. Причем сделал это очень по-доброму, нежно, с желанием помочь». Нике было тогда семь лет. Семенов строил недалеко от Ялты дачу, и ему срочно понадобилось лететь в Москву. Нужна была машина до Симферополя, а Никина бабушка работала заведующей бюро обслуживания в гостинице «Ялта», где жил Семенов, и она убедила Семенова прямо при ней раскрыть папку со стихами внучки. Знаменитый писатель, крайне недовольный этим, прочитал несколько стихотворений и вдруг воскликнул: «Это же гениально!». Через месяц по его просьбе в дом к Турбиным приехала корреспондент «Комсомольской правды», впоследствии написавшая статью о гениальной девочке-поэтессе. Никины стихи появились в «Комсомольской правде» 6 марта 1983 года – и так окружавшие маленькую Никушу взрослые нашли выход ее безумной поэтической энергии.
6 марта 1983 года маленькая Ника Турбина проснулась знаменитой, и вскоре последовало приглашение в Москву, где в Доме Литераторов состоялось ее первое выступление и судьбоносное знакомство с Евгением Евтушенко. Так появился дуэт Евтушенко-Турбина, который очень часто показывали по советскому телевидению. Ее первая книга была сметена с прилавков, несмотря на тираж 30 тысяч экземпляров. В конце 1984 года Ника Турбина уже была известной советской поэтессой, выступавшей на литературных вечерах, а ее первый 62-страничный сборник, из которого восемь страниц занимало предисловие Евгения Евтушенко, был издан под названием «Черновик».
«Название этой книги, - писал Евтушенко, - мы выбрали вместе с Никой. Восьмилетний ребенок в каком-то смысле - это черновик человека». Но на самом деле Ника уже была человеком со своим огромным удивительным миром и ощущениями.
В заглавном стихотворении сборника она писала:
Жизнь моя - черновик,
На котором все буквы -
Созвездья.
Сочтены наперед
Все ненастные дни.
Жизнь моя - черновик.
Все удачи мои, невезенья
Остаются на нем,
Как надорванный
Выстрелом крик.
Все тексты в сборнике по объему, нерву и качеству были подобны этому. Восьмилетняя поэтесса обладала трагическим, абсолютно недетским мироощущением. Первой реакцией читателей было ощущение, что автор пережил горечь любви, боль расставания, потерь и смертельную тоску. Во время чтения ее стихов читателя охватывал озноб. В них были тяжесть дня, сумрачные леса, крик, раненая птица и волчьи тропы. Это привлекало и завораживало, но и настораживало. Не все верили, что девочка пишет сама. Ходили слухи, будто ее мама Майя Анатольевна - неудавшаяся поэтесса, вот, мол, она и... Но из предисловия Евтушенко было известно, что Никин дедушка Анатолий Никаноркин был автором нескольких поэтических книг, и что Ника училась в «той самой ялтинской школе, где когда-то училась гимназистка Марина Цветаева». Обвинения в несамостоятельности так достали маленькую поэтессу, что она ответила стихотворением:
Не я пишу свои стихи?
Ну хорошо, не я.
Не я кричу, что нет строки?
Не я. Не я боюсь дремучих снов?
Не я. Не я кидаюсь в бездну слов?
Ну хорошо, не я…
На самый дурацкий вопрос, который можно задать поэту: «Как Вы пишете?» - Турбина отвечала: «Я начала сочинять стихи вслух, когда мне было три года... Била кулаками по клавишам рояля и сочиняла... Так много слов внутри, что даже теряешься от них...» Стихи буквально душили ее.
«Помогите мне запомнить
Все раздумья и сомненья.
Дайте руку!
Я хотела б
Сердца ощутить биенье».
Кроме книги у Ники вышла пластинка со стихами. Слова для конверта написала Елена Камбурова, которая спела несколько Никиных текстов. Пластинка стала лучшим ответом всем сомневающимся. Евтушенко вспоминал: «Уже сразу после первых строк, произнесенных ею, отпали все сомнения в том, что ее стихи - это плод литературной мистификации. Так могут читать только поэты. В голосе было ощущение особого, я сказал бы, выношенного звона». Вскоре, не без помощи Евтушенко, у Ники начались поездки по всей стране, выступления и поэтические концерты. «Ее возили выступать по домам отдыха за 150 рублей», - вспоминала бабушка Ники Людмила Владимировна Карпова, которая, сопровождала внучку во всех ее заграничных поездках. О Нике было снято несколько фильмов, ее имя не сходило с газетных полос, а ее стихи были переведены на десятки языков. Советский детский фонд выделил ей именную стипендию, и худенький подросток с прической а-ля Мирей Матье, очаровательной родинкой над губой приковывал взгляды и завораживал публику не только в Советском Союзе - ей рукоплескали в Италии и США, а в Колумбийском университете даже проводилась конференция о технике перевода стихов русской поэтессы. В 1986 году, во время пребывания в Америке, Нику и ее бабушку два часа не выпускали из аэропорта, интересуясь - не хотят ли они эмигрировать?
Кульминацией была поездка в Венецию на фестиваль «Земля и поэты» и получение в 1986 году престижнейшей премии в области искусства – «Золотой лев».
Ника стала второй русской поэтессой, удостоившаяся этой награды. Первой была Анна Ахматова и она получила эту премию, когда ей было более шестидесяти лет, в то время, как Нике едва исполнилось двенадцать. Ника была настоящим феноменом, который изучали специалисты. Она собирала залы, где читала свои стихи на манер Вознесенского, срываясь с крика на шепот, и отбивая ладошкой ритм. Она забавно отвечала на записки, сообщая о желании пойти в актрисы. Бабушка Ники рассказывала, что когда они были в США, их пригласил к себе Иосиф Бродский и выделил на встречу всего лишь двадцать минут, так как после неё принимал итальянских переводчиков. Этот визит для Ники был незапланированным, но не принять такое приглашение она не могла. Встреча свелась к интереснейшему диалогу двух поэтов, бабушка сидела молча в стороне, но Ника имела несчастье упомянуть имя Евтушенко, которого боготворила, и в которого была влюблена, не зная, что её кумир для Бродского хуже, чем красная тряпка для быка и между поэтами существовала давнишняя ссора, доходящая моментами до откровенной вражды. Едва Ника произнесла фамилию Евтушенко, как Бродский безостановочно в течение сорока минут, забыв о стоящих за дверью итальянских переводчиках и побагровев от гнева, обвинял своего собрата по перу во всех смертных грехах, выказывая абсолютную нетерпимость, а маленькая девочка с ужасом слушала взрослые рассуждения великого поэта. Ей было страшно, ведь таких ужасных взрослых ситуаций в жизни Ники, лишенной детства - было много. Сама Ника вспоминала в одном из интервью: «...я с детства моталась по всем странам мира, выступала перед огромными аудиториями. А в Штатах на меня накидывались очень крутые репортеры с провокационными вопросами, которые можно было задавать политическому деятелю. Смешно: стоит взрослый идиот и задаёт ребёнку дикие вопросы... Я думала: «Ты же взрослый человек, у тебя есть всё, ты что идиот? Или как?».
Кем был Евтушенко в судьбе девочки Ники – продюсером, покровителем, восторженным почитателем, хотелось ли ему за счет феномена Ники напомнить читателю и слушателю о себе – мнения близких и друзей Ники не совпадают. Но когда Нике исполнилось 13 лет, Евтушенко стал отдаляться от нее, перестал приглашать и звонить. Коротко отмахивался от журналистов – «Вдруг писать перестанет, зачем она тогда нужна?» - хотя Ника надеялась на своего кумира. Вспоминала бабушка Турбиной: «Помню, мы сидели с ней в маленьком кафе на одном из каналов Венеции, а рядом за столиком Евгений Александрович. Ника смотрела на него с обожанием, а мне все твердила: «Буль, купи мне красивое белое платье и туфли. Я хочу поразить Евтушенко!»
Евгений Александрович!
Хотелось написать
Цветным фломастером:
3 - зеленым,
Д - красным.
Здравствуйте!
Но радуга цвета
Куда проще радуги слов.
Рев мотора, самолета зов.
Не хватило времени
Ни у меня, ни у вас,
Тайна одиночества -
Вечен час…
Каковы истинные причины расставания Евтушенко и Ники, возможно, мы никогда не узнаем, но есть мнение очень близкого друга Ники Альберта Бурыкина: «О Евтушенко даже у мамы и бабушки Никуши были мнения разные. Я Майе сказал как-то: «Я его не понимаю», - «А его никто не понимает» - ответила она. По итогам разговоров могу сказать следующие причины: «Ника так сильно изменилась, что Евтушенко прекратил с ней общение. Изменение было страшным, и я его понимаю. В общем, это был не просто протест с её стороны, а мегапротест 13-летнего подростка». Поведение Ники было очень русским, до дури, и Евтушенко, будь он в народной парадигме, принял бы это (как принял и выдержал я эту чернуху). Но Евгений Александрович был в нашей «элите», проникся её духом - тем, который с Никой был несовместим. Поэтому он принял точку зрения своих ближних по элитарной тусовке: «Ника умерла, там мясорубка, русская показала свою суть!». Я думаю, просто он любил себя в общении с нею, а не её. Иначе бы прощал выходки Ники - ради неё. У некоторых было мнение, что, выводя Нику в мир, её убивают. Детская психика для этого мало приспособлена. Похоже, Евгению Александровичу «капали на мозги», что он грешит. Это чувство вины - а он не мог не ощущать свою вину (подспудно) за то, что с Никой получилось - конечно, не способствует общению. То есть: «Ах, я виноват в том, что помогал? Так не буду общаться вообще!» Думаю, с Никой у него были некоторые ожидания чуда, которые не сбылись. Это разочарование. А в живом человеке нельзя разочаровываться, именно это Ника восприняла как предательство. Жизнь человека всегда ценнее наших о нём ожиданий. Но, как поэт, он пошёл на поводу у себя, а не у любви, которая всегда МЕЖДУ, которая не может быть собственностью одной из сторон. Думаю, вот это разочарование (убийственное) и было почти главной причиной, по которой он поставил на любом общении с Никой жирный крест. У меня стойкое ощущение и проверенное мнение, что ему помогли с ней расстаться. Поэта ведь легко просчитать - на какие кнопки нажать. Помогли - потому, что рядом с нею он бы удержал её от многих пагуб. А Ника в приличном варианте многим ОЧЕНЬ влиятельным людям была не нужна. И не только здешним. Это самый существенный пласт в том, почему Евтушенко и Ника расстались. Но, к сожалению, это почти табуированная тема. Политика. В принципе, вариант Талькова, только растянутый во времени. И с большими для русской культуры последствиями…»
Ника, действительно - очень изменилась, ведь казалось, что сказка будет длиться вечно. Но она оборвалась столь же внезапно, как и началась. Отстранился и «забыл» Евтушенко, закончились выступления, перестали звонить журналисты, и наступила тишина – предвестница забвения. Говорят, что Ника перестала писать стихи – но нет, она не перестала. И это были уже совсем другие строчки. Многие считали астму причиной ее способности сочинять стихи, и как только болезнь отступит – закончится сочинительство. Но болезнь никогда не оставляла Нику, напоминая о себе резкими вспышками и приступами удушья. Переходный возраст сказывается на любом ребенке своим собственным этапом взросления, сопровождаемым неизбежным бунтарством и нестабильностью поведения. И вот девочка - бунтарь, жившая стихами, видевшая больше, чем многие ее сверстники, не умеющая жить в мире ровесников и взрослых, вернулась к обыденной прозаичной жизни. Наступило временя перестройки, народ больше интересовали цены на водку и колбасу, нежели успехи юных талантов. В СССР происходили новые события - с конца 1986 года стали публиковаться запрещённые прежде литературные произведения, показываться лежавшие на полках фильмы. В 1987 году были созданы первые негосударственные телеобъединения, появились ночные выпуски ТСН, молодёжные программы «12-й этаж» и «Взгляд», программы Ленинградского телевидения, а в фильме Сергея Соловьёва «Асса» прозвучала песня группы «Кино» «Хочу перемен». В семье Турбиных тоже произошли перемены. Семья переехала в Москву, и Ника ходила в обычную школу, где ее не понимали и не принимали. Мама Ники Майя Анатольевна вышла замуж и родила второго ребенка. Все внимание мамы и бабушки сосредотачивается на младшей Маше, и тогда Ника в отчаянии в одном из своих стихотворений пишет: «…Только, слышишь, не бросай меня одну. Превратятся все стихи мои в беду».
Взрослеющая Ника, не нашедшая общего языка с новой семьей, бунтует. «Нам с ней стало очень сложно, - говорила Майя Анатольевна, - с ней начались беды: Ника резала себе вены, выбрасывалась из окна, пила снотворное. Я так понимаю, что ей просто было страшно входить в жизнь…». С 13-ти лет она практически жила одна: «Я в 13 с половиной лет ушла из дома и больше не возвращалась. А по хозяйству - и посуду мыла, и стирала, и с собаками гуляла. От каких-то ударов бытовых любой нормальный родитель, который себя уважает, естественно, своего ребенка будет оберегать. Зачем же его кидать под колеса машины?» Она не понимала - как жить, если все этапы пути нормального поэта - слава, аплодирующие залы, автографы поклонникам на обложках собственных книжек, международные премии - уже позади?.. Она просто бродила как сомнамбула, бормоча под нос никому не нужные строки. Но публично свои стихи Ника не читала. Не было у нее в самостоятельной жизни и средств к существованию.
В 1990 году в ее жизни появился мужчина. Версии их знакомства различны – по одной он был давнишним поклонником Никиной поэзии, по другой, он был ее лечащим врачом. Но очевиден факт, что 16-летняя Ника вышла замуж за 76-летнего профессора-психолога синьора Джованни, итальянца из Лозанны, владельца собственной клиники. Но она не смогла жить в другой стране, и через год сбежала из швейцарской виллы своего мужа. Ника позже не любила о нем вспоминать, и отвечала на вопросы о своей семейной жизни коротко и уклончиво: «Все было красиво и трагично, как растоптанная роза». И добавляла: «Кроме России, я жить нигде совершенно не могу. Хотя это звучит банально, патриотический идиотизм, видимо, во мне присутствует». Альберт Бурыкин рассказывал о том периоде жизни Ники: «Как-то мне Ника говорит о побеге из-за границы, от этого престарелого мужа, как её унижали, - в общем, детектив, я плачу. А рядом Майя (мама Ники), как-то так кивает мне, с иронией. Я посокрушался с Никой, а потом без неё спрашиваю - что за ирония-то? – «Так она эту историю каждый раз по-новому рассказывает!» В общем, милая Нюшка - ребёнок, верит, в то, что внутри неё живёт, а как там было реально – внешние люди расскажут только версии. Я думаю, ей надоел бардак, бедность, чернуха начала 90-х, кофе на голодный желудок. Дёрнулась по глупости, а любви не было. И у него, и у неё тем более. Совсем, увы…» В Швейцарии Ника начала пить. Пить так же истово, как писала стихи. Черные провалы стали ее постоянными спутниками.
В дальнейшей биографии Ники Турбиной масса белых пятен. Нет определенности даже с местом ее учебы. Известно, что она была в разное время студенткой ВГИКа и института культуры. Ее приняли в институт без экзаменов, потому что Ника практически не умела писать так, как это было принято. У нее была своя особенная манера письма, которую очень тяжело было расшифровать - с пропуском гласных. Такая скоропись помогала записи постоянно бушующих строк. В школьной программе у нее тоже были большие пробелы. Альберт Бурыкин рассказывал: «Я присутствовал при её учёбе в институте культуры, мотался туда с нею, даже иногда писал сочинения за неё. Потом ходил во ВГИК с Майей вымаливать, чтобы её не отчислили за прогулы. О других институтах просто не знаю. Думаю, если что-то ещё и было - то как здесь - чуть вначале, а потом учёба прекращается. Еще помню, когда в институте культуры проверили её учебный сценарий фильма, реакция была такая: «Так Вы всё умеете, чему мы Вас будем учить?» Сценарий начинался очень кинематографично – камера, берущая церковную службу сверху, наезжая с уровня куполов вниз, под гул молитвы, в море огня горящих свеч». Турбина мечтала стать режиссером. Из дневника Ники: «Мне кажется, я могу быть режиссером-постановщиком. Я так чувствую!». Ее курс вела Алена Галич, дочь поэта. Между педагогом и ученицей завязалась дружба. Алена постоянно пыталась помочь Нике адаптироваться в новой взрослой жизни. Но институт Турбина так и не закончила. Пыталась проявить себя на актерском поприще – в 1989 году снялась в художественном фильме «Это было у моря». Это был фильм режиссёра Аян Шахмалиевой, и картина рассказывала о воспитанницах специнтерната для детей с больным позвоночником, в котором царили довольно жестокие нравы. В 1990-х годах Ника пробовала вести передачу на одном из московских FM-каналов. Она даже выступила в качестве топ-модели – несколько ее снимков было опубликовано в «Плейбое». А незадолго до смерти ей удалось снять фильм «Жизнь взаймы» - её размышление о самоубийстве, на фоне её же интервью с Марком Розовским.
Затем и до конца жизни, вместе со своим гражданским мужем Сашей Мироновым, она работала в театре - студии «Диапазон» на окраине Москвы. И все время продолжала писать стихи. Писала на клочках бумаги, на салфетках, тут же забывала про них, писала снова, рвала в клочья. Жаловалась, что никому ее стихи больше не нужны. «Зачем я их пишу? Не надо мне жить!… Если бы хоть 5 человек пришло меня послушать, ну, хоть один человек!» Увы, стихи приходилось читать лишь самой себе, да опухшим от пьянства случайным приятелям.
Зарешечено небо
Тропинками судеб -
Миллиарды следов.
И надежда, что будет
Только то, что хотелось,
Что бы было светло.
Над землею холодное
Солнце взошло.
И расколоты судьбы,
Как грецкий орех,
Кто-то взял сердцевину,
А под ноги грех.
Взрослая Ника Турбина, пусть даже и пишущая стихи, оказалась никому не нужна. Ажиотаж вокруг малолетней поэтессы спал, у Ники не было ни образования, ни профессии, она толком даже не овладела грамотой. Никто не позаботился о том, чтобы чудо-ребенок, в трансе диктовавший стихи, восхищавшие весь мир, выучился грамотно писать. Никто не подсказал девочке, как дальше раскрывать и шлифовать свой поэтический дар. На глазах у равнодушных взрослых Ника Турбина превращалась в морального, на их взгляд, урода, абсолютно неприспособленного к жизни. И на смену стихам пришли наркотики и алкоголь. То, что Ника страдала алкоголизмом, не скрывали ни ее мама и бабушка, ни Алена Галич: «Увы... Никуша страшно напивалась. Никакие зашивания на нее не действовали. Она тут же вырезала ампулы. Врачи говорили - это уникальное явление, на нее не действуют никакие методы. НИ-КА-КИЕ! Это была страшная трагедия!… Один раз, на втором курсе ее учебы в Университете культуры, я, взбешенная поведением Ники, потребовала от нее расписку. Она написала: «Я, Ника Турбина, обязуюсь своей преподавательнице Алене, что пить не буду, и опаздывать на занятия не буду». Через три дня она опять запила.
О ней забыли и те, кто дал ей путевку с большой мир – Евгений Евтушенко и Альберт Лиханов. Взрослая Турбина с иронией вспоминала свою встречу с Лихановым: «Сейчас я вас посмешу. Месяц назад меня нашла каким-то левым путем секретарь детского писателя Альберта Лиханова. Я пришла к нему. Лиханов долго на меня пялился, задавал совершенно хамские вопросы. Наконец, я говорю: «Альберт Анатольевич, зачем я вам вообще нужна? Я свое время потеряла». – «Я книгу пишу. Вы, как подопытная, мне очень нужны. Очень интересно наблюдать, как из маленьких гениев дураки вырастают».
Лица уходят из памяти,
Как прошлогодние листья.
Осень оставила только
Утра хмурого привкус.
Лица уходят, но изредка
К сердцу подходит холод.
Вспомнятся желтые листья.
Это - как встреча с болью,
Это - как встреча с прошлым,
С чьим-то портретом разбитым.
Горько от настоящего,
Страшно жить позабытым.
Великий дар Поэта обернулся для Ники Турбиной даром великого Отчаяния, а поэтическое вдохновение – алкогольным бредом. Некогда блистательно-красивая Ника замкнулась в себе, вместе с ней в небольшой квартирке на окраине Москвы жили только две кошки и собака. Людям Ника особо не доверяла. Впрочем, никто из людей рядом с ней долго не задерживался. О ней все забыли. От редких журналистов она отмахивалась как от назойливых мух, а на вопрос «Как вы представляете свое будущее?» - размыто отвечала: «Никак. У меня будущего нет, я живу сегодняшним днем и глупыми сентиментальными женскими надеждами. Посмотрим. Но я пишу, это меня еще поддерживает». Но в ночь с 14 на 15 мая 1997 года в четыре часа утра Ника Турбина упала с балкона пятого этажа. У нее были сломаны позвоночник, оба предплечья, разбиты тазовые кости. Деньги на лечение собирали всем миром – ялтинские и московские друзья, помог один американский бизнесмен. Ника перенесла 12 операций, и в дальнейшем о происшествии напоминали неимоверные боли в спине и многочисленные шрамы. Журналистам Турбина с усмешкой впоследствии сказала, что просто вытряхивала коврик, и поскользнулась: «Неудачно упала с пятого этажа. Осталась жива».
Ника была полна противоречий. Детские «самоубийства», дурацкие выходки - были у неё постоянно. 8-летняя Ника написала, предсказывая свою смерть:
Дождь, ночь, разбитое окно.
И осколки стекла
Застряли в воздухе,
Как листья,
Не подхваченные ветром.
Вдруг - звон...
Точно так же
Обрывается жизнь человека.
Волнение и дрожь пробирают, когда читаешь эти пусть по-детски несовершенные по форме, но такие по-взрослому жуткие и мрачно-пророческие строки.
Этажи бесконечны.
И в проеме окон
Будет лиц бессердечье… (1982)
* * *
Нужно жить начать!
Только вот зачем?
Но, несмотря на такую свою жизнь Ника всегда сохраняла оптимизм. Она никогда не унывала, хотя могла рыдать час от отчаяния, но потом внутренне собиралась и брала себя в руки. Она не поддавалась течению судьбы, и старалась проложить свой путь среди обстоятельств, иногда чрезвычайно жестоких и безысходных. Ее острому уму было свойственно в любом физическом состоянии схватывать суть происходящего, искать оптимальное решение, отсеивая мелочи, и учитывая главное, а так же лаконичность мысленных определений. Она была доброжелательна и надеялась на ответное добро. Ей была свойственна чисто женская надежда на любовь и безоглядная открытость, хотя при этом она была совершенно непредсказуема во всём и не умела держать слово в быту. Ей было сложно находиться в социуме, брать на себя социальные обязательства и исполнять их из чувства долга. Но ей была свойственна самоирония, постоянное подшучивание над собой и крайняя бережность к своему дару. Она не была стервозной, не умела мстить, и умела прощать. И прощать навсегда. И сама поражалась в других великодушию. Нике была свойственна хирургическая жёсткость в отношениях с людьми, некая отчаянная бесчувственность, приобретённая в юношеской ломке характера, постоянный поиск чистоты, и преклонение пред чистотой в других людях. Пусть Ника была нестойкой в своих чувствах, зато была стойкой в своих мысленных обретениях. Несмотря на мучительное безволие в отношении искушений, она умела моментально «развернуть коней» даже на неверном пути и «на полном скаку». Чувства никогда не овладевали ею до конца, и у нее всегда была возможность всё изменить.
Духовный фон в жизни Ники для внимательного глаза был виден всегда, даже в моменты ее невыносимого своеволия, а ее судьба не была расслабленностью или случайностью, а ежедневным и осознанным духовным выбором. Ника совершенно не принимала фальшь в других и фальшь в себе, и была болезненно привязана правде, которой в ее жизни было очень мало, а сама она часто давала авансы доверия, и обмануть её было очень не сложно.
Отношение к жизни у нее было очень трепетным, особенно к беззащитной жизни. Если при ней обижали детей или били собак - это было для неё невыносимо. К рождению ребёнка она относилась с болью, мистично и нежно. Она очень ценила свою жизнь, успех и устроенность. Но устроить свою жизнь ей мешало неумение сдерживать свой слишком взрывной характер.
У слова есть всегда начало,
Хоть в боли сказано,
Хоть в радости.
Я в одночасье потеряла
Все буквы, что стоят в алфавите.
На перекрестке рифмы встретились,
Но светофора нет - авария.
Неужто мне уже отказано
Рассвет собрать в стихочитание?
И не найти былые строки,
Что были временем описаны.
Я по дорогам вечным странствую,
Но, оказалось так бессмысленно.
За год до её трагической гибели Анатолий Борсюк снял документальный фильм «Ника Турбина: История полёта». Позже он рассказывал: «Не знаю, почему так её жизнь складывается, кто в этом виноват. У меня вообще был вариант названия фильма «Спасибо всем». Все забыли Нику, — не только те, кто ею непосредственно занимался, но и почитатели её таланта, публика, страна. Со всеми покровителями, фондами, чиновниками, журналами все кончено. Ей и писем больше не пишут. О ней никто не помнит, она никому не нужна. Ей 26 лет, вся жизнь впереди, а такое ощущение, будто она уже её прожила почти до конца. Она бодрится, практически не жалуется. Собственно… и пять лет назад не жаловалась. Работы у неё толком нет, образования нет. Но… в ней что-то от ребёнка осталось. Нет отвращения, какое вызывают иногда опустившиеся люди. Её жалко. Я чувствую внутри себя определённую ответственность, но единственно полезное, что могу сделать — снять и показать фильм. Вдруг найдутся люди, знающие, как ей помочь».
Говорили, что Турбина обладала даром предвидения. Уже после смерти Ники Людмила Владимировна со слезами на глазах признавалась журналистам: «Ника предчувствовала свою смерть. Однажды она сказала: «Буль, я умру в 27 лет. Хотя до этого буду десятки раз умирать».
* * *
Я стою у черты,
Где кончается связь со вселенной.
Здесь разводят мосты
Ровно в полночь -
То время бессменно.
Я стою у черты.
Ну, шагни!
И окажешься сразу бессмертна.
Предсказание Ники оказалось пророческим - она погибла 11 мая 2002 года, за полгода до своего 28-летия. В справке о смерти Турбиной в графе «причина смерти» стоял прочерк, а в медицинском заключении было указано, что смерть наступила в результате травмы. Ручкой было дописано: «Падение с пятого этажа, место и обстоятельства травмы неизвестны». Милиция дала определение - самоубийство. Уголовное дело не было заведено. В смерти Ники было много загадок. Одна из соседок Ники рассказывала: «Я услышала крики и выглянула в окно. Напротив дома стояли двое мужчин и показывали руками вверх. На карнизе окна пятого этажа, вцепившись в него руками, висела девушка. Она кричала: «Саша, я сейчас упаду! Помоги мне! Саша, я сорвусь!» Я бросилась звонить в «скорую», а когда выбежала на улицу, девушка уже лежала на земле. Удар был настолько сильным, что джинсы на ней лопнули. Когда приехала «скорая», она была еще жива. Врачи пытались вставить ей трубку дыхательного аппарата в горло, но девушка слабым движением руки выбила ее изо рта. Я не выдержала и ушла в квартиру. До сих пор в памяти ее красивое и почему-то очень спокойное лицо». Когда прибыла милиция, дверь в квартиру никто не открыл. После этого сосед заметил распахнутое окно подъезда на втором этаже. Создавалось впечатление, что кто-то все же был в квартире и успел сбежать до прихода милиции, выбравшись через окно в задний двор.
Альберт Бурыкин рассказывал: «Смерть Ники наступила в результате точно не самоубийства, - возможно, из-за несчастного случая. Поэтому её и смогли отпеть в церкви. Об этом я однажды написал: «Бог не взял её, когда она хотела уйти, но взял, когда хотела остаться». Ситуация здесь зеркальна той, что была за 5 лет до этого (в мае 97-го), - и дом напротив, расположенный зеркально через улицу Расплетина, и сама она - не устало разжавшая руки, как 5 лет назад, а кричавшая больше минуты – «Помогите!» Люди пытались раскрыть внизу ветровку, чтобы смягчить удар - но это было бессмысленно, очень высокий полёт. Я с 90-х перенял от Ники дурную привычку сидеть на окне, свешивая ноги, она так делала постоянно. Возможно, в этот раз - просто не повезло. После операций её координация была нарушена. Да и ведь у неё были большие планы, в частности, Камбурова пригласила Нику сделать свой спектакль в её театре - за месяц до трагедии. Впрочем, в этой майской истории 2002-го есть ещё некоторые детали уголовного характера, которые следствие к делу не приняло, списав смерть на несчастный случай. Были показания жителей дома, что в те же минуты с другой стороны дома из подъездного окна 2-го этажа (этого же подъезда) на улицу спрыгнул мужчина и убежал. Дверь квартиры, из которой упала Ника, была заперта снаружи. Есть много нестыковок в версии следствия. Жаль, что имя Ники страдает из-за этой неясности».
А что же Евтушенко? На вопрос, что он думает об этой трагедии, Евгений Александрович ответил: «Да, ужасное известие... Как все случилось?...Талантливая была девочка, с необыкновененкой. Знаете, я ведь помогал Нике издать ее первую книжку стихов здесь, в России, а затем в Италии, в Англии. Считаю, человеку надо дважды приходить на помощь: когда он делает первый шаг в самостоятельной жизни и когда пытается подняться, впервые оступившись. С Никой у меня связано много воспоминаний. Всяких. Но пока рано говорить об этом. Больно».
Тело погибшей поэтессы было увезено в морг больницы имени Склифосовского, где оно пролежало несколько дней невостребованным, и после было кремировано. Алена Галич узнала о трагедии на 8-й день: «В начале мая я была занята переездом на новую квартиру. К тому же Саша Миронов, сожитель Ники, скрывал ее смерть от всех. Насколько я знаю, он просто беспробудно пил, и ему некогда было заниматься похоронами Ники». Саша – бывший «афганец», в прошлом талантливый актер, но, по словам Алены, «безвольный человек и тихий алкоголик». Хотя бабушка Ники вспоминала о Саше Миронове с благодарностью, считая его надежным парнем, который взял все заботы о Нике на себя.
Проводить Нику Турбину в последний путь пришли лишь Алена Галич с сыном и Саша Миронов с друзьями. Родители Ники в это время находились в Ялте и не могли выехать из-за отсутствия денег. Алена рассказывала о похоронах Ники: «Саша выпроводил нас из морга, сказав, что никуда гроб нести не надо. Якобы тело кремируют прямо в Склифе. И он, и дружки его ушли вместе с нами - они направлялись куда-то на пьянку. Я даже не сообразила, что он врет и при морге нет никакого крематория. …Склифовские служащие тащили гроб с приколотой к нему запиской: «На кремацию в Николо-Архангельский крематорий». Родственники хотели забрать урну с прахом Ники домой, в Ялту, и похоронить на местном кладбище рядом с могилой ее дедушки. Но благодаря усилиям Алены Галич Нику разрешили похоронить на Ваганьково.
Ровно через 40 дней после ее трагической смерти - 25 июня 2002 года Нику похоронили на Ваганьковском кладбище.
Послесловие.
Почти 28 лет своей жизни Ника Турбина пыталась приспособиться к обыденной нормальности бытия. Да, тяжело, практически невозможно жить у постоянно извергающегося вулкана, да, тяжело, практически невозможно принять явление, выходящее за рамки общепризнанной нормальности. Но кто дал определение этой нормальности? Жизнь человека бесценна, и все что нам дано в этой жизни – это любовь. Любовь, дающая понимание и принятие любой нормальности или ненормальности. Любовь, позволяющая нам трепетно и бережно относиться к жизни и будущему наших детей. Любовь, требующая ответственности перед собой и другими за слова, мысли и поступки.
Две тоненькие книжицы стихов, сумка с бумагами, оставленная на полу московской квартиры, и разрозненные, зачастую противоречивые воспоминания – вот и все, что осталось от чудо-ребенка, маленькой девочки с огромными глазами, полной недетской скорби.
Когда-то Ника сказала, что человек похож на стихи:
Однажды в снег
К нам пришел человек,
Он был похож на стихи.
Нас было четверо,
Нам было весело.
Был жареный гусь
И не пришедшая
Еще ко мне елка.
А он был одинок,
Потому что был
Похож на стихи.
В память о Нике Турбиной состоялось 2 вечера её творчества в Театре музыки и поэзии под руководством Елены Камбуровой - в 2002-м и в 2004-м годах, оба – 17 декабря, в день Никиного рождения. На втором вечере были Майя и Людмила Владимировна (она была ведущей), Саша Миронов, около сотни гостей. После вечера Елена Антоновна выложила немногим оставшимся собственноручно засоленную огромную рыбу, вечер был светел, совсем не было чувства, что её нет рядом…
О Нике Турбиной был снят документальный фильм «Три полета Ники Турбиной».
Автор текста - Татьяна Халина.
Использованные материалы:
Материалы сообщества www.nikaturbina.livejournal.com
Проект памяти Ники Турбиной «Ника Турбина «Жизнь моя черновик»
Воспоминания бабушка Ники Турбиной: «По ночам она шептала стихи. И хотела быть такой, как все...»
Воспоминания Александра Ратнера «Голос мой оборвался болью»
Материалы сайта «Википедия»
Воспоминания Альберта Бурыкина
Сборник «Черновик»
Сборник «Ступеньки вверх, ступеньки вниз…»
Сборник «Чтобы не забыть»
Сборник «Стала рисовать свою судьбу. Стихотворения, записки»
Ника Турбина: «я неудачно упала с пятого этажа -- осталась жива»
19 января 2001
Таисия БАХАРЕВА «ФАКТЫ»
Недавно знаменитой поэтессе исполнилось 26 лет
В начале 80-х весь тогда еще Советский Союз заговорил о гениальной девочке-поэтессе из Ялты Нике Турбиной. О ней снимали фильмы, писали статьи, ее показывали маститым профессорам, которые только разводили руками…
В начале 90-х Ника Турбина вышла замуж за седовласого иностранца и укатила с ним в Швейцарию, правда, вскоре развелась и вернулась в Москву. Она продолжала писать стихи, но жизнь не складывалась.
В конце 90-х Ника Турбина шагнула из окна пятого этажа. Говорили, неудачно вытряхивала коврик. Правда, никто в это не поверил.
Сегодня Нике Турбиной 26 лет. От былой славы остались лишь воспоминания, как и о прежних поклонниках и друзьях. Она живет в коммуналке без телефона на окраине Москвы. Пьет, много курит. Говорит, что еще пишет стихи. Но наизусть ничего не помнит. Ее окружение -- две кошки да собака. Журналистов Ника не любит. Вернее, им не доверяет. Хотя и докучают они все реже и реже.
Анатолий Борсюк, автор и ведущий программы «Монологи» (»1+1») отыскал Нику с большим трудом. Со времени их последней встречи, когда ведущий делал большой фильм «Ника, которая… », прошло пять лет. Приехав к ней домой, Борсюк был поражен видом некогда блистательной, уверенной в себе Ники. В странной, неопрятной одежде ее было трудно узнать. Впрочем, Турбина уже редко ждет гостей.
Рассказывает Анатолий Борсюк:
-- Ведь в раннем возрасте у Ники было все -- слава, заграничные поездки, Евгений Евтушенко возил ее в Европу, в Америку. В Венеции она получила престижнейшую премию -- «Золотого Льва», вторая, между прочим, советская поэтесса после Анны Ахматовой, удостоенная этой награды. А потом, лет в 13, начался переходный возраст, мама вышла замуж второй раз, у Ники появилась сестра Маша. Ревность… Нику отправили в Москву. Она вышла замуж за богатого пожилого швейцарца, потом бросила его…
С ней, действительно, очень сложно. Она совершенно не приспособлена к жизни. Умеет стихи писать, и больше ничего. Ей нужен человек, который бы заслонил ее своей спиной, избавил от быта, от необходимости покупать себе одежду, еду, платить за квартиру, пробивать публикации. Не знаю, найдется ли сейчас желающий искренне ее полюбить, помочь… Ситуация очень тяжелая. Склонность к самоубийству? Она у нее с детства. Все руки порезаны -- вены себе вскрывала, в 1997 году шагнула с пятого этажа, еле осталась жива, вся была переломана.
Не знаю, почему так ее жизнь складывается, кто в этом виноват. У меня вообще был вариант названия фильма «Спасибо всем». Все забыли Нику, -- не только те, кто ею непосредственно занимался, но и почитатели ее таланта, публика, страна. Со всеми покровителями, фондами, чиновниками, журналами все кончено. Ей и писем больше не пишут. О ней никто не помнит, она никому не нужна. Ей 26 лет, вся жизнь впереди, а такое ощущение, будто она уже ее прожила почти до конца. Она бодрится, практически не жалуется. Собственно… и пять лет назад не жаловалась. Правда, пять лет назад у нее было желание казаться лучше, чем она есть на самом деле, сохранить имидж, созданный в 80-е годы, изобразить благополучие. Сейчас, похоже, и такого желания нет. Наркотики? Не знаю…
Работы у нее толком нет, образования нет. Но… в ней что-то от ребенка осталось. Нет отвращения, какое вызывают иногда опустившиеся люди. Ее жалко. Я чувствую внутри себя определенную ответственность, но единственно полезное, что могу сделать -- снять и показать фильм. Вдруг найдутся люди, знающие, как ей помочь.
Вспоминает Людмила Владимировна, бабушка Ники:
-- Она создавала радость в течение всей нашей жизни. Но с Никушей всегда были проблемы. Когда она совсем маленькая была, писала сложные стихи, до 12 лет вообще не спала. Я обращалась к врачам в Москве, в Киеве, умоляла -- сделайте так, чтоб ребенок не писал стихи, чтобы можно было нормально жить. Потому что когда Никуша не спала, мы с ней тоже не спали. Жизнь была очень сложная на этом фоне. А чем старше она становилась, тем сложнее. Никуша росла, постоянно влюблялась, и из-за этого тоже много проблем было и у нее, и у родных. Она была очень трудным ребенком, у нее были сложности в школе. Она постоянно протестовала против всего, что ее окружает. Если ты скажешь «А», она обязательно должна сказать «Б». И в том, что касается сегодняшнего дня, все тоже очень сложно. Никуша стала пить…
Рассказывает Майя Анатольевна, мама Ники:
-- Когда Ника была маленькая, лет восьми, к нам приезжала дама из-под Москвы, профессор, она занималась инопланетянами. Так вот, она говорила, что Ника послана из космоса. И еще она мне сказала, что Никуша до 13 лет будет писать стихи, а потом станет такой, какая она сейчас. Ника очень изменилась. Это был ребенок, который писал стихи, болел своими болезнями, жил в своем замкнутом кругу. Сейчас продают детские яйца-киндерсюрпризы, внутри которых подарок спрятан. И вот жил этот подарочек там. Когда ей исполнилось 13 лет, коробочка раскрылась, и оттуда выскочил чертенок. Такой неожиданно взрослый. Нам с ней стало очень сложно, с ней начались беды. Ника резала себе вены, выбрасывалась из окон, пила снотворное, ей было страшно. Я так понимаю, что ей было страшно входить в жизнь, в которой она оказалась… У меня просто сердце разрывается. Иногда единственное желание -- взять кувалду и стукнуть ее по башке. Но когда я смотрю, как она работает в зале и когда она «забирает» зал «Останкино», я думаю: «Это не моя дочь!» А утром она просыпается, и я хочу ее убить. Потому что она пьет водку. С другой стороны, она взрослый человек, и она имеет право делать все, что хочет, и не спрашивать меня. Жизнь связала нас в такой тесный узел, и это заставляет нас страдать, -- ее в первую очередь, меня, да и Машку тоже.
Ника Турбина, 1995 год:
-- Хотите очень большую правду? Что мне сказать о том, что было в то время? Кроме того, что я уже сказала -- холодно, голодно, тяжело. Очень хотелось тепла, любви, людей, рук, глаз, извините за банальность. Очень хотелось трахаться по любви, а не так, за что-то. К тому же, писалось то, что никому на хрен не было нужно. Сначала от этого было херово, потом от этого было кайфно, своего рода мазохистский кайф был, -- слава Богу, что не надо, от этого тепло и замечательно. А потом стало все равно. Надолго. Очень надолго.
… Когда я выходила замуж, мне должно было вот-вот исполниться 16, и когда я позвонила маме, (я не видела ее годы), просила дать мне разрешение на выезд -- иначе надо было забеременеть, а мне не хотелось. Я поняла, что я здесь не выдержу, не выживу, у меня были волосы по пояс, я была худенькая, красивая девочка. Я хотела жить. Вышла замуж -- и очень много потеряла. Мой муж -- милый человек, психолог, у него своя клиника в Лозанне. Ему было 76 лет, итальянец, вполне дееспособный как мужчина, лучше, чем 16-летние мальчики. Так что все это было красиво и трагично -- как растоптанная роза.
-- А как вы видите свое будущее?
-- Никак. Может, у меня будет 10 детей… Я хорошо, кстати, готовлю, а вот шить не умею. Вдруг выйду замуж за богатого, не надо будет штопать, только варить. А если серьезно, то планы на будущее -- как тот бисер, как песок -- сквозь пальцы. Я могла бы ответить: «Вы знаете, Толя, у меня будущего нет, я живу сегодняшним днем и глупыми сентиментальными женскими надеждами». Посмотрим. Но я пишу, это меня еще поддерживает. Может, останусь ни с чем и буду писать, может, меня это загнет, а может, поддержит, -- не знаю.
Ника Турбина, 2000 год:
-- Более-менее все течет, движется. Я заканчиваю режиссерские курсы, режиссер театра и кино. Сейчас как-то подхалтуриваю, то в «Утренней почте» снимусь, то еще где-то, такие мелочи, чтобы как-то на плаву удержаться. Со стихами все прекрасно, пишутся. Жив еще курилка. Я не буду читать, но они есть. Единственное, что случилось, -- если раньше, написав стихотворение, я забыть его не могла, то в последние годы -- может, это из-за алкоголизма -- ничего наизусть не помню, уже надо читать по бумаге. И свой блокнот недавно потеряла со всеми стихами. Было обидно до слез.
… Сейчас в Ялте работы нет, денег нет, все тихо там помирают. Машке 13 лет уже, здоровая кобыла. Думаю, лет до 15 она там поживет, а потом будет поступать в Москве. А что ей делать в Ялте -- на панель идти или огурцами торговать? Мама лежит, очень серьезно больна. А бабушка пашет, как конь.
-- Что это за темная история такая, которая произошла с вами три года назад?
-- Какая же темная? Упала с 5 этажа, вот с этого балкона. Да, очень неудачно -- жива осталась.
-- Писали, что вы вытряхивали коврик…
-- Да, так я сказала. Перед операцией -- а у меня было 12 операций, -- приезжает девушка с микрофоном, у нее профессия такая, старая как мир, а я лежу, умираю от боли, -- и я просто сказала -- «иди на… » И девочка пошла… И после этого начала писать подобные вещи про коврики и прочее. Я что-то там ответила потом, что самое низкое для газеты -- «рыться в чужом белье»…
Сейчас я вас посмешу. Месяц назад меня нашла каким-то левым путем секретарь детского писателя Альберта Лиханова. Я пришла к нему. Лиханов сидел, долго на меня пялился, задавал совершенно хамские вопросы. Наконец, я говорю: «Альберт Анатольевич, зачем я вам вообще нужна? Я свое время потеряла». -- «Я книгу пишу. Вы как подопытная мне очень нужны». -- «Как подопытная?» -- «Ну, как из маленьких гениев дураки вырастают». Я не утрирую, все так и было. На самом деле очень смешно…
P. S. Однажды Ника выступала в Киеве. С ней была мама, которая уже носила Машу. К ней тогда кто-то подошел и спросил: «У вас второй гений родится?» На что Майя Анатольевна в ужасе ответила: «Не дай Бог, достаточно одного».
В статье использованы материалы фильма Анатолия Борсюка «Ника, которая… » и «Ника Турбина: история полета», премьера которого состоится 21 января в 22. 25 на канале «1+1».
«Я родилась – уже раненой...»
17 декабря 1974 года в небольшой ялтинской квартире на улице Садовой родилась Ника Турбина. Ей было 4 года, когда впервые появился этот голос... Он приходил к ней по ночам и не давал покоя. Он диктовал ей сточки совсем недетских, мощных, убедительных стихов. Он приучил ее к тому неповторимому ритму, который чуть позже 9-летняя девочка воспроизводила со сцены – уверенно, четко, без тени волнения, выразительностью своей и абсолютным несочетанием с совсем еще юной внешностью сводя с ума многотысячную публику. Она была совсем крохой (ну что эти детские 4-5-6 лет?), но ее характер уже тогда был железный – она буквально заставляла маму или бабушку садиться у кровати и записывать в блокнот под диктовку... Нику словно прорывало, она зачитывала без остановки, без единой запинки или паузы, доводя себя до исступления. Блокноты множились и пухли, девочка подрастала, начала записывать и зарисовывать сама, а близкие ужасались и боялись за нее – уж больно трагичными получались Никины стихи, словно раскаленное железо, и уж больно много было этих стихов...
В конце зимы 1983 года бабушка Ники, Людмила Карпова, узнав, что в гостинице Ялта остановился Юлиан Семенов, решилась на вполне понятный шаг – отыскала его и буквально заставила прочесть несколько листков из блокнота. Когда Семенов узнал, что автору всего 9 лет, был потрясен: «Это гениально, просто гениально!...»
Уже месяц спустя по его настоятельному требованию в дом Турбинных приехал корреспондент из «Комсомолки», а 6 марта о необыкновенной девочке вышла первая статья... На счастье, или на беду, но с этого дня слава Ники Турбиной стала раздуваться так же стремительно, как и ее блокноты...
Дядя Женя
После выхода статьи последовало приглашение в московский Дом литераторов, где с подачи Семенова состоялись первые публичные чтения стихов и знакомство с Евгением Евтушенко, ставшее роковым. Маститый поэт буквально схватил Никушу за руку и так же, как паровоз тащит за собой вагоны, повлек ошеломленную девчушку на поэтический Олимп. Дуэт «Евтушенко-Турбина» с триумфом зазвучал по все стране. «Величайшее чудо, ребенок-поэт!», - представлял он Нику со сцены. И, по сути дела, он вел себя как талантливый и дальновидный продюсер, отличный PR-менеджер и незаурядный импресарио – начиная с конца 1984 года имя Ники Турбиной не сходило с газетных полос, о ней снимали фильмы и радиопередачи, вышел ее первый сборник стихов «Черновик», фирма «Мелодия» записала пластинки с уникальным голосом совсем юного поэта... Эта неподражаемая манера чтения в сочетании с милым, трогательным личиком маленькой девочки буквально околдовывала публику. Начались зарубежные поездки. Нике рукоплескали в США, Италии. И наконец наступил апогей славы Турбиной: на венецианском фестивале «Земля и поэты» Нике присудили главную премию - «Золотого льва»! Именно к этому так мучительно подгонял свою подопечную Евтушенко. Он гордился ею, но еще больше - собой... До Турбиной «Льва» русскому поэту вручали лишь однажды – этим поэтом была Анна Ахматова, и на тот момент ей уже исполнилось 60... А тут девочка 12 лет! Настоящая сенсация... И рядом – на каждом выступлении, на каждом снимке – улыбающийся Евтушенко...
Ника боготворила своего кумира. А психологи уже тогда предупреждали его – столь стремительный громкий успех способен сломать жизнь не то что ребенка, а даже взрослого, опытного человека, призывали его по возможности ограничить никины выступления и избавить ее от утомительных интервью... Но все предостережения врачей тонули в громе аплодисментов. Поползли слухи о том, что Евтушенко якобы отец талантливой поэтессы. Это была несусветная чушь, распространяемая целой стаей газетных “уток”. Девочке было 12 лет, она почти прекратила учебу в школе и невольно уже начала сталкиваться с первой и основной бедой всех детей-вундеркиндов – своего рода подростковым кризисом...
Ведь ни для кого не секрет, что большинство детей, по-настоящему одаренных в раннем возрасте и столкнувшихся со славой и обожанием публики, после 12-15 лет гаснут, да так стремительно, что для многих из них этот период становится очень серьезным испытанием. Схема довольно проста: одаренный малыш вызывает восторг и удивление, толпа с распростертыми объятиями принимает его и возвеличивает. Маленькому человечку кажется, что все самое грандиозное в своей жизни он уже сделал, всего добился – о нем говорят, им восхищаются, жизнь уже удалась. И если математические способности или технику музицирования еще как-то можно продвигать в ребенке, то уж писательский или поэтический дар как подтолкнешь? По инерции от малыша все еще ждут поразительных скачков в творчестве, все еще глядят завороженно ему в рот, но время проходит – он подрастает, а уровень таланта остается прежним. И вот тут начинается трагедия – толпа жестока и обыденности не прощает, она буквально спихивает со сцены бывших кумиров, едва они теряют способность удивлять. Толпа жаждет новых героев. А талантливые подростки, у которых шквал людского обожания просто «затормозил» творческий рост, оказываются брошенными, никому не интересными и с помятыми лавровыми венками на головах. И венок этот, как ярлык от былых побед, не позволяет им жить жизнью «обычных» сверстников... Подорванная всеобщим обожанием психика все еще жаждет любви, а забвения ребенок не понимает. Для таких подростков одиночество – хуже смерти.
Но Ника никогда не переставала писать стихи, она просто перестала быть «маленьким чудом» - просто в силу своего взросления...
Турбиной было 13, когда «дядя Женя» внезапно утратил к ней всякий интерес. Почти три года они выступали с одной и той же программой. Постепенно поток Никиных стихов стал скуднее, но они по прежнему появлялись, причем не менее сильные, чем первые! Девочку надо было не только таскать по миру, как монокль на шнурке, устраивая творческие встречи «с уникальным явлением в русской поэзии», девочкой надо было заниматься, окружить искренней любовью и заботой. В данном случае считать, что природная уникальность Ники преодолеет все преграды и без участия в ее судьбе людей более опытных, практичных и по-настоящему преданных ей, было роковой ошибкой.
«Я делала много ошибок, дулом направленных на себя...»
Пытаясь определиться в действительности, найти свое место во взрослой жизни, Ника совершила массу странных и нелепых поступков, которые можно расценивать, скорее, как бунт отвергнутого подростка. В 16 лет она вышла замуж за престарелого швейцарца, но, прожив меньше года на его шикарной вилле под Лозанной, сбежала обратно в Россию. «Звучит банально, но патриотический идиотизм, видимо, во мне присутствует», - объясняла она. Затем Ника оказалась в Москве, пыталась учиться, планировала заниматься режиссурой. Был в ее судьбе и актерский дебют – небольшая роль в картине «Это было у моря» (1989). Даже умудрилась попасть в качестве топ-модели на страницы журнала «Playboy», что в принципе и неудивительно – ведь Ника была невероятно красива. В последние годы жизни вместе со своим гражданским мужем Александром Мироновым (вполне талантливым, но спившимся на фоне профессиональных неудач актером, который впоследствии даже не пришел на Никины похороны) руководила театром-студией на окраине Москвы. И все это время, даже в периоды отчаянного пьянства и нескольких попыток самоубийства, она продолжала писать стихи – на каждом попавшемся под руки клочке возникали талантливые строчки. Но ее «самоубийства», скорее, были псевдосамоубийствами. Ника действительно и с балкона до этого прыгала, и на вены свои посягала, но тут же бежала их зашивать. Многие могут подтвердить (и прежде всего, ее институтский преподаватель Алена Галич), что это были не серьезные попытки, а бунтарство, ведь Ника, как никто другой, хотела жить, найти себя...
Но судьба продолжала раскалываться. И до злополучного падения с подоконника московской пятиэтажки Ника действительно сделала множество ошибок. Но они не идут ни в какие сравнения с непростительными ошибками взрослых, окружавших маленькую поэтессу в период ее триумфа, и растворившихся, едва слава Турбиной стала затухать.
Сама ее гибель была расценена публикой ошибочно – писали, что Ника Турбина после многих попыток наконец покончила собой. А это неправда! Вряд ли конечно, ее смерть имела криминальную подоплеку (хотя такого мнения придерживалась Алена Галич, и именно по ее настоянию московская милиция завела уголовное дело по факту убийства), вероятнее всего, имел место несчастный случай. Все знали о пристрастии Ники к алкоголю в последнее время, и о ее неизменной привычке в течение всей жизни сидеть на окнах. Возможно, она неудачно повернулась, соскользнула, сорвалась и упала, с такой силой ударившись о землю, что, по словам соседки, джинсы, в которые она была одета, разлетелись по швам... Но разве не с той же силой она ударилась о землю за 15 лет до этого, когда обожаемый ею Евтушенко перестал отвечать на звонки и письма?...
...Еще несколько дней после трагедии тело Ники Турбиной лежало в морге больницы им. Склифосовского. И только один единственный человек пришел попрощаться с ней, принес цветы, которые кидала к ее ногам когда-то вся страна, взбудораженная предвкушением чуда...Только один человек позаботился о том, чтобы тело кремировали и достойно похоронили...Этим человеком была Алена Галич, дочь знаменитого барда...
... А когда-то увидеть хрупкую девочку-вундеркинда, поглазеть от души и охнуть от изумления стремились миллионы. Теперь же от уникального таланта остался только хруст. Хруст еще одной сломанной человеческой жизни. Здесь никогда не родится ни «второй Пушкин», ни двадцатый. А если и родится по нелепой ошибке небесной канцелярии, то уж наверняка не выживет... Потому что Россия – в меньшей степени страна, а по большей части – все еще паровоз.
P.S.
Благодаря стараниям самых близких Нике Турбиной людей – ее мамы и бабушки, а также благодаря титаническому труду писателя и переводчика Александра Ратнера, который много лет посвятил систематизации архива поэтессы, в 2004 году вышло первое полное, к сожалению, посмертное издание произведений Никуши – сборник ее стихов и записок «Чтобы не забыть» (издательство «Монолит, Днепропетровск). Несмотря на чудовищно маленький тираж всего в тысячу экземпляров, эта книга полностью оправдала свое название: ведь смерть Ники не отменила «преступного» отношения к ее творчеству со стороны «взрослых», ведь предавать забвению великий дар, в данном случае поэтический дар – все равно, что убить поэта. Ника умерла в лермонтовском возрасте, но если Михаил Юрьевич был убит в одно мгновение пистолетной пулей, то дата смерти Никуши весьма сомнительна.
Да, она сорвалась со злополучного подоконника 11 мая 2002 года, и календарная дата точна, но сколько до этого дня пуль непонимания, отчаяния, предательства и лжи пронзили ее сердце – кто сосчитает?...
ОДНО ИЗ ПОСЛЕДНИХ ИНТЕРВЬЮ С НИКОЙ...
Автор - Михаил Назаренко.
Перепечатано из газеты "Бульвар Гордона". Июнь, 2002 год.
- Ника, можно я буду с тобой на ты?
- Господи, нужно! Я ведь еще не очень старая.
- Я тебя разбудил. Что тебе снилось?
- У меня в последнее время ночи без снов. Ничего не снится!
- А раньше снилось?
- Раньше жизнь была - как сон. Милый, хороший сон. А сейчас уже не один год такая "милая" реальность, что со снами затруднительно. Разве что кошмары видятся.
- Что для тебя ночь? Время для отдыха или еще для чего-то?
- Я вообще-то ночной человек, поэтому ночь для меня не время для отдыха. Только ночью я чувствую себя защищенной от этого мира, от этого шума, от этой толпы, от этих проблем. Я становлюсь сама собой. Я наконец-то живу сама с собой!
- Есть такая потребность - быть защищенной?
- Естественно. У каждого человека есть потребность защищаться, тем более в наше, если мягко сказать... время.
- Не стесняйся...
- У меня профессия такая с пеленок - не стесняться. Буду я рудокопом или кем-нибудь еще. Так что все нормально. Хотя я хотела бы иметь стыд. Даже в своих выражениях. Но каждому человеку в жизни нужно спрятаться. Спрятаться и остаться с тем, что тебе близко. Чтобы окружающий мир был от тебя как-то абстрагирован или ты был абстрагирован от окружающего мира. И неважно, ты один или с любимым человеком, читаешь ты или пишешь. Просто ночь - это мой дом.
- Надо быть уверенным в любимом человеке, чтобы спрятаться с ним...
- Безусловно. Поэтому я уверена только в себе, хотя, конечно, часто сомневаюсь.
- Когда ты почувствовала, что слава для тебя кончилась?
- Я не знаю, начиналась ли моя слава...
- Тебя же на руках носили!
- Ребенком я писала взрослые стихи, все восхищались. Все, в принципе, было замечательно, винить и судить никого нельзя. Евгению Санычу Евтушенко большой поклон за все, что он для меня сделал. Но он, наверное, испугался, подумал: "Хватит с ней возиться, а вдруг она больше писать не будет?". Кому нужны чужие беды?
- Ты осознавала, что происходит?
- Да, конечно. Каждый человек не дурак и когда ему делают больно, он это хорошо чувствует, сколько бы ему ни было лет. Но надо учитывать возраст. В 13 лет человек ломается, и неважно, чем он занимается: выращивает цветы или пишет стихи. Началось время выживания.
- Слава ушла, а Муза ведь осталась? И сейчас твое имя всплывает...
- Вы знаете, слава если приходит и она заслуженная, если ты признана людьми, то уйти она не может. Кто-то меня помнит, кому-то я нужна, пусть это будет лишь 20 человек. Два года назад, в мае, когда я как раз была у бабушки в Ялте, раздался телефонный звонок: "Я из Москвы, корреспондент "Новой ежедневной газеты". Хочу сделать о вас большую статью". Я, естественно, сказала: "Молодой человек, извините, но до свидания". Потому что мне стало очень больно. Столько лет прошло и вдруг вспомнили... Господи, зачем это нужно? Я устала и не могу принимать на свою душу новую грязь, у меня нет желания, потому что и так все сложно. Он звонил несколько раз, уговорил меня. Я сказала: "Бог с вами: давайте встретимся". Наверное, было сказано: "Черт с вами!", но это неважно. Мы говорили двое суток - ни о чем и обо всем. Ему нужны были случаи из моей жизни в период забвения. Я ему их все перечислила, рассказала и о том, как в милицию попадала... Появилась статья. Потом Никой заинтересовались другие издания. Показали по телевидению второй "Взгляд" в моей жизни (первый был, когда я была маленькой). Я могу сказать, что испытала после того, как меня забыли, и вдруг мое имя, как вы выразились, всплыло. Наверное, так нужно было. В моей судьбе, в моем существовании на этой земле, видимо, этот поворот был необходим. Но каких-то иллюзий, невероятных эмоций, радостей или наоборот я не ощутила. Может быть, потому, что стала мудрее и спокойнее.
- В 16 лет ты вышла замуж за иностранца, уехала с ним в Швейцарию, лотом вернулась. Что ты там поняла?
- Что, кроме России, я жить нигде совершенно не могу. Хотя это звучит банально, патриотический идиотизм, видимо, во мне присутствует. Я вернулась в Москву, и мозги у меня стали работать как-то по-другому.
- У Цветаевой есть такая строка: "Дура" - мне внуки на урне напишут". Не будут ли твои внуки считать, что ты упустила шанс, покинув богатую Швейцарию?
- Я уверена, что у меня не будет внуков, так же как и детей. По крайней мере, в очень ближайшем будущем. И в очень неближайшем - тоже.
- Ближайшее будущее - это сколько?
- 10 лет. Я боюсь, что не доживу до того момента, когда захочу рожать. Так что о внуках пока не будем. Но если как-то символично говорить, то я вам вот что скажу: думаю, что слово "дура" обо мне не напишут только потому, что я совершила поступок. Впрочем, не знаю, можно ли это назвать поступком. Я действие совершила - вышла замуж и развелась! Я вас не закурила? Сейчас форточку открою. А то вы здесь задохнетесь.
- Не открывай, ты носом шмыгаешь.
- Я от воздуха не шмыгаю. У меня аллергия от нашей кошки, она везде оставляет следы, шерсть. У меня же астма была в детстве. Но я как-то переросла - прошло. Я аллергик жуткий - именно на кошек, рыбок и птиц. А на воздух выхожу - и мне сразу легко и хорошо. В детстве врачи говорили, что у меня аллергия от космической пыли, то есть от всего. Мы с мамой катались со смеху.
- Какие твои любимые сигареты?
- "Кэмел". Но у меня сейчас на них нет денег. Я люблю курить - по настроению.
- А пьешь много?
- Не так, как алкоголики пьют, а так, как вообще люди выпивают. Иногда хочется нажраться - тогда нажираюсь. Про меня "Комсомолка" написала, что я люблю бегать босиком по Арбату, валялась пьяная под столом, что я хорошенькая, глаза у меня голубенькие, хотя они зеленые. Статья меня шокировала настолько, что я не знала, куда от стыда деться. "Комсомолка" - это все-таки не хрен собачий. Я с нее в своей жизни начинала. Обидно! Нельзя же, извините, писать только о том, как я трахаюсь или пью водку. У меня же есть еще какая-то духовная жизнь!
- Нет претензий к маме, к бабушке, что они воспитали тебя такой тепличной?
- Ну, какая же я тепличная? Я в 13 с половиной лет ушла из дома и больше не возвращалась. А по хозяйству – и посуду мыла, и стирала, и с собаками гуляла. От каких-то ударов бытовых любой нормальный родитель, который себя уважает, естественно, своего ребенка будет оберегать. Зачем же его кидать под колеса машины? Притом я с детства моталась по всем странам мира, выступала перед огромными аудиториями. А в Штатах на меня накидывались очень крутые репортеры с провокационными вопросами, которые можно было задавать политическому деятелю. Смешно: стоит взрослый идиот и задаёт ребёнку дикие вопросы… Я думала: «Ты же взрослый человек, у тебя есть всё, ты что идиот? Или как?».
- Как к тебе относились в школе ученики, учителя?
- У меня было все совершенно замечательно с моими ровесниками, с ребятами постарше – неважно… Но если брать учителей, директора, то я стала врагом народа сразу же, как только они узнали мое имя и фамилию. У меня и в театральном институте такая же ситуация. Это было всегда. Мне сейчас фигово. Все рухнуло, рухнуло…
- Как это «все»?
- Ну все! Давайте так начнем… Вот, к примеру, с семьей напряг! Жить скоро будет негде. Денег нет. Из института поперли. Пытаюсь восстановиться и не знаю, чем это закончится. За последние полгода как-то все на меня так наехало, что я чувствую: нет сил справляться, крыша едет.
- Почему такое неприятие в институте? Чем ты раздражаешь педагогов?
- Вообще-то, по идее я, видимо, не так заявление написала… А если смотреть в корень… Есть у человека, допустим, маленькая власть, а сам он по жизни ничто, и если у него появляется возможность на ком-то отыграться, то почему бы и нет? Вроде милиционеров: дай им участок метр на метр, и они уже это не упустят. Будут так измываться над людьми!.. Когда я училась на первом курсе ВГИКа, устроилась дворником, приходила усталая после работы на занятия, а мне говорили: «Ты пила всю ночь!»… Я сегодня пришла домой в полвосьмого. Мы с подругой всю ночь ругались и перебили всю посуду. Ирка, моя двоюродная сестра, открыла дверь: «Ты что, с бодуна? Ну дыхни!.. Нет, не с бодуна». – «Нервы, моя родная, - говорю, - нервы». Принимаю душ. Ирка говорит: «Ну, ты – атас!». И сажусь краситься. Думаю: «Если корреспондент увидит меня, то обалдеет». Голова болит, глаза слезные, руки трясутся. Говорю: «Ирка, сейчас придет человек, начнет задавать вопросы, и самое ужасное, что я ни черта не смогу ответить более или менее приличное. Только потому, что мозги не варят, сил нет. Единственная мечта – упасть на голом полу и спать». Я была такая уставшая, выпотрошенная. Но полтора часа до вашего прихода вздремнула…
- Жизнь тебя стегает и стегает?
- Она, наверное, всех, как ни крути, стегает. Ну и мне достается.
- Родственники не могли помочь?
- Все, кроме бабушки, были заняты своими делами. Меня ведь на самом деле никто не понимает: ни мама, ни друзья, ни возлюбленные. У всех какая-то задняя мысль. Но это нормально, даже не обижает. Мне – все равно хорошо! Я живу, я радуюсь.
- Когда тебе в последний раз дарили цветы?
- По-настоящему, как бы я хотела, - полтора года назад. Мне дарили цветов очень много, но это все было не то. А последний раз – неделю назад. Молодой человек мне нахамил, я задела его самолюбие. А когда у молодых мальчиков подрываешь самолюбие, они становятся страшными. Он потом понял, что был не прав, принес большую-большую розу. И сказал в досаде, что я не женщина. Я действительно не смогу, наверное, готовить, стирать с утра до ночи рубашки и трусы, штопать носки, рожать детей, ходить в бигуди и в застиранном халате. Это я, конечно, утрирую, но я не смогу хранить очаг. Потому что у меня в голове – ветер, в заднице – шило и так далее.
- Почему ты не сможешь рожать детей? Что-то со здоровьем?
- «Что-то» – само собой. Потому что здоровье у меня такое «хорошее», что пора в могилу. Нет, это не смешно. Это серьезно. Мой ребенок должен быть обеспечен. Мама – это замечательно, но когда мать-одиночка – это ужасно! Ребенок все равно недоразвитый вырастает, с душевной травмой. Имею ли я право рожать? Родить, конечно, можно. Эгоизм мой будет удовлетворен. А дальше что? Чтобы родить ребенка, нужно нести за него полную ответственность и знать, что ты посвятишь ему все, что возможно, и не только в мечтах, а реально. Я вижу, что мне это не светит, у меня это не получится. Я бы не хотела, чтобы у моего ребенка было такое детство, как у меня (я не имею в виду поэзию, славу).
- Твои партнеры не обманывают ожиданий?
- Иногда обманывают. Но по этому поводу не стоит плакать. Слишком много в жизни других радостей, которые выше и больше. Тем не менее это мне тоже нравится. Я никогда не отрицала, что вырасту настоящей женщиной, а не фригидной идиоткой.
- Ты никогда не завидовала блудницам?
- Да я сама вроде такая… Блудницы в годы юности доставляют великолепные удовольствия своим мужчинам, они – потрясающие куртизанки! А потом остаются у разбитого корыта – как я сейчас…
- Даша Асламова, известная журналистка, сказала мне, что нет таких женщин, которые не продаются. Предложи миллион – и любая, даже самая-рассамая, прыгнет в постель…
- Я не вижу здесь ничего страшного и плохого. Давайте скажем так: продается, наверное, любой человек. Так принято в этом страшном мире, как ни крути. А если жутко продаются мозги? Человек теряет к себе уважение, потому что ему приходится продавать свою голову – за тот же миллион. Или я ошибаюсь? Но можно ли продать свое духовное начало? Ну, если относительно Фауста, тогда – да. А так, мне кажется, нет, нельзя. Наша жизнь построена на купле-продаже. Вот ты продал свое тело и при этом не потерял что-то главное. Ты продолжаешь уважать себя только потому, что можешь еще любить. Можешь что-то отдавать бескорыстно, делать бескорыстно. И встает вопрос: продался ли ты по-настоящему? Продалась какая-то твоя внешняя оболочка. Ну и Бог с ней!
- Этой теорией может успокаивать свою совесть любая проститутка. Скажет: «Я продаю только тело, а внутренне остаюсь на высоте…».
- Так оно и есть. Для проститутки это не может быть оправданием лишь в том случае, если она пустышка и у нее, кроме того, что есть между ног, ничего нет. И говорит она так, чтобы успокоить себя или маму, которая знает, что ее дочь зарабатывает на панели. Я не осуждаю проституток. Если ты личность, продавай свое тело, пока не встретишь кого-то или что-то, после чего тебе больше не захочется этим заниматься, а захочется работать, как все люди.
- Да не получается так, Ника! Профессия накладывает отпечаток, человек становится циничным, вульгарным…
- У меня получается! Главное, что у меня получается!
- Ты хороший застольный товарищ. Коньяк часто пьешь?
- Коньяком прошлой зимой угощал меня Александр Любимов. А я, бедная, так волновалась, что у меня периодически проливалась рюмка. После пятой я уже, правда, не волновалась. Самое главное, он мне подливал и сам пил, пока не кончилась бутылка. Так мы готовились к «Взгляду». Это благодаря тому журналисту, который написал обо мне статью в «Новой ежедневной газете», я снова во «Взгляд» попала. Скажите о его статье свое мнение.
- Если он там работает, он профессионал…
- Понимаете, бывает жестокий профессионал, без души. А профессионал должен быть с душой. Тот журналист тыкнулся во «Взгляд», стал вторым человеком после Любимова. Пришел ко мне неделю назад. Сидит и начинает ныть… А меня что-то зло взяло. Я чего злая была? На меня с долгами наехали. Я встаю с кровати и говорю: «Хватит пи…еть! Если бы я, как ты, получала две тысячи баксов, то, клянусь тебе, надорвала бы себе жопу, но оставалась бы еще сама собой. А ты мне заливаешь, что потерял себя, а теперь только зарабатываешь деньги и не можешь писать. Не верю, не верю!..». Господи, дай мне «бабок», чтобы я не думала обо всей этой ерунде! Я столько сделаю! Этот проклятый быт из меня все высасывает, все силы отнимает.
- Ника, от быта не избавиться. С ним надо просто сжиться. Я это знаю по опыту. Я все-таки старше тебя…
- Вы – мудрее. Поэтому мои слова звучат более откровенно, безапелляционно. А кто вы по гороскопу?
- Весы.
- Какая прелесть! Весы – это тот человек, с которым могу общаться и найти общий язык. А у меня более безответственный знак. Он должен переплыть фиг знает сколько морей, чтобы чего-нибудь достигнуть. Вся жизнь его в сумасшествии! Он стреляет в сердце, а все его стрелы возвращаются обратно. Ясно, кто я по знаку?
- Стрелец.
- Интересно, а каким вы были студентом?
- Пил вино, пел под гитару.
- А не было мысли пойти по музыке?
- Я считал, что у меня голоса нет.
- Извините, а что у Макаревича голос есть? Или у Гребенщикова?
- В общем-то они нормально поют. У них хорошие тексты.
- Они не поют, у них нет голоса!
- Какая разница? Ведь звучит поэзия!
- Да, это затрагивает. Но голоса у них нет никакого! Гребенщиков вообще, извините, дребезжит, как старый больной.
- Расскажи о ком-нибудь из твоих знакомых...
- Я вам расскажу об Алене Галич, дочери поэта Александра Галича. Я училась во ВГИКе, наш курс назывался режиссерско-актерским. Второе полугодие первого курса должно было основываться на Чехове. Хочешь не хочешь - хоть тресни! Кого ты любишь, никого не волнует. А я Чехова не люблю и никогда не любила - просто откровенно! Я сыграла ведьму в постановке по его раннему рассказу. И надо было что-то написать по режиссуре, а я в ней - автобусная остановка, ни фига не соображаю. Мне надо играть - я буду играть. Скажешь, что мне делать, и я сделаю так, что ты умрешь. Прихожу к Галич. "Алена, - говорю (я с ней на ты), - тут такая фигня, ничего не понимаю! Я никогда с этим не сталкивалась и не хочу. Диктуй, я буду записывать". А Алена окончила ГИТИС у Гончарова. Она мне все сделала, и я, естественно, получила высший балл. Все обалдели: "Ой, какая ты умная!". Я говорю: "Ребята, спросите меня по этой теме - я вам ни слова не отвечу". Нравится тебе эта история? Ну вот, уже на ты с тобой перешла. Неудобно.
- Спокойно, не комплексуй. Что ты вдруг смущаешься?
- Моя бабушка (а она интеллектуал законченный, "осколок интеллигенции") говорила мне в детстве: "Если ты с мужчиной на вы, а потом переходишь на ты, никогда не извиняйся". Я спросила: "А если он старше меня, как я могу?". - "Ты - женщина!". Вот такой у нее прикол по жизни. Она может ругаться матом, как извозчик, но слово "мужик" или "баба" ни за что не скажет. Ей тогда лучше не жить. Меня иногда ругают, что я матом ругаюсь. Просто с помощью мата можно сочно отвечать на любые вопросы - он как бы все собирает. Удивительно! Раньше, наверное, все было по-другому. Вот я слушаю бабушку, маму - их рассказы. Если мат в них вставить, теряется все!
- Ты, наверное, хочешь поговорить о высоком?
- Это было бы прекрасно!
- Мне кажется, мы накормлены высоким под завязку...
- А грязью мы не накормлены? Грязью - еще больше! Лучше погрязнуть в высоком, если это возможно... Без этого человек, не вечность, а дерьмо. Надо и книги читать, и молиться, и думать о высоком,и трахаться!
- Это ты для себя так уяснила. А обычно одно считается возвышенным, а другое - низменным. И не дай Бог это смешивать...
- Все просто. Существует тело, радости тела. Человек любит поесть. Ему хорошо, когда он сходит в туалет. Он любит спать. Любит секс. Это нормально. Зачем это скрывать и запутывать? Я поэт, но разве у поэта ничего нет ниже пояса? Пока кровь молодая или не молодая, этому всему надо радоваться. Зачем люди живут? Чтобы любить друг друга. Это жизнь, это природа! Это - как растение, как цветок... Когда я в 12 лет увидела половой акт по видику, мне было очень интересно. Это - как первая сигарета, как первый глоток спиртного. Но ты знаешь, без глаз никакой секс не смотрится. Если отрезать лицо с глазами, то - смехота одна!
- Стать актрисой - это у тебя очень серьезно?
- Да, я хочу что-то сделать на сцене.
- А не будет ли это твоей очередной иллюзией, которая потом развеется?
- Я давно не строю иллюзий, выросла из них. Ты знаешь, как иногда бывает тяжело! Приходится брать себя за жабры, успокаиваться и говорить: "Хорошо, я дальше не пойду". Потому что так надо.
- Но соблазны ведь были?
- Конечно. Я подвергалась им не раз. Но я могла противостоять. Сделать что-то страшное - зачем это нужно? Кстати, в этом интервью, записанном на диктофоне, на который я сейчас смотрю, я очень часто употребляла слово "страшно". Подумай над этим. (Раздается телефонный звонок. Ника поднимает трубку, говорит мне: "Это Лика, моя квартирантка, волнуется за своих детей". Дальше говорит в трубку).- Твои дети в порядке... Что они ели? А я откуда знаю?.. Но у меня же тоже нечего кушать, ты же знаешь... Господи, ты что, думаешь, я бы их не накормила ?.. Какие яйца?.. Ты яйца, б... положила, знаешь куда, - на балкон, а не в холодильник... Шесть яиц осталось... Не знаю, кто остальные съел. Никто, б... не ел, а яиц нет... Я жрать не хочу... Хорошо, сделаю им омлет из шести яиц... Слушай, Лика, хлеба, в принципе, тоже нет... Ты когда приедешь?.. Слушай, привези что-нибудь выпить. .. Хорошо... Давай... Все... Целую!
- Ника, ты такая серьезная вдруг стала...
- Ты хочешь, чтобы я смеялась? Считай, что серьезность - обратная сторона смеха.
17 декабря 1974 года – 11 мая 2002 года
Ника Турбина Дневники 2000 - 2002 (выписки)
* * *
Жизнь много раз успела мне показать изнанку и лицо. Посевы, рост и всходы. Что собрала я — расскажет время. Главное — я не лгала, не предавала, боль чужую брала. Делала много ошибок, дулом направленных на себя. Была как во сне дурном. Заканчивающемся знаками обид.
* * *
Прощать не можем. Жалеем себя. Гнев направляем на страдающего, такого же невежды, как и ты. Правде в глаза никто не хочет посмотреть, вникнуть в жизнь другого, понять его болячки, воспитание, комплексы. Если жизнь не похожа на твою, значит, он уже гад. Выхода из подобного тупика никогда не будет.
***
Говорят, есть место счастья. Туда зову людей, но они не идут: «Потеряем, что имеем. Найдешь, тогда и придем...» Спешу, буду по компасу искать. Люди плачут, молятся. Просят у Бога счастья. А Бог говорит: «Нужно любить. Идите за мной, я приведу вас туда, где много земли». «Нет, мы разучились работать... Лучше помолимся. Бог поможет», — отвечают они.
***
Родившись, человек растит свою душу. Делаю попытку сказать это моими стихами. Душа бессмертна в стремлении к добру. Остальное — тлен. Это очень важно. Это моя миссия.
***
Обиды захлестнули меня, и сейчас не могу от них избавиться. Обида — тяжелое наказание человеку, который не разобрался в своем предназначении на Земле, преступно перебросив свои задачи на других.
* * *
Постепенно освобождаюсь от обид. Не просто. Человек делается глухим. Обида нарушает жизненный процесс, приводит к катастрофе. Эту душевную болезнь вылечить можно только любовью. Думаю о своем эгоизме, о тяжелых исканиях радости жизни. Радость бесполезно искать, она должна быть с тобой постоянно; не та радость, к которой мы привыкли, а умиротворение.
***
Меняется все. Остается незыблемым одно: прощение и любовь спасают человека. Странно, что люди понимают это, а делают наоборот. И даже глубоко верующие делают то же самое. И мало живут, и даже перед смертью полны желания совершить зло. Не хотят задуматься, что ждет их детей, внуков... Оставляя благополучный дом, решают, что они выполнили свою миссию.
***
Устала вспоминать о прошлом, шершавом. Хотим поступков новых, не лукавых. В глаза смотреть и радоваться дню. Забот прибавится, зато легко на сердце.
***
Куда девать года, которые я мнимо пронесла сквозь будничную жизнь? Запрятав чувства, желания в простой мешок, не ощутила радость жизни. Боялась дел любых. Казалось, все могу. Должны в меня поверить, а не смеяться над неумением одеваться, говорить, ходить и просто жить. Уверенности нет, что сберегут другую Нику, когда она придет спустя столетья вновь. И будет меж людей страдать.
***
Кожа сдернута. Боль пронизывает. Боль тех, кто оступился, найти не может себя. Душу радостью заполняю — вянет она от тоски. Ищу дорогу. Душа — нараспашку. Сердце разошлю в конвертах туда, где люди ждут добра. Сжалась душа, ворчит: «Смотришься глупо. Смешна. Пальцем указывают на тебя. Пора застегнуться.
* * *
Нельзя заставить добрым быть. С богатством этим суждено родиться. Мне скажут: «Как ты надоела — все об одном и том же. Мы проповеди слушаем и храмы посещаем. Дай для себя пожить...».
***
Сижу под деревом. «Ты отдыхаешь?» — спросил меня друг. «Нет, работаю, разговариваю с деревом».
***
Жизнь научила мизерному счастью: собака встречает визгом, кошки клубочком уткнулись в шею. Какая радость просто жить! Нет; не хочу умирать!
***
Как хочется начать сначала жизнь и улыбаться тем, кто был со мною груб и бессердечен. Не отвечать им тем же, многие ни в чем не виноваты. Щекотливая деталь — гордость, или желание показать, что ты умней (как это смешно), навеки разрушают связь с прекрасным человеком. Я любила рожи корчить и позы принимать намеренно вызывающие: человек, посмотрев на меня, отвернется, а ведь простое чудачество может обидеть на всю жизнь. Если я обидела кого-нибудь, — простите меня. Сейчас мне стыдно вспоминать об этом. Ах, как жаль, что я больше никогда не увижу этих людей. Давайте договоримся — не будем обижать друг друга.
ПОЛИТИКА
Мысли ерзают по знакомым переулкам. Иногда забредают в интеллектуальное учреждение. Вяло шевелятся люди. Как паутиной покрытые. Клубки змей и носороги. И притаившиеся в кабинетах воры. Все вроде бы при деле. Лейтмотив разговоров — политика. В перерывах, за столом с едой толкуют о святой любви, в грудь, украшенную бабочкой и золотым крестом, бьют с умным видом, доказывая правоту; сказанную мудрецами еще до нашей эры. Лишь бы день прошел. Успеть отправить за рубеж зеленую картинку — царь разрешил. Тем временем толпа в обносках «секондхенда» подсчитывает копейки, как прожить еще недельку, не сдохнуть бы вконец, доказывая свою причастность к Боту. Страна тихонечко в хаос погружается без землетрясения и цунами. Мечте моей прислониться некуда. Мечта, она хрупка, обидчива, недолговечна. Ее сломать легко. Пытается она пробиться, но циники висят вокруг, без денег никуда не ступишь.
***
Много усталых сердец замкнулись в обидах. В воображении рисую несуразное, холодное, душное — мое напридуманное. Разбуди душу и увидишь, что Жизнь прекрасна.
***
Уходят годы. Поколения исчезают без благодарности и скорби. Природа знаки подает, что жить, как мы, нельзя. На пае взирают дети. А мы, заполненные суетностью жизни, рассуждаем...
Научилась улыбаться, Бог дал улыбку для этого. Непросто создать в душе гармонию доброты, нежности и сопереживания другому. Учусь ополаскивать сердце от печали. Вытяну руки к свету, думая о любви к Миру, Космосу... Ни малейшего недовольства. И промывай сердце этой энергией. Только сегодня смогла это сделать.
***
Опрокинулась сегодня в мир иной. Никто не нужен, кроме одного — Всевышнего. На работе, с детьми. В магазине, по улицам хожу — Он рядом. Хорошо всех любить — прощать завистников, даже воров пожалеть. Счастья нет у них, предавших человеческую суть.
***
Росток, тянущийся веками, не спрашивает разрешенья. Не думает, что тысячу веков придется шарить в темноте, судьбу построить, прочесть томов десятки, не разобравшись в смысле, и перед смертью белую страницу приоткрыть.
Цветы бывают разные: студеные и жаркие — их разнообразию нет конца. Восхищаюсь их возможностью быть независимыми. Их срывают, каждая борется, чтоб оставить след свой: запах, цвет, подлиннее стебелек, а главное — любовь, которая продолжает жизнь на земле.
*** О РУССКОМ НАРОДЕ
Страдаю о русском народе... Он — как дитя. Не осознал свободу. Гордый и в то же время поникший от вечной нищеты. Жесток? Нет. Его жестокость скорее похожа на месть. Да и месть не от сердца. Умеет прощать и забывать обиды. Мелочен от вечной бедности. Услужлив, порой по-рабски покорен. Себе на уме, но, как правило, остается в дураках. Отчаянный, но замкнутый. Невежествен. Но душа у этого народа великая. Он победит. Может быть, пройдет тысячелетие. Это так мало — будем ждать.
***
Страстно думаю о родине: маленький ребенок. «Как победить бездушие?» — стенают на кухнях. Болтовня на миллионы лет.
***
Пламя воображения заставляло сбегать к знакомым. Покоя не приносило. Было скучно, мелко. Тянуло к книгам, в тепло. Заумные речи кожу воспаляли: все себя убеждали, что жизнь нестерпима. Оправдывались: «Надо бы жить иначе...» Устало шумели в споре и, выпроваживая, защелкивали двери на множество замков...
***
Страна, люблю тебя со всеми твоими неурядицами, глупостью в поступках, нерешительностью в действиях, постоянными проблемами; за твои сражения с ветряными мельницами, тайну терпения. Собери мысли добра своего народа, посей над землей, вырвав прежде сорняк. Не бойся ничего. Ты победишь. Я буду рядом.
***
Что случилось с моей страной, такой желанной, многоликой, чуткой и доверчивой, всегда убогой, гордой? Не дают расправить плечи народу русскому. Бросают его на поруганье, кому не лень — легко, непринужденно, за тридцать сребреников. Помню, как по телику вещал наш царь, иноземцев успокаивая, что успеет разорить свою страну, пока стоит у власти. А я ведь бегала на площадь — глотку драла, оказалось — за дельца, который погубил десятки миллионов душ. Ему не совестно смотреть в глаза детей. «Мой народ, россияне»,— только и мог он сказать. А этот демагог с красоткой шустрой, помешанной на побрякушках, играющей леди в стране, где гибнут люди, как тараканы под спреем импортным? На колени тебя поставили, Россия. Опять буржуи встали у руля, запихивая глотки семгой. Разворовали землю, дворцы построили, и началась игра в Элиту. Все врут, глядя в глаза друг другу. Думают, что они живут. Всевышний разберется, кто прав, кто виноват. Верю: победит душа. Народ проснется.
***
Построить дом или разрушить, естественно, не одно и то же. Но есть дельцы, не видят разницы. Как подчинить другого, они решают, где выискать сюжет для нового убийства, как изощреннее насиловать юные тела. Удивляюсь, как народ так быстро смог потерять человеческий облик. Внезапно смириться с участью своей — униженной и оскорбленной. Будто не было советской власти, а был лишь сон. Или параллельные миры решили подшутить, перенести пространство-время и возвратить нашествия монголов и татар на Русь. Вот чудеса! А говорят, чудес на свете не бывает. Нельзя понять менталитет народа, который за основу жизни выбрал предательстве и воровство. Такое общество не может выжить — съест самое себя. Его растащат разумные народы. Будь то на небе или на земле.
***
Какое счастье — идти по земле, пусть израненной, но своей, исцеляя ее любовью. Я верю, люди придут к согласию. Не станет злато смыслом жизни, а расцветет душа, успокоится народ. Будет мирно растить детей, любить близких и землю поливать живой водой.
***
Существовать народ не может без веры и идеи. Зачем живет? Нужна ль ему любовь к земле, друг к другу? Понять, что чистить зубы и отращивать ногти,— не предел мечты... Есть душа, которая питает мир разумом и творчеством. Я знаю: не может русский человек погибнуть от невежества и страха. Его должна спасти любовь и новое понятие Веры и веры в человека.
***
Он переплыл два моря и океан, чтоб узнать, как мы живем. Смотрели на него и думали: нам нечего показать. «Возвращайся назад». «Нет, останусь. У вас прекрасная земля. Я буду жалеть ее, и скоро она подарит мне то, что вы не увидели».
///БОРЬБА СО ЗЛОМ - ВЫСОКИЕ ПОРЫВЫ – НЕ ДАТЬ ПОГИБНУТЬ
Жалкие потуги к жизни — все на волоске висит. Тесно на земле и душно от желаний жалких, ограниченных мелкими страстями,— рассудок потешать ненужными ленивыми делами, умножая злость и зависть. Для чего все это? Неужто это смысл жизни человека? Что создаешь ты, Человек, то уничтожаешь тут же. Безысходная тоска сражает наповал. Все эфемерно, и жизнь так коротка. Найти хочу выход.
***
У любого человека есть задумка. Не мечта, мечта — лирика. У меня задумка — взять пистолет и убить вора, который не дает вздохнуть свободно. Больно в этом признаться.
***
Воевать не шла с мудростью века, рассудку уступала. Чашей весов собирала вековые сомненья толпы: слезы, обиды, страданья, болезни — все подобрать я должна и поджечь. Долго будет гореть костер века — Зло живуче. Пока не появится один, кто ни с кем не сравним. Швырнет в пепел живую щепотку добра. Будет неумолим. Предателей осудит строго. В небольших храмах и церквах подвесит, чтоб знали в лицо Зло.
***
* * *
На планете, которая Землей зовется, высокие порывы понуждают умереть. Давайте хищников-людей попробуем остановить от новых преступлений. Они навечно связаны с бездушными делами, где корысть правит ими. Они исчезнут в космическом огне. Носить такую ношу не позволит рассудок Космоса. Он собирает души, дающие любовь и радость людям. Об этом можно много говорить, но главное — поверить.
Хорошо бы оказаться в поле, попросить напиться землю да святую птицу. Разбудить дыханьем травку да цветочки. Вместе пошептаться о желанной воле. Полететь к солнышку, погреться в лучиках, окунуться в реченьке и у вещей рыбки выпросить любовь.
***
***
«Словам не верю. Подержу в руках — тогда убедишь. Наплела мне короб о любви. Пойди и приведи»,— сказал мне скептик. Спешу на улицу. Решила спрашивать прохожих. Толком объяснить не получалось, примет не знала: во что одета, ходит по земле или летает. «Встречали ль ту, которая веками старалась мир преобразить для счастья?» Плечами пожимали и уходили прочь. Возможно, прячется, сама боится выйти из укрытия — забилась в щель. Кто-то подсказал спросить компьютер. «...Как правило, она живет в душе...»,— отозвалась машина. Озаренная, я к скептику спешила. «Давно я душу продал по оптовой цене»,— ответил он лениво.
***
О смысле жизни.
Я в Ялте. Бабушка просит меня написать воспоминания о Юлиане Семенове. Представляю себе ситуацию моего творческого начала и вдруг без него... Меня бы тогда не было как поэта. Это он первый обратил внимание на мои стихи, не усомнился в том, что автор я, несмотря на непривычный для людского сознания мой возраст. Это он бескорыстно, щедро, благородно, весело, сопереживая о моей судьбе, помогал мне утвердиться первое время (пока был жив) на тропинке поэтического начала. Потом — уже не было. Последнее мое выступление перед аудиторией было в Ялте, в театре им. Чехова. Я только что прилетела из Америки. Юлиан представлял меня зрителю. Он был тогда печальный, и мне страшно было смотреть в его глаза. Я чувствовала, что у него что-то неладное в душе. Тогда он был особенно нежен, по-отечески гладил меня по голове, а я вдруг задала ему вопрос, в чем же смысл жизни. Он не сразу ответил. Возможно, на людях он не решался сказать то, что знал всегда. Стал говорить что-то умное, философское, я почти не слушала. Я знала, что смысл жизни только в доброте к людям, и это я читала в его глазах. Это была наша последняя встреча. Впоследствии я поняла, что как поэт никому не нужна. В результате стала стесняться своих стихов и пыталась мучительно и трагично найти себя. Уверена, если бы он был жив, моя судьба как поэта сложилась бы иначе. Я несу в себе память о Юлиане Семенове, как о человеке совершенно неординарном для нашего сурового времени, когда личность не является жизненно необходимой для общества.
2000.
***
///СТРАНА ПОПУГАЕВ
Оказалась я на планете, в стране попугаев, Где утрачены мысли и вещие сны. Поговаривали, будто люди здесь обитали, В небо головы поднимали, Жили, как Бог велел. Кто-то взял меня и подбросил К попугаю, достойному времени, С опереньем заморским, ярким, А зовется он «новым русским». «Где же старые?» — я спросила. «Этот вид уничтожен, Мы, добытчики новой планеты,— Покупаем и продаем. Нет преград, мы — хозяева дел». В обязанность мою входило следить за кормом, пыль стирать с антиквариата, с древних пифосов и амфор, кубков, масок золотых, ваз керамических — все не перечислить. Хозяин, видимо, свез в свои хоромы сокровища из Крита. И лампа Аладдина висела тут же. А рядом в полстены, в оправе золотой, как украшенье,— черный крест. Прошло два дня. Не замечал меня хозяин: я — рабыня. Дом заполняли его друзья. Премудрость языка мгновенно я постигла: Убить, забрать, закрыть, перевести, трахнуть, Обнести и тусоваться... Еще с десятка два иль три глаголов Из клювов вырывались, разбиваясь О черный, деревянный крест. Осколки разлетались по углам, Я подбирала их, когда все спали. Сегодня собрался особый вид пернатых. Весь дом готовился к приему их. Я не имела права рядом быть, Но любопытство верх взяло Над этикетом престижного дворца. Вдоль стены стоял сосуд в рост человека — Наверняка, зерно хранили в нем Народы древних лет — С широким горлом и округлой формы. Я забралась в него и наблюдала. Их было восемь: украшенные драгоценными камнями, они клевали и курили травку. Прислуживали им только попугайши. Танцы начались, и музыканты старались не ударить в грязь лицом. Катилась речь тяжелая, хмельная. Один из попугаев крыльями взмахнул и крикнул: «Пленили весь народ — хвала нам, слава! Порешить осталось одного, и баста!» Они запели угрожающий, победный гимн. В меня летели слова глаголы, Минуя крест. Боль острая сознание пробила. Очнулась. Тишина. Передо мной Хранитель мой на черепки распался — Гнев слова равносилен пуле. Я громко зарыдала. Неужто нет спасения от рабства? Вокруг все — попугаи И ни одной живой души. Окно открыла: «Возьми меня к себе, Иль помоги найти страну любви...» «Идем»,— сказал Он. Я протянула руку.
----
Хочу попасть в театр, где играют Шекспира. Без крика, спокойно. Кровавые интриги разрешаются в сдержанном, бытовом слоге. Это их жизнь, сплетенная веками из сетей зависти, алчности, любви. Умно, по-джентльменски происходят смены судеб людей, страны. Театр горит от накала страстей, но голоса актер не повышает. На пьедесталах улыбаются короли и королевы, хотя их жизни уже теплятся на кончиках шпаг. Все покрыто тайной. Кажется так им. «Быть или не быть?» — он произносит шепотом, вдохновенно и светло, с Богом говоря. Все было, все будет снова.
==
***
***
Прихожу к выводу: много страдала напрасно. С двенадцати лег тихо умирала. Жаль, задержалась. Законы жизни не знала. Мозолила глаза себе и другим. Утехи постепенно рассосались, превратились в кляксу. Дико вспоминать, что творила: вначале от непонимания мира, затем от ситуаций, неразрешимых вследствие комплексов моих. Слышала ложь; слушала, как безжалостны ко мне. Тыкалась в дерьмо. Как укрыться от наваждений этих. Врать стала — вроде развлеченья. Какая разница, равнодушны все друг к другу. Не рассказывать же, что не ела сутки, потешу сказкой о шикарном кабаке...
…Затем наступала смертельная тоска. Но не это важно. Важно, что никто не заглянул ко мне домой и не попытался прислушаться к душе. Проходил эксперимент в колбе времени, с ложью и предательством.
Но со мной Всевышний. «Потерпи!» Готова была терпеть, сколько скажет. Это было смыслом жизни, моим тайным творчеством.
***
* * *
Я с легкостью проникла в звуки ветра: уснувшие когда-то, выбрать они помогли мотив готовый. Стала петь. Легко и нежно мелодия неслась. Хочу мотив запомнить, объединить сердца людей.
* * *
***
Евгения Ярославская-Маркон
"Клянусь отомстить словом и кровью…"
Публикация и примечания Ирины Флиге
ї Ирина Флиге (публикация, примечания), 2008
Евгения Ярославская-Маркон
“Клянусь отомстить словом и кровью...”
Об этой невероятной женщине мы знаем немного. Сохранилось несколько документов и свидетельств, относящихся к четырем месяцам, предшествовавшим приговору и казни, и мемуарная легенда — из вторых рук — о ее казни. Главное о себе она рассказала сама, в своих предсмертных записках.
Евгения Ярославская, дочь профессора-гебраиста И. Ю. Маркона, родилась в 1902 году в Москве (вскоре после ее рождения семья переехала в Петербург), окончила философский факультет Петроградского университета, в 1923 году вышла замуж за поэта Александра Ярославского. Читала антирелигиозные лекции. В 1926-м вместе с мужем выехала за границу, выступала с докладами о Советской России, публиковала статьи и фельетоны в эмигрантских газетах и журналах.
После возвращения в Советский Союз Александр Ярославский был арестован (в мае 1928 года), приговорен к пяти годам лагерей и отправлен на Соловки.
О своей жизни после ареста мужа — торговле газетами, бродяжничестве, о том, как от теоретических симпатий к уголовному миру она по идейным соображениям перешла к практическому воровству, о высылке сперва в Устюжну, а потом в Сибирь, о бегстве с места ссылки — Евгения Исааковна сама пишет достаточно подробно. Остается досказать совсем немногое.
Добравшись до Кеми, Евгения Ярославская немедленно стала готовить мужу побег из Соловецкого лагеря. За это 17 августа 1930 года была арестована; по совокупности, за собственный побег и за подготовку побега, приговорена к трем годам лагерей. Против Александра Ярославского также было открыто дело о попытке побега.
Отбывать наказание Евгению Ярославскую направили туда же, на Соловки, где она содержалась в женском штрафном изоляторе на Большом Заяцком острове. Тем временем Александру Ярославскому был вынесен приговор: расстрел.
Как правило, такие приказы зачитывались на всех лагпунктах и командировках Соловецкого лагеря. О первой реакции Евгении Исааковны на известие о судьбе мужа — см. публикуемое здесь обвинительное заключение; отметим лишь, что не вполне ясно, был ли он к этому моменту уже расстрелян (по некоторым данным, приговор был приведен в исполнение лишь 10 декабря 1930 года). Однако Ярославская восприняла сообщение о расстреле как свершившийся факт. Иначе она вряд ли повела бы себя так, как описано в документе, опасаясь усугубить участь Александра Борисовича. Об этом же говорит и попытка самоубийства сразу после зачтения приказа.
Почему именно в ноябре начальник Соловецкого лагеря Д. В. Успенский решил посетить штрафной изолятор на Большом Заяцком острове? Возможно, это была “плановая” поездка; но, зная из многочисленных источников о характере и привычках тогдашнего хозяина Соловков, мы не можем исключить, что помимо прочего ему было интересно посмотреть на жену приговоренного к смерти поэта. Если так, то его любопытство было вполне удовлетворено.
После “покушения” на Успенского Ярославскую перевели в карцер, где она, по-видимому, и оставалась до самого конца. Следствие закончилось в феврале 1931 года, но лишь 10 апреля дело было рассмотрено выездной сессией Коллегии ОГПУ. А приговор был приведен в исполнение спустя еще два с лишним месяца. 20 июня 1931 года Евгения Исааковна Ярославская-Маркон была расстреляна на Секирной горе. Успенский лично принял участие в казни.
В штрафном изоляторе она сначала выпускала рукописный листок “Газета Урканская правда”, щедро используя в нем ненормативную лексику и уголовный жаргон, а затем в карцере начала писать автобиографию.
Текст “Моя автобиография” — тридцать девять страниц, исписанных плотным, убористым почерком, — публикуется по оригиналу, содержащемуся в архивно-следственном деле. При подготовке к публикации были сохранены основные особенности авторской орфографии и пунктуации, которые, на наш взгляд, придают рассказу дополнительную яркость и индивидуальность.
Формально это действительно процессуальный документ, автобиография подследственной Е. И. Ярославской-Маркон, и именно в этом качестве данный текст приобщен к следственному делу. Фактически же “Моя автобиография” представляет собой развернутые записки мемуарного характера. Мы полагаем, Евгения Исааковна ясно осознавала, что записки эти — предсмертные.
Сегодня, спустя три четверти столетия, нам представляется важным дать ей сказать “последнее слово”, которого она была лишена и во время суда и перед казнью.
Ирина Флиге
Моя автобиография1
Предупреждаю: — не удивляйтесь и не смущайтесь моей откровенностью. Я вообще убеждена, что откровенность всегда выгодна человеку, ибо как бы черны не были его поступки и мысли, они все же значительно светлее чем то, что о них и без того предполагают окружающие... Я еще в детстве всегда думала — как бы хорошо, если бы я сама, да и все остальные люди — были прозрачные, ну, как стеклянные все равно, и сквозь стеклянную коробочку насквозь были бы видны все наши мысли, желания, истинные мотивы наших поступков; тогда всякий видел бы другого так, как тот думает сам о себе; а ведь любой из нас о себе далеко не плохо думает!..
Еще предупреждаю, что пишу эту автобиографию не для вас, следственных ораганов (если бы она только для вас нужна была, то я бы ее вообще писать не стала!..), — просто мне самой хочется “заснять” свою жизнь на бумаге, а бумаги, кроме как в ИСО, мне достать негде (бумага из нашего Союза исчезла — недаром “производство возрождается, и хозяйство налаживается”). Пишу для себя. Писать, искажая действительность, неинтересно. К тому же мне и терять нечего. Вот почему я откровенна.
Родилась я 14-го мая 1902 года в Замоскворечье, на Большой Полянке. Росла под углом трех “равнодействующих” сил: — 1) Влияние отца — научного работника (филолога и историка-гебраиста), человека скорее западно-европейского, нежели русского, склада, любящего и в жизни и в своей науке — все конкретное, мелочно-детальное, бытовое.2 Глаза его обращены в средневековье, но отнюдь не в мистическое средневековье медиевистов философского склада, а в бытовое средневековье (так, например, любимой темой лекций моего отца является “Средневековые еврейские путешественники”) — притом средневековье позднее, с привкусом возрождения и реформации. От отца — моя любовь к этой же эпохе, моя любовь к науке вообще — не сухое стремление к знанию и к приложению знания к жизни, а любовь к науке, как к чему-то красочному, образному, к тому же давно знакомому, родному, почти семейному... От отца же я унаследовала насмешливое и смешливое направление ума; вернее всего этому я обязана тем, что изучая философию, избегала туманов метафизики и облюбовала себе области точные, четкие: логику и теорию познания. Еще унаследовала я от отца наблюдательность, любопытство ко всякой психологии и ко всякому быту (это отчасти и привело меня впоследствии к социальным экспериментам, к желанию изучить и освоить быт “шпаны”, но только — отчасти...).
Вторая “равнодействующая” — влияние братьев и сестер моей матери. Это была семья революционно настроенной интеллигенции, деятелей 1905-го года, мелких, честных до отказу, принципиальных до глупости, идейных до близорукости, — политических работников. Под их влиянием я стала мучительно стыдиться спокойной сытости родительского дома, — стыдиться того, что не пришлось мне испытать голода и нужды, а особенно стесняться того, что расту я эдакой “маминой дочкой”, прикрытой ото всех непогод, да береженной (а берегли меня непростительно: — до четырнадцатилетнего возраста одну на улицу не пускали и даже в гимназию до четырнадцати лет провожала меня бонна!); и вот я все мечтала как бы это хорошо — жить в сыром подвале, как дочь прачки в нашем дворе, носить платочек вместо шляпки (шляпка — “каинова печать” буржуазного происхождения), бегать босою и с полудетских лет работать на фабрике... То, что, выросши, стану я революционеркой-подпольщицей, было для меня делом заведомо решенным; но еще слаще была другая мечта — сокровенная: отрешиться от всего интеллигентского, — даже от образования отрешиться, — бросить ученье, бросить родных и уйти навсегда на фабрику простой работницей и даже замуж выйти не за интеллигента, не за революционера-вождя, а не иначе как за простого рабочего... И ушла бы я на самом деле из дому, да отца с матерью больно жалко было — я у них только одна.
Третья “равнодействующая” из направлявших мое воспитание сил, — влияние бонны-немки, воспитывавшей меня с трехлетнего возраста. Это ее бюргерское добросовестное прямодушие и явилось родоначальником моей откровенности, которая многим кажется наивной болтливостью (может быть, эти “многие” и правы!..). Эта же старушка немка сумела привить мне любовь к природе, проникновенную нежность к старине, и даже — странный в уроженке Москвы, каковою я являюсь — патриотизм ко всему немецкому. Немецкая литература, немецкий язык, природа Германии, немецкий Рейн — до сих пор наполняют меня умилением. Даже Гогенцоллерновская монархия никогда не была мне столь противна, как монархия Романовская... И, наконец, кончая тем, что воспитывала меня старая дева, — объясняется то, что за всю жизнь свою я никогда не умела одеться со вкусом и изящно; даже самые “нежно-девические” свои годы ходила в одежде необычайно прочной, перешитой из маминых платьев, несколько топорной и неуклюжей и, с умыслом — старомодной. Одежда всегда стояла у меня на самом последнем плане и не только культурные интересы, как например литература и искусство, но даже просто — вкусная еда, интересовали меня и интересуют неизмеримо больше, чем самые эстетические <нрзб.> тряпки.
Просто ребенком была я до шести лет... Между шестью и двенадцатью сформировались три первые мои идеи, — с двумя последними из них я так и не расставалась на всю жизнь. Первая идея — вегетарьянство; вторая идея — абсолютный эгоизм (“даже жертвуя собою, человек делает это ради себя, чтобы избегнуть страданий и доставить себе, хотя бы на минуту, наслаждение сознанием своего героизма”...). Много позже, лет через 10—12 после того, прочла свои взгляды у Штирнера3, который раньше мне как-то не попадался. Третья идея — идея всеобщей безгрешности, безответственности, неповинности людей в своих поступках: — сцепление причин, зависящих от всей совокупности мира, и не зависящих ни от кого в отдельности, — создают характер каждого человека, из которого, при столкновении с определенными обстоятельствами, с неумолимой неизбежностью вытекают, не могут не вытекать, — именно те, а не другие обстоятельства. Так называемый — “подлец” также мало виноват в том, что наследственность, среда, и даже как бы — “случайные” — превосходящие обстоятельства, — вроде какого-нибудь толчка, полученного его матерью во время беременности, или мимолетного впечатления от подслушанного в раннем детстве разговора совсем посторонних людей, — в общей сложности сформировали его “подлецом”, — как не виноват печатный лист, по какой-либо причине вышедший из-под типографской машины — “браком”... Брак приходится изъять, иногда даже уничтожить, но разве можно винить его?! — Эту занозу всепрощенья я ношу в себе и в настоящее время и, ненавидя систему, например, — вашу “советскую” систему, никогда не переношу свою ненависть на людей. И если бы я увидела, тонущего при купаньи, чекиста, то, не задумывясь, протянула бы ему руку для спасения, — что, разумеется, не помешает мне того же самого человека, когда он находится при исполнении служебных обязанностей, — пристрелить как собаку (или — как чекиста. Это ведь одно и то же). Грязная тряпка не виновата в том, что ею вытирали уборную, но когда грязная тряпка лежит слишком на виду, — ее приходится выбросить на помойку!..
Год от 12-ти до 13-ти лет в моей жизни был пустым годом. Это единственный год, в который я себя не узнаю. Всю свою жизнь и до и после я была правдивой, на мое честное слово, еще когда мне 3 года от роду было, — мать как на каменную гору надеялась, — а тут в 12 лет я вдруг стала крайне лживой, лицемерной, да к тому же и пустышкой: — идеи мои, которыми я до тех пор жила, — стали меня интересовать лишь с точки зрения как бы ими перед кем- нибудь порисоваться, а на самом деле думала я теперь уже не о них больше, а только о мальчишках...
Через год, тринадцати лет, я окончательно, с вдохновенной искренностью влюбилась в идею революции. Это увлечение настолько напоминало любовную страсть, — что, когда при мне кто-нибудь случайно говаривал о революции, — я краснела и смущалась, совершенно так же как мои подруги, когда при них кто-нибудь невдомек коснется избранного кавалера... А жиденький хор, нескладно тянущий “Дубинушку”, вызывал во мне сладкую дрожь, какую испытывает современная нэпманша при исполнении сладострастного фокстрота... В этом возрасте начала я читать Плеханова, — не без скуки, правда. Но принуждала себя: — без этого не станешь начитанной пропагандисткой.
Училась я в гимназии не плохо, хотя и с ленцой. По географии, естествознанию, немецкому, русской литературе, истории — училась хорошо; хуже всего преуспевала по правописанию и до сих пор не научилась писать вполне грамотно, без ошибок. Пишу безграмотно на всех 4-х языках, которыми владею: — русском, немецком, французском и древне-еврейском. Кроме того, славилась я на всю гимназию плохим поведением, причем вела себя странно-плохо: — не шалила, как другие дети (до шалостей ли тут было, когда на уме — одна революция! Я и в ученьи была рассеяна; — сидишь, бывало, алгебраическую задачу решаешь, а в голове рабочие массы кружатся. Ну, как тут не ошибиться, — вместо плюса минус не выставить, и вот уж — вся задача не сходится!..), — итак я шаловливой не была, далека я также была от половой распущенности, которая в женских гимназиях часто именуется “плохим поведением”, — нет, просто я сама себе вменила в обязанность быть как можно дерзче с гимназиче-ским начальством, никому не покоряться, а за каждую гимназистку заступаться — “горой стоять!” Я олицетворяла так: — начальство, педагоги — власть, гимназистки — угнетаемые массы... олицетворение детское, до глупости наивное, глубоко неправильное, особенно если принять во внимание, что гимназия у нас была частная, дорогая, — гимназистки все больше из буржуазных семей — преподаватели же и самая начальница, наоборот, являлись лучшими представителями передовой трудовой интеллигенции... Так, или иначе, — я доигралась все же до того, что в ноябре 1917 г., уже при Соввласти, меня исключили-таки из гимназии “за бузатерство”, принявшее совершенно нелепое, действительно несуразное направление... Впрочем, исключение из гимназии пошло мне на пользу. Дело в том, что исключили меня из 6-го класса, и тут-то я, принатужась, за оставшуюся половину учебного года — от ноября до мая — подготовилась и за 6-ой и за 7-ой класс, в мае сдала экзамен, а осенью, — шестнадцати лет от роду поступила в “3-ий Государственный Университет” (бывш. Бестужевские “курсы”.) Я совсем забыла упомянуть, что росла я и в гимназии училась не в Москве, а в Ленинграде, где поселились родители после моего рождения. В Москву же мы ездили каждый год на лето к маминым родным...
Теперь опишу, как встретила и провела я самую революцию. Как я уже говорила, до 14-ти лет, без провожатого (бонны или еще кого-нибудь) меня на улицу не пускали, — теперь же в февральские дни 1917 г. я, пользуясь всеобщей суматохой, попросту сбежала из дому, — пошаталась и покричала: — “палачи!” — под холостыми выстрелами на углу Невского и Садовой и вернулась домой так скоро, что моего изчезновения дома даже заметить не успели.
На другой день я опять сбежала, с самого утра... Возле Литовского замка, из которого еще накануне выпустили всех политических, — безпомощно копошились, как наседки, две женщины, — по-видимому жены уголовных... Из верхнего окна тюрьмы выпорхнула записка и села на землю. Записка следующего содержания: — “...Надзиратели все разбежались... Сидим второй день не емши... Помогите нам, освободите нас!..” и трогательная приписка из Некрасова: — “Иди с обиженным, иди с униженным — по их стопам; где горе слышится, где тяжко дышится — будь первый там...”. Я тотчас же побежала за помощью в “район”. Там мне ответили, что политических уже выпустили, а “выпустить уголовных мы не можем”. Тогда я бросилась в военные казармы, зовя солдат на помощь. Через скорое время солдаты пулями пробили ворота Литовского замка, а мы — толпа — хлынули внутрь и струйками растеклись по камерам. Помню, как я, первая, вошла в темный карцер. Как только я вошла, мне на шею бросился высокий плечистый арестант с большой белокурой бородой и светлыми-светлыми голубыми глазами. Помнится, я еще тогда подумала: “Наверное, убийца: — у воришки, у мошенника, у мелкого преступника — не может быть таких ясных, таких до святости открытых глаз...” А арестант все вздрагивал у меня на груди, плакал от радости и трепетно стонал: — “Опомниться, опомниться дайте, родные!”.
Совсем иначе реагировал на непрошенную свободу какой-то воришка: — “Эх!” — досадовал он, — “совсем недолго досидеть оставалось”, — так бы я свою одежду отобранную назад получил бы, а теперь приходится в казенном халате идти!” — Впрочем он вознаградил себя тем, что собрал все одеяла с ближайших коек в 4 больших узла, из которых 2 я помогла ему донести, за что он на прощанье, с гостинодворской галатностью, чмокнул мне руку!
Тем временем дома меня хватились, когда я вернулась — поахали, и неожиданно быстро <смирились> с такой моей самостоятельностью. С того дня стала я одна на целые дни уходить из дому и никто даже не спрашивал куда и зачем... Тою же весною в Москве, гостя у бабушки, записалась я в “Объединенную Социал-демократическую партию”, где выполняла техническую работу: — дежурила в районном комитете, разносила по заводам социал-демократические газеты и продавала их в Хамовниках. — “Видно, мода новая пошла барышням газеты продавать!” — ехидничали бабы. Господинчики “зловредным” взглядом посматривали на заголовки моих газет.
Рабочие весело и сочувственно покупали... Подозвал какой-то армянин: — “Ны за што бы ны взал: — ны два слова по-русски читать не умем!.. Только для тэбэ, барышна, куплю; — больно тэбэ глаз красивый, черный!..”
Переезжая осенью из Москвы обратно в Ленинград, я механически выбыла из организации. Октябрьская революция мне понравилась еще гораздо больше чем февральская. Февральская, как бы говорила на каждом шагу: — “Позвольте, — я — девушка честная!!.” Октябрьская же сразу заголилась: — “Смотрите, мол, все, что у меня есть!.. И у вас такое же — не ломайтесь!.. Хочу и больше — никаких!..” (Примечание для туповатого сотрудника следственных органов: это литературная метафора. Е. Яр.)
В это время я начала голодать, — жила принципиально на пайке, хотя достать у спекулянтов можно, и большинство хоть понемножку, а покупали — жить на “осьмушке” не шутка; а тут еще усиленная подготовка к экзаменам за гимназию, да еще одновременно поступила я в драматическую студию пролеткульта.
Сделалась я от голода желтая, костлявая и старообразная, как угодница со старинной иконы, но главное-то, что голод имеет одно свойство: — он умертвляет “дух” гораздо надежнее, чем вериги умертвляют плоть. В борьбе “духа” с плотью — победа обоюдная; “дух” может только запретить плоти: — “Не смей! Вот ни кусочка больше не получишь чем я позволю!..” И плоть повинуется, постится, но за это жестоко мстит “духу”: — “А ты вот ни о чем, кроме меня, не подумаешь, не сможешь подумать, — все мысли твои отныне обо мне!..” — Так было со мной, — я добросовестно голодала на пайке, но мысли мои были уже не о революции, не о пролетариате, а о хлебе, горячем, тяжелом, вкусном, — о картошке, нежной и рассыпчатой, о круто сваренном пшене... От голода стала я прихварывать каким-то странным желудочным заболеванием, но не отступала: — ведь кто-то голодает!.. А между тем идеи, доведшие меня до добровольного голода, делались мне все более противными... И думалось: — если так трудно голодать мне “с идеей в прикуску”, то что же должен сказать голодающий обыватель, для которого голод не прикрашен никакой идейностью, который попал во всю эту революционную дрянь, как “кур во щи”!.. И тут я плюнула на все, стала (правда не без стыда и угрызений совести, — особенно в начале) — есть не по норме, сколько только могли предоставить мне родители, старавшиеся подкормить отощавшую дочку... И из Пролеткультовской студии ушла, именно потому, что Пролеткультовская. Сообщаю своему непосредственному начальнику-режиссеру:
— “Я из студии ухожу...”
— “Это почему?”
— “А потому что я разочаровалась во всем этом... — коммунизме!..”
— “Ну, что же? — По крайней мере откровенно!..” — пожал плечами режиссер.
С осени я стала посещать “Бестужевские”. В это же самое время отец мой, бывший до революции ученым библиотекарем (будучи евреем, он не мог в царской России добиться профессуры), — получил, благодаря новому режиму, — кафедру при тех же самых Бестужевских Курсах, уже переименованных к тому времени в 3-й Государственный Петроградский Университет. Бывало, идем мы с отцом вместе в Университет, я — слушать лекции, он — читать... Сдружились мы с ним в это время, как ровесники, как братишка с сестренкой, и все интересы у нас с ним стали общие: я изучала средневековую историю и германскую литературу, и также, как и он, жила не <в> настоящем, а в прошлом. Его, как и моей територией были две эпохи: 1) позднее средневековье и 2) эпоха немецких романтиков 19-го века. Гейне, Гофман были для меня вполне современниками, — моими современниками.
Однако от истории скоро отшатнула меня хронология, а от филологии — лингвистика; а тут как раз пришлось мне готовиться к зачетам по философским предметам: логике и психологии. У меня с детства голова более всего лежала к философским проблемам, но от поступления сразу на философское отделение отпугнуло представление о философской науке, как о чем-то туманно-мистическом, неопределенно-расплывчатом — она для меня ассоциировалась с теми “интуитивистическими”, “теософскими” и прочими направлениями, процветавшими, например, в “Вольфиле”4, которые всегда оставались мне чужды... А я люблю во всем четкость: — “да”, так — да; “нет”, так — нет; “не знаю”, так — не знаю. И вот это-то как раз нашла я с восторгом в несравненных, гениальных учебниках Введенского5, по которым пришлось мне готовиться. Это была отчетливая, строго последовательная система: — “не знаем! — никогда не будем знать! — не можем знать!” — яснее и толковее чем у самого Канта изложенное “Кантианство”, подкрепленное незыблемо-уточненным логицизмом самого Введенского. Я перешла на философское отделение (которое и окончила весной 1922 г., причем кончала его уже не при 3-ем, а при 1-ом Государственном Университете, к которому присоединился наш — 3-ий) и стала благоговейной ученицей тогда еще живого Александра Ивановича Введенского.
Учиться на философском отделении было легко, все нужно было брать не на память, а на понимание... В эту же эпоху моей жизни горячо увлекалась я домашним хозяйством; после недавно перенесенного голода самый процесс приготовления еды казался необычайно привлекательным; вид, блещущей разнообразием, снеди — заманчивее самоцветных камней; к тому же во всей нетопленой квартире плита была единственным местом, возле которого можно было вполне отогреться. Еще сочиняла я стихи, в которых призывала трусливых обывателей сбросить, наконец, с себя “ярмо низких и злых палачей” (подразумевались, разумеется, большевики); стихи — по форме крайне слабые и неудачные, но, по содержанию, еще и теперь, право, вполне своевременные!.. Около этого же времени развернулись “Кронштадские события”... Я, облизываясь как кот на масло, следила за ними издали...
Руки и душа чесались принять активное участие в Кронштадском мятеже, — ведь это был не какой-нибудь пошленький белогвардейский заговор, — тут была подлинная, а не отупевшая от власти большевистская, — революция, и подняли ее, Кронштадскую, те самые, кто в свое время сделали Октябрь, — балтийские матросы. К сожалению, у меня в то время не было знакомств среди серьезных анархических и эсеровских кругов, и мне пришлось ограничиться пропагандой в студенческих кругах и предвыборной (перед выборами в Советы) антибольшевистской пропагандой... Помню, как я на одной из университетских сходок косноязычно (я еще тогда плохо умела говорить с трибуны, — позднее, от Александра Ярославского6 научилась) — доказывала всю половинчатость чисто-студенческого движения:
— “Одно из двух, — говорила я, — или смирно работайте в своих культурно-просветительных организациях или, если чуете в себе силу для настоящей борьбы, идите туда в самую гущу, — агитируйте не среди студенчества только, а среди общих широких масс!..” — Тут я почувствовала как знакомая студентка-меньшевичка энергично одернула меня за рукав...
Я, конечно, уже тогда понимала, что революция — в Кронштадте, а конт-революция — в Смольном, а не наоборот. Самое понятие — застывшей в победе революции — также нелепо, как понятие — остановившегося движения: — раз остановилось — значит, уж не революция! Ведь революция по самому понятию своему есть “движение, направленное к ниспровержению существующего строя”.
Какой бы то ни было существующий строй, даже самый прогрессивный — никак не может быть революционным, ибо он стремится сохраниться, а не низложиться... В силу этого же самого, всякая партия, поддерживающая победивший в данной стране порядок, — в том числе и В.К.П. в России — является уже не революционной, а консервативной. И так коммунизм в настоящее время революционен во всем мире, кроме С.С.С.Р. и только в нашем союзе он вполне консервативен, а между тем, даже самый черносотенный заговор у нас в Советской России несомненно революционен, ибо стремится к низвержению существующего строя... Это было бы так, даже если бы Советская Власть была бы действительно социалистической, а мятеж против нее был бы, ну хотя бы монархическим; но на самом деле, как мы знаем, Кронштадтский мятеж был не только революционен по отношению к Соввласти, но и по идеологии был значительно левее, последовательнее и честнее ее. Потому-то Соввласть так испугалась его и кроваво его усмирила!.. Тем самым советская власть стала уже не только консервативной, но еще к тому же контрреволюционной.
И так ни одно государство в мире не может быть революционным, по самому понятию своему. А между тем всякая революция всегда права, ибо она всегда стремится восстановить попранную справедливость, которая, впрочем, никогда не восстановится, — просто палку на неопределенный срок перегнут другим концом, и это уже хорошо: — битый отдохнет, бьющий почувствует на себе удары, а там — опять перегнется, и т. д. Мир диалектичен, отрицающее и утверждающее начало — 2 части одной логической системы; точно так же революция и государство — 2 половины одной системы бытия. Обе правы, обе неизбежны, обе необходимы. И всегда будут существовать люди государства: — жандармы, гепеушники, полицейские, прокуроры, наркомы и т<ому> под<обные>. Они по самой профессии своей не могут стать людьми революции (они могут стать ими, лишь переменив профессию). Их всегда будет поддерживать тот или другой класс...
Но кто же люди революции? — ясно, — лишь тот класс, который никогда не может встать у власти. Таким классом является лишь лумпен-пролетариат, действительно, участвующий во всех революциях и мятежах и сразу остающийся не у дел, как только поддерживаемое им движение побеждает... Преступный мир составляет основные кадры людей революции. Добавочные к ним — вечно “бузящая”, озорующая — литературно-художественно-артистическая “богема” и еще профессионалы революции: — подпольщики-террористы и подпольщики-экс-проприаторы, а также вообще наиболее непримиримые группы подполья: — анархисты и максималисты... Точно так же, как государство всегда поддерживается тем или другим классом, — и революция в ту или иную эпоху поддерживается тем или иным классом. Но класс может из революционного стать государственным (например, французская буржуазия) и наоборот, — основной же класс революции (ворье... шпана) стать государственным не может, точно так же как не может основной класс государства (чиновники, военные) стать революционным, а может лишь перейти от службы одному режиму на службу другому режиму. (Здесь я под “военными” подразумеваю спецов, комсостав, а не временно призванных солдат.)
Итак, резюмируя все: — государство и революция две чашки весов, постоянно стремящиеся перетянуть друг друга и в то же время совершенно бессмысленные одна без другой...
Однако возвращаюсь к своей автобиографии. В 1922 году я наскоро окончила университет, — учиться и учиться уже утомило, исполнилось мне 20 лет, — просто и откровенно хотелось замуж...
Хотелось полюбить человека всеми помыслами, без остатка, — ласкать его, стряпать ему обед... В это время мною интересовался один, довольно крупный ленинградский (тогда еще петербургский) — спекулянт; мне наравилась в нем смелость, рисковость, отчаянность — как только ускользал от Чеки человек?! — То, что он был спекулянт, ничуть не отталкивало меня, наоборот: — ведь он рисковал головой, ежеминутно мог пойти под расстрел и, значит, имел столько же права на прибыль, как вор, как бандит... Спекулянт эпохи военного коммунизма это совсем не то, что какой-нибудь измельчавший потомок Ротшильда, жиреющий на готовом... Еще немного и я бы, вероятно, полюбила бы этого спекулянта, но тут совершенно случайно на вечере “биокосмистов” познакомилась я с Александром Ярославским, прибывшим из Москвы в Ленинград с вечерами и лекциями, имевшими в Ленинграде шумный, с небольшим пикантным привкусом скандала, — успех. Комитет поэзии “биокосмистов” был литературной организацией, возглавляемой Александром Ярославским. Биокосмизм — литературное направление...
Александр Ярославский
Три стихотворения
Содержание
На штурм Вселенной
Звездному брату
Памяти Хлебникова
НА ШТУРМ ВСЕЛЕННОЙ
На штурм вселенной, братья!
Нам звезды - корабли! -
Из солнц оденем платья
На плаху плеч земли!
Равняйтесь, легионы
На солнечном плацу! -
Швырнем лучей знамена
По космоса лицу! -
На абордаж планетный!
Штыком мозгов коли!
Земля - станок лафетный
И Солнцем в Солнце - пли!
В комет кривые ромбы
На мировом горбу,
Взорвем земные бомбы
У космоса на лбу!
Вперед! Осада Марса!.. -
Венера уж взята! -
Прыжок земного барса
Мирам не сосчитать!
Мы всюду! - всюду! - всюду!
И Космос нам, - как трек!
Пучин хаоса труду
Искомкал Человек! -
И гимн Биокосмистов
За млечные пути, -
Торжественно-неистов
Восторженно - летит!
И отвечает эхо
Стареющей звезде,
Что скрыто Время - веха, -
Что мы теперь - везде!
Мозги, как пасть, ощерьте! -
Наш Дух - безмерно прав Ты!
Мы лишь Убийцы Смерти, -
Бессмертья Аргонавты!!!
ЗВЕЗДНОМУ БРАТУ
Мы оседлаем шар земной.
Взнуздаем солнце и планеты.
И будем радостью согреты
В пустыне мира ледяной!
Индус торжественный придет,
На горло белому наступит,
И варвар в смокинге умрет,
И смертью прошлое искупит.
Иных мечтательных культур
Придет пленительная эра.
И лучезарная Химера
Возникнет, как звезда Арктур!
Мы кинем пламенный сигнал
В просторов мировые дали
О том, что радость мы узнали!
О том, что полон наш бокал!
И, если ласковый ответ
Придет в лучах планетных радуг! -
Тогда поймем, что наша Радость
Оставила вселенский след!
И будут быстры корабли,
Что полетят от мира к миру,
В лучах межзвездного эфира
Гонцами легкими земли!...
И дальше радостным путем!
Путем планетных федераций!
В эпоху звездных пертурбаций
Мы дерзновенно перейдем!
Да здравствует Союз планет!
Ассоциация Вселенной! -
Да будет крепок неизменно
Любви и дружества обет!....
Алмазы вечности горят -
Забудем боль, и скорбь, и муку -
Тебе, Далекий Звездный Брат,
С земли протягиваю руку!
ПАМЯТИ ХЛЕБНИКОВА
(единственному футуристу, с которым мы считаемся)
Изуродованные и сгоревшие от кровавого угара
Может пухом вам гноящиеся тернии.
Вот Председатель Земного Шара
Сдох в Нижегородской губернии.
Блещет ожерельями любовница афериста.
Смачно в Москве шантанной стерве,
А по телу единственного великого футуриста
Свеженькие ползали черви.
И не было в природе сногсшибательной бури
Пешеходили друг за другом день и ночь.
Обалделый и всклокоченный метался Митурич
И не мог, не умел помочь!
Пусть для смерти замесят покруче клецки
Пусть смерть пожирает тех, кто ей люб -
Вот за трупом поезд посылает Троцкий
И вагоны привозят догнивающий труп.
Живут и сдыхают двуногие убого
И только трупные лижут бока,
А живому ведь нужно было так немного -
Только хлеба и любви - жил пока.
Но только никто из живущих не охнет
Потому что им гений не нужен живой.
А когда покрутится, попишет и сдохнет,
Подымают кретины запоздалый вой
Великий Хлебников и те, что ушли,
Завещайте нам бессмертье в весеннем конверте!
Ведь мы великолепно гениально учли
Каждую ошибку "Барышни Смерти".
И нас не страшит могильная чара
Бьются солнечной юнью сердец ротаторы -
Мы не только Правительство земного шара,
Мы вселенной администраторы!
Видишь, Хлебников, юных орава
В солнечный набат! в звездный трезвон! -
Да, мы "стали на глыбу захватного права",
Себя и своих имен!
Вселенной захватчикам некогда нежиться
На пуховых перинах тоски -
Там, где дряхлое время чуть слышно забрезжится
Там - мы смерть загоняем в тиски!
И где город восстал твердоликий и каменный,
Уж победа близка молодым.
И тебя, наш соратник, истлевший, но пламенный
Мы для новых боев воскресим!
Когда я в первый раз увидела Александра Ярославского, он мне напомнил большого (по размеру), но еще совсем маленького (по возрасту) котенка, и захотелось мне в душе пригладить его необыкновенно пушистые, мягонькие-мягонькие, каштаново-бронзовые кудри; — захотелось неприменно еще раз увидеть его лукаво-печальные карие глаза... Но полюбила я его постепенно — с каждой встречей все больше, а по-настоящему мы оба полюбили друг <друга> уже после брака, с каждым годом, с каждым днем совместной жизни — все больше и крепче... Александра Ярославского можно не полюбить — не всякому дано оценить его, но разлюбить его невозможно... Гениальный, хотя и шибко шероховатый талант, — всеобъемлющая мудрость, полнейшее отсутствие внутреннего лицемерия, великолепнейшее презрение к так называемому “общественному” мнению — вот черты его души. Дороже всего ему — космос, стихия, ритм... Всегда прислушивающийся к своей творческой фантазии, к своей внутренней мозговой радиоантенне, чутко настроенной на радио-волны вселенной, — он досадливо морщился на каждый посторонний звук, не любил, чтобы сбивали настроения, — и потому казался многим заносчивым, неуживчивым, капризным... Но неприветливый к случайным гостям, он чутко отзывался на всякое несчастье и всякому нуждающемуся помогал. О нем можно сказать, что он принимал людей “по одежке”: — чем хуже одет человек, тем — задушевнее; чем прилизаннее, богаче — тем отталкивающее.
Наша с ним любовь друг к другу — любовь двух играющих вместе детей, любовь матери и сына, любовь отца и дочери, и — великая дружба двух друзей-соратников; мы никогда не имели тайн друг от друга, — даже самое сокровенное, иногда просто мелкое, порою — стыдное, — друг другу поверяли... Вместе читали мы лекции (я бывала содокладчицей) на литературные и антирелигиозные темы.
Антирелигиозные свои диспуты со священниками мы проводили почти искренно: — с искренним убеждением разбивали все доводы противника в пользу идеализма и бытия божия, — благоразумно умалчивая о том, что совершенно также недоказуем, хотя и неопровержим зато — материализм... И любила же я эту нашу скитальческую, творческую, любовную — жизнь, описанную Ярославским в двух его романах: — “Бродячий Лектор” и “Семь Дней Творения Любви”.
Лекторские гастроли по всему Союзу: — Мурманский край, Ташкент, Урал, Поволжье; — поезда, пароходы, мягкий и вкусный санный путь — эх, — об этом бы писать и писать!..
А бессонные, непостижимо-прекрасные для того, кто не испытал, — творческие ночи, когда он диктовал мне свои произведения... Творил он совершенно иррационально, исключительно по настроению; больше всего он любил творить ночью, когда печка в комнате топится; отвернется, бывало, к печке, закроет глаза руками и диктует, диктует, словно прислушиваясь к чьему-то голосу — голосу стихии — голосу внутреннего ритма ли? — Я уже упомянала как он любил тишину, безмолвие, этому настроению посвящено стихотворение его “Пауза”, имевшее большой успех за границей, переведенное на немецкий и английский языки... Нужно было пережить, чтобы постигнуть все наслаждение нашего совместного творчества, то есть творил, собственно говоря, один он, я исполняла чисто техническую роль, выстукивая на машинке, но он меня вводил за собой в свое творчество... И все-таки, несмотря на нашу дружбу, на прожитые в любви восемь лет, — только теперь оценила я до конца эту удивительную личность (до конца ли?), — только теперь моя любовь к нему достигла своего кульминационного пункта, теперь, когда...
...В 1923 г. (в марте), прожив с Ярославским ровно три месяца, — попала я под поезд и мне пришлось ампутировать ступни обоих ног, — событие настолько для меня ничтожное, что я чуть было не забыла о нем упомянуть в своей автобиографии; в самом деле, — что значит потеря нижних конечностей, по сравнению с такою большою любовью как наша, — перед таким всеослепляющим счастьем, как наше?!
В 1926 г. поехали мы за границу. Там А. Ярославский организовал (сам, с помощью антрепренера, — никакая организация — ни советская, ни эмигрант-ская — не принимали в этом участия) большую лекцию — диспут на тему “Правда о Советской России”.
Основная идея его доклада была: — не “социалистический рай”, — не “большевистский ад”, — обыкновенная капиталистическая страна, вот что представляет собою Советская Россия в настоящее время (в 1926 г.). С наболевшею писательской горечью критиковал докладчик тяжелый цензурный “прижим”, давящий и придавивший литературу и поэзию Советской страны. Критиковал он также (правую — в тот момент) крестьянскую политику Цека.
Аудитория была несколько разочарована: — ждали очередных сенсаций и разоблачений, — “подвалов Чеки” и “истязаемых младенцев”... — “Чье имя наиболее популярно в настоящее время в России — Николая Николаевича или Кирилла Владимировича?”7 — поступила после доклада записка публики. Ошарашенный Ярославский поспешил разъяснить, что Россия вообще мало думает о беспризорных монархах, что она занята гораздо более серьезными и насущными вопросами, что к тому же идея монархии скомпрометировала себя навсегда, — но тяжелое впечатление от записки осталось: — “Я начинаю жалеть о сегодняшнем докладе, — говорил он мне в тот же вечер, как только мы вернулись домой. — Сделанного уже не поправишь... Зачем, зачем говорил я перед этой сволочью?... Конечно, все социалистическое в России рассосалось!.. Конечно, писателю в ней жить невозможно: — цензура давит прямо как какой-то “испанский сапог”!!. Все это так... Но все это можно и должно говорить перед своими, а не перед врагами... А для меня свои все-таки большевики: — хоть сволочь, а своя сволочь!..”
Доклад этот состоялся осенью 1926 г. в Берлине в помещении “Logenheim”-а; какой-то недоделанный коммунистик из торгпредства под веселый смех аудитории заплетающимся языком доказывал, что в Советской России — электрификация и вообще “мы идем к социализму”…
Я выступала содокладчицей Ярославского, и, если он говорил больше всего о положении Советской Литературы и о крестьянском вопросе (все время подчеркивая, что в аграрном вопросе, разумеется, никакого повората к старому, дооктябрьскому, быть не может, что будущее за середняцким крестьянством и что оно имеет все права на это будущее), — то я посвятила свою речь главным образом нелепости и подлому лицемерию карательной политики большевиков, направленной вовсе не против контр-революции и классового врага, а против лумпенпролетариата, против мелкого, самого обездоленного босячества (между прочим, стенографическая запись этого моего содоклада, сделанная в Берлине секретным сотрудником ГПУ, — имеется в Москве, Лубянка 2, при деле Александра Ярославского).
Второй наш доклад о Советской России был сделан в Берлине, в помещении “Cafe Leon”, в партийном клубе меньшевиков. В начале своего доклада Александр Ярославский подчеркнул, что сам он не меньшевик, и даже не анархист, если можно так выразиться, — “анархиствующий литератор”...
Первоначальное впечатление от меньшевиков было у Ярославского благоприятное... Особенно умилили его... штаны т. Юдина.8 Зашел Ярославский в редакцию “Социалистического Вестника” и, вернувшись домой, говорит мне: — “Смотри, ведь это не то, что прилизанные господа Гессены: — повернулся Юдин книгу какую-то достать, а брюки у него — с заплатой!.. Может быть, он, и правда, социалист...” — Позднее приглядевшись ближе к Берлинско-российским меньшевикам со всем из брезгливым лицемерием, Ярославский разочарованно говорил: — “Штаны меня в заблуждение ввели!.. У меня, было, мелькнула мысль, что он, возможно искрений социалист, если ходит в старых брюках; теперь сильно подозреваю, что он — сволочь — просто где-нибудь случайно на гвоздь сел!.. Приеду в Россию и, если не расстреляют, — неприменно напишу фельетон под заглавием ;Штаны меньшевика”!..”
Кроме своего известного Г.П.У. и широкой публике, — “открытого письма в Цека партии и наркому Луначарскому”, а также не менее известной, — полемики с Емельяном Ярославским, — Александр Ярославский напечатал в Берлине свои “Маленькие рассказы” и несколько стихотворений.
Кроме того он напечатал в Берлине книжку своих стихов “Москва-Берлин”, проникнутую тоской по Советской России. Затем мы оба сотрудничали в телеграфском агентстве: — “Asien — Ost-Europa-Dienst”. Поместив сгоряча в “Руле” свои открытые письма: — “...К наркому Луначарскому” и “...К Ем. Ярославскому”, — Ярославский долго мучился тем, что эти наболевшие письма появились первоначально в “Руле”, и решил больше не иметь с “Рулем” никаких дел... Я же, наоборот, все время сотрудничала в “Руле” в качестве постоянной фельетонистки, под псевдонимом “Г. Светлова”. Из серии моих фельетонов, объединенных под заглавием “По городам и весям”, — упомяну здесь несколько: — “Интервью с Астраханскими карманниками”, “Русский Багдад — Ташкент”..., “Трактир”. В них я гнула свою все ту же босяцкую “блатную” линию...
Ярославскому я доказывала: — “Важно содержание моих фельетонов, а вовсе не то, где именно они появляются. И вообще что за интеллигентская чушь!.. Что такое литератор? — спец художественного слова, квалифицированный рабочий словесного цеха... Как и всякий рабочий, литератор работает на предпринимателя-издателя, под присмотром старшего мастера — редактора... До убеждений последних двух ему нет никакого дела, как нет дела рабочим до убеждений фабрики. Почему винить сотрудника буржуазной газеты в измене классовой линии, и не винить в том же наборщика, который ее набирает?! — Ведь если последовательно продолжить рассуждения тех, кто осуждает сотрудничество в буржуазной прессе, то получится, что еще гораздо более опасные предатели рабочего класса и фашисты — Круппские рабочие, — ведь они работают на фашиста — Круппа и из их пролетарских (быть может, даже коммунистических) рук выходит оружие для империализма!..”
Упомяная о “Руле”, замечу еще, что газета эта прекрасно информирована обо всем, что творится в Советской России. Вообще: — хочешь знать правду о капиталистических странах, — читай советскую прессу! Хочешь знать, что творится в Советском Союзе, — читай — “Руль”!.. Иногда, правда, “Руль” несколько предвосхищает события: — еще раньше чем в России наступит тот или другой очередной кризис, “Руль” в панической передовой сообщает о нем как о наступившем факте; — но не было еще ни одного случая, чтобы через самый кратчайший срок в С.С.С.Р. на деле не наступил возвещенный преждевременно “Рулем” кризис... Можно подумать, что наш союз стыдится не оправдать того мнения, которое создал себе о нем Иосиф Владимирович Гессен...9
...С самого первого своего доклада в “Logenheim”’е Ярославский начал поговаривать о немедленном возвращении в Советскую Россию... Я угрюмо молчала: — мне гораздо больше хотелось объездить маленькие, словно игрушечные (— ну, будто вот-вот вышли из мастерской “Кустпрома”, — прирейнские города, которые помнила и любила с детства, когда побывала там с родителями, — затем побывать в никогда еще не виданном мною Париже... — “Поживем за-границей хоть этот год до конца, пока наши паспорта не истекли!..” — уговаривала я его раз-другой... “А ведь в самом деле, — согласился он однажды, — поеду в Россию “расстреливаться”... Почему бы мне напоследок, перед смертью не повидать Париж... Вот именно: — пока паспорта не истекли — махнем в Париж и обратно...”
2 месяца дожидались мы французской визы, — через два месяца нам отказали. Вообще с советскими паспортами во Францию пускают неохотно. Взять же “нансеновские” паспорта Ярославский считал ниже своего достоинства, и я с ним в этом была вполне солидарна.10 — “Пусть я “блудный” сын Советской России, но все-таки я сын ее... Эти советские паспорта имеют для меня прямо- таки какое-то символическое значение” — говорил он.
Мы решили отправиться в Париж безо всякой визы. К французской границе поехали мы, не имеея еще никаких определенных планов, как именно переправимся мы через границу... Из вещей взяли с собой только по сменке белья и “кровное” наше: — рукописи и пишмашинку. К пишмашинке оба мы относились как к чему-то родному, одушевленному; еще бы: — ведь она была третьим сотоварищем в нашей творческой игре! — Недаром Ярославский в одном из стихотворений, вошедшем в сборник “Ця” (“Корень из Я”), шутя называет машинку второю своею женой... Бедная верная машинка! — Кто мог тогда думать, что она разделит нашу судьбу: — в Ленинграде при аресте Ярославского она была отобрана и так и осталась в ГПУ!..
Но тогда за границей она еще была с нами и теперь, когда мы собрались через границу, Ярославский, неакуратный, как и я, ко всем остальным вещам, — бережно, как ребенка, нес ее за спиной в “рюкзаке”...
Доехали мы до Заарбрюкена, там решили понюхать воздух и решить, как действовать в дальнейшем... Заарбрюкен — маленький городок, ставший волею Версальского договора — пограничным. Благодаря этому обстоятельству для местных жителей открылся новый источник заработка — контрабанда, городок расцвел, привлек массу пришлого элемента, зажегся заманчивыми огнями шикарных ресторанов и кафэ с картежной игрой... Но для наших целей гораздо подсобнее оказалась странная трущоба, под названием “Volckskuche” (“Народная Кухня”), куда мы нарочно пошли. Там за не особенно дорогую плату подавали через окошечко в стене одно единственное блюдо — суп в мисочках, напоминавших опрятные плевательницы... Желающие, внеся небольшой залог, могли получить еще оловяную ложку, — но залог вносили немногие, большинство хлебали через край... Супу на порцию наливали много, так что можно было наесться досыта, состоял он из риса и чистой воды, но был почему-то серый, точно крепкий навар серой глины... Учреждение это было муниципальным и носило полублаготворительный характер...
Здесь-то, за миской супа, смирный и словоохотливый контрабандист растолковал нам где и как переправляться через границу... Он посоветовал нам доехать поездом до немецкой деревушки “Klein-Rossel”. “Klein-Rossel” крошечной речушкой отделяется от французской деревушки “Grosse Rossel”... Из “Гросс-Росселя” в “Клейн-Россель” бабы через мостик преспокойно ходят на базар, но на мостике все же поставлен французский пограничный пост, следящий за тем, чтобы не переносили контрабанду и не переходили границу посторонние, не местные жители... Когда мы шли через мостик, пограничник подозрительно посмотрел на нас. Тогда мы демонстративно остановились посреди мостика, Ярославский вытащил из кармана бутылку вина, взятую на дорогу (при этом мы “с понтом” качнулись будто пьяные), — дал мне отпить прямо из горлышка, — хлебнул сам, — мы обнялись и чмокнулись, — постовой засмеялся, — мы благополучно очутились во Франции... Из “Гросс-Росселя” на трамвае, пробегающем прямо между зелени пастбищ и возделанных полей (невиданный в России сельский трамвай!) доехали мы до железнодорожной станции — Форбах — официальной французской пограничной станции. Там мы, из предострожности, не сели на поезд, а пешком отправились за 5 километров до следующей французской станции — “Кохерен”... Шли днем, среди “культурной” европейской природы, — не переход границы, а очаровательная, идиллистическая прогулка на “лоно природы” в стиле Карамзина!... В Кохерене мы сели на поезд и прямым путем доехали до Парижа, но Париж (“русский” Париж) нас уже знал. Когда мы были в Берлине, “Последние Новости”, “Дни”, “Возрождение” — писали о наших берлинских похождениях и перепечатали из “Руля” открытые письма Александра Ярославского.
Но Ярославский твердо решил не иметь больше дела с эмигрантской печатью. Когда А. Ф. Керенский, которому Ярославский давал почитать рукопись повести “Бродячий лектор”, возвращая ее, сказал: — “Зачем же вы ее берете? — Мы бы с завтрашнего дня начали ее печатать в наших “Днях”... Вот Минор11 тоже находит, что она подходит...” — Ярославский однако решил: — “Чем печатать в “Днях” — лучше совсем не печатать”. Ближе сошелся Ярославский в Париже с анархистами, в частности с тов. тов. Бергманом и Волиным (Эйхенбаумом).12 Последний — интереснейшая и симпатичнейшая фигура — в эпоху Гражданской — ближайший сподвижник Махно и, так сказать, — теоретик “махновщины”...
Пока Ярославский тосковал по Советской родине, я, лично, спешила изучать жизнь Парижа (а когда были мы в Берлине, то — Берлина), причем главным образом определенную сторону этой жизни: — ночлежные дома, кабаки, преступный мир, проституцию... (Недаром Ярославский еще в России говорил мне: — “Стоит мне на минуточку оставить тебя одну посидеть где-нибудь в скверике, и я могу быть уверен, что вернувшись, застану тебя в обществе проституток или карманников!..”)
Есть в Париже улица — “Рю де Соль”... “Рю де Соль” знает не каждый истый Парижанин. Но бродяги ее знают. Она, между прочим, расположена в довольно буржуазном районе... Среди буржуазных улиц затерялась одна не столь буржуазная, совсем коротенькая и кривая, как курильная трубочка старого кабатчика... Когда входишь на “Рю де Соль”, все дома ее сразу же видны на перечет... На одном из них, узеньком, втиснутом меж двумя другими, у входа отвисает чуть жалобно, выцветший красный флаг...
В подъезде, на ступеньках и возле этого дома толпятся бродяги: — мужчины, женщины, с ними — дети... Их всех собрал сюда под красным флагом не Коминтерн, не Ленин, не Мопр13, — нет, — барон Ротшильд. И вообще красный флаг, в данном случае играет роль не знамени, а отличительного признака: — в этом доме помещается еврейская ночлежка, содержащаяся на средства Парижской еврейской буржуазии, главным образом — Ротшильда...
Ночевать мне там не случалось, но я проводила там целые дни, приходя под предлогом “обедать”... Там я беседовала с ночлежниками и изучала быт... В ночлежке этой в течение двух месяцев каждый — все равно Парижанин или даже совсем иностранец — получает совершенно безплатно ночлег, чай с хлебом, обед и ужин. Кормят почти досыта и, во всяком случае обед много питательнее и сытнее чем в советских УСЛОН’ах и исправдомах... Ночлежка на “Рю де Соль” — еврейская ночлежка, но по тому же образцу в Париже имеются Лютеранская и Католическая ночлежка... Если вспомнить, что в Советской России ночлежные дома платные, еда в них тем более за деньги, если подумать о том, что “Ермаковку”14 совсем ликвидировали, невольно приходит на ум, что даже буржуазная благотворительность совсем не так безполезна и во всяком случае во всей своей смешной сантиментальности стоит все же выше черствой “социалистической” опеки большевиков! — Барон Ротшильд — вашу руку! — я вас не знаю, но право же вы порядочнее лицемерной сволочи из Моссовета! — вы гораздо порядочнее!
О ночной жизни Парижа скажу только, что в Монмартских кабачках вышибалы-официанты дерутся и вышибают нищих так же вульгарно и больно как в Москве на Самотеке, — что парижские апаши — такие же задушевные ребята как наши “Митьки Малаи” и “Сережки Рыжие”, и что вообще — жизнь везде одинакова...
В Париже мы пробыли недолго — всего два месяца; — Ярославский настаивал, чтобы возвращаться в Россию. Мне это было не очень по душе; у меня имелись свои, совсем другие планы: — вот бы связаться с Махно, который тоже находился в Париже, и можно было бы затеять веселую игру на Украине, — отчаянную игру, левую игру, инстинно-революционную и революционную по-“блатному”!.. Но Ярославского эти мои планы не прельщали, он упорно думал только о Советской России, а очень уговаривать его я даже не считала себя вправе: — как можно насиловать совесть человека? — А человек определенно считал себя виноватым перед революцией и советской страной и хотел свою вину искупить...
— Еду в Россию расстреливаться... А если большевики меня не расстреляют, — тем лучше! — И он поехал на советскую родину, которая его так отвратительно, так тупо не поняла!..
За Александра Ярославского — не только как за любимого, — как за соратника, как за однодельца, — как за “клиента” (выражаясь по-нашему, по-блатному), а прежде всего как за гениального поэта, загубленного вашею бездарностью — клянусь я отомстить!.. И не только за него — за расстрелянных поэтов: — Гумелева, Льва Черного, загадочного Фаина, — за затравленного и доведенного до самоубийства, Есенина!..15 И еще клянусь отомстить за того несчастного стрелка, чья рука поднялась, чтобы дулом нагана выключить гениальный ток мысли из мудрого мозга Александра Ярославского, — за всех расстреливающих стрелков, под гипнозом ваших лицемерных, лживо-революционных слов, идущих беспечно на преступление наемного или подневольного убийства, — за всех их “не ведающих, что творят” клянусь отомстить словом и кровью... И клятву эту я исполню, если только, разумеется, этой моей “автобиографии” не суждено стать “автонекрологом”...
А пока продолжаю. Из Штетина на пароходе вернулись мы в Россию после годового отсутствия. Ярославский, как маленький ребенок, радовался русской речи на улицах, антирелигиозным плакатам в книжных витринах, а больше всего — Октябрьским демонстрациям...
— “Я рад, что я вернулся... А ты не сердишься на меня, Женичка? — шептал он, умиленно глядя на демонстрацию и сжимая мне руку. — Тебе, — я знаю — хотелось остаться”. Эти дни были одними из самых счастливых в нашей жизни.
Когда Александра Ярославского арестовали, — я сразу пошла в “шпану”. Я уже подробно указывала выше, какое колоссальное социальное значение придаю я “босячеству” и почему именно. Если бы я была интеллигенткой “Абрамовиче-Дановского” типа16, то дело бы ограничилось теоретическим признанием, и — все.
Но как я уже упомянала, — я люблю быт! К тому же у меня с детства — страсть испытывать все на собственной шкуре...
Какая пошлость — со стороны сочувствовать уголовному миру, наблюдать его сбоку, или даже вдаваться в “социальные эксперименты” — <с> переодеваниями, как некоторые эксцентричные западные журналисты, которые, переодевшись босяками, на одну ночь приходили в ночлежку или проникали в подозрительную трущобу, с тем, чтобы прямо оттуда — в утренюю ванну смыть с себя всю эту грязь и — о, кошмар! — а вдруг — вошь!
Нет, я решила погрузиться в “шпану” по-всамделишному, и не как “знатная иностранка”, а как равная — я решила научиться воровать...
Прежде меня удерживала привязанность к Александру Ярославскому, — теперь я была свободна, — конечно, я и теперь имела обязательства перед ним, — “засыпавшись”, я могу скомпрометировать его, но соблазн был слишком велик, — я не совладала с собой...
Легко сказать — “украсть”!.. Это все равно что сказать — “Пойду с горя делать концерты на рояле!..” — Так с первого разу — только потому, что деньги тебе до зарезу занадобились и ты, наконец, решился на кражу — не украдешь!.. Для кражи мало преступного намерения, кража — <в> полном смысле слова, ремесло. Без таланта здесь еще в крайнем случае обойтись можно, но без навыка, без предварительной подготовки — никак!..
Я вначале даже не знала как приняться за это дело (только фрукты и сласти с прилавков гастрономических — удавалось таскать с первого же дня, но ведь это же неинтересно!). Итак воровать я научилась не сразу, — сначала пошла газетами торговать... Нравилось мне, что — целый день на улице, что — среди вороватых, хулиганистых мальчишек...
Самый напряженный, самый патетический момент дня для газетчика, это — момент выхода “Вечерней Красной”... Утренняя — та расторговывается исподволь, почти уютно... наберешь с утра всех утренних газет понемножку, — сядешь с ними, бывало, спокойно где-нибудь на Невском на ступеньках и декламируешь:
— “Правда!.. — Ленинградская Правда!.. Красная газета!.. Московская Рабочая газета!.. — 3 копейки — Московская Рабочая газета”... И опять сначала:
— “Правда!.. Ленинградская Правда!”... А уж кому нужна газета, тот сам <берет>. Смотришь — одну какую-нибудь, ну примерно — “Правду” — меньше других покупают; — тогда наскоро ее проглядываешь (одни заголовки) и начинаешь усиленно ее “подсватывать”, как отец — засидевшуюся в девках старшую дочь “через” голову которой младшие — шустрые норовят замуж идти:
— “Правда! — Доклад товарища Троцкого!.. Новые выступления оппозиции!”...
Совсем другое дело вечерняя газета: — тут у газетчиков разыгрываются алчность, азарт, борьба конкуренции. Еще задолго собираются, становятся в очередь на Николаевском вокзале перед газетным киоском, куда принесут “Вечернюю” для раздачи... Принесли!.. — с криком бросаются газетчики к прилавку киоска, жадно, как добычу, хватает каждый свою стопку газет и бросается бежать, просчитывая на ходу. Разбегаются от Николаевского по радиусам: — по Невскому, по Лиговке, по Старо-Невскому... Точно современные евангелисты бегут газетчики в мир, неся “благую весть”, что вышла “Красная Вечерняя Газета”! — И каждый газетчик спешит, боится, что не ему попадется самый свежий покупатель... А с “Вечеркой” — беда: — сразу не распродашь в первый момент, — так уж не продашь совсем — “засол”!..
Торговала я в Ленинграде с месяц; затем заключенного Ярославского перевезли в Москву, за ним немедленно переехала туда и я. В Москве торговать газетами оказалось не в пример труднее чем в Ленинграде: — конкуренции больше, а грамотеев, т. есть читателей меньше... А люди в Москве вредные, несочувственные!.. Бывало сядешь где-нибудь на ступенечках — гонят и дворники и “менты”-сволочи. Зайдешь предложить газеты в столовую поприличнее — “вышибают” заведующие... Поторгуешь день — из дому выйдешь в шесть утра, домой вернешься в восемь вечера — денег мало, а ноги в крови, натерты... Еще бы ничего, если б так — себе на харчишки и ладно, а то ведь знаешь: — к пятнице (день передач) нужно хоть 3—4 рубля скопить — “кучерявенькому” своему на передачку!..
Я бы, конечно, имея университетский диплом, могла поступить на службу, но жалко было с улицей расставаться, — хотелось испытать “блатную” жизнь, — научиться воровать... К тому же самый вид советских учреждений, — чистеньких, самоуверенных и неприступных вызывал во мне всегда нечто вроде приступа морской болезни... И идти служить в эдакое гнездо “книжников и фарисеев”!..
Я предпочитала биться на тротуарах, набиваясь с газетами... А тут еще, то — в Гепеу за справкой беги, то с передачей полдня провозишься, то — к прокурору на Спиридоновку (или, как я называла — “козла доить” — аналогия по продуктивности). Случалось, — наберешь с утра газет, займешь очередь у прокурора и тут же в очереди, в здании прокуратуры, торгуешь. Кой-кто из женщин восхищается: — “Вот баба — бойкая, ловкая!.. Уж эта выхлопочет своего мужа”. Да, уж — выхлопотала!..
Особенно хорошо шли у меня газеты 2 раза (тогда я еще в Ленинграде была). Во-первых — когда бомбу в Гепеу бросили. Газетчики наши вяло выкрикивали в этот день, как всегда, “тезисы”, предложенные из редакции; я одна, просмотрев газету, обратила внимание на пикантную сенсацию. Стою эдак на Невском проспекте и как кто мимо идет, — громко, отчетливо, глядя в сторону:
— “Бомба в московском ОГПУ! — Красная веченяя газета!..
“Бомба в московском ОГПУ” — Прохожий останавливается как ошарашенный дубинкой. Руками, дрожащими от волнения, вытаскивает кошелек и разворачивает газету... Каждому, как, все равно — подарок к именинам: — кто же в Советской России не ненавидит ОГПУ...
Второй раз бойко шли газеты, когда двое хулиганов в Екатериновском парке изнасиловали восьмидесятитрехлетнюю старуху... Честь и слава хулиганам насилующим восьмидесятитрехлетних старух!.. Пошли им бог долголетия и успехов в их доблестных делах газетчикам на радость!..
Чтобы окончательно погрузиться в беспризорную жизнь, ушла я от тетки, у которой проживала в Москве, и решила жить с беспризорными... Объявив тетке, что ухожу от нее совсем, вышла, как всегда, торговать газетами... Под вечер начинаю подумывать, что пора бы поразмыслить о ночлеге. Подхожу к мальчику, просящему возле булочной подаяния: — “Мальчик, ты не из беспризорных ли случайно?” — Испуганный взгляд белесых глазенок: “Ой, нет, тетенька! —
У меня отец, мать... Я с матерью живу”. — “Да, нет, я ведь... не в том дело... Мне вот самой ночевать негде... Я вот и думала, ежели ты — из беспризорных, то и мне покажешь где можно ночевать без денег и где документов не спрашивают”.
— “Это я могу, — там же где и сам ночую... Пойдем вместе ночевать?”
— “Пойдем. Вот и хорошо!”
— “Только ведь не сейчас?.. Мне газеты бы доторговать...”
— “А я еще постреляю маленько”.
Ночью он ведет меня в скверик на Арбатской площади, — с наивной словоохотливостью, сидя со мной на скамейке в скверике, выкладывает мне свою жизнь: — был в деревне пастушком, в городе — недавно, — “днем “стреляю”, а вечерами по карманам балуюсь...”
Устраиваемся спать; я — на одной скамейке, он — на соседней... Только засыпаю, как просыпаюсь от чьего-то непрошенного объятья; передо мною — длинный верзила, прилично одетый и изрядно пьяный... Упрашиваю его не приставать ко мне. На помощь мне приходит мой маленький сосед: — “Ты эту тетеньку не обижай, — она не “гулящая”, она только газетами торгует!.. — “А ты кто еще такой, чтобы заступаться? — Или ты может сам ее — ... Смотри, — я тебе всю морду искровеню — щенку!..” — “Как бы тебе самому от меня не попало!!!” — важно вставляет мальчик и затем хвастается мне на ухо: — “Ты ничего не бойся, — у меня “финка” есть...” — “Прения” продолжаются. Лежу под перекрестным “матом” “сторон”. Наконец верзила уходит, обещаясь обесчестить противоестественным способом покойную бабушку противника... Я в душе своей решаю каждую ночь брать себе на ночлег эдаково ребенка, который сам еще не опасен, а других отводит... Пока продолжаю прерванный сон; наутро мой маленький товарищ говорит мне: — “Ну, а теперь тебе умыться надо”. На лице у меня — размытая росой типографская краска от вчерашних газет, смешанная с пылью тротуаров...
Нужно было не опоздать за газетами, пока что общественные уборные были заперты до 8-ми часов, и поэтому умываться пришлось идти под желоб трубы, благо накануне был дождь и вода с крыши по трубе сочилась...
Больше я своего маленького защитника так и не видала, а идти без него ночевать в сквер, где может со мной сделать что захочет любой верзила, — я считала слишком рискованным, а потому на другой день, с наступлением ночи просто “шлялась” из улицы в улицу, избегая останавливаться в опустевших и переходя в те, которые еще жили ночной жизнью... Гасли пивнушки сперва на Смоленском, затем на Арбате... Гасли “киношки”... Город погасал и умирал постепенно, как тело умирающего от конечностей к центру... Таким образом, идя просто на свет, я понемножку вышла на Тверскую, по дороге стараясь кому-нибудь всучивать недопроданные газеты... Совершенно неожиданно для самой себя, очутившись на Тверской, я обрадовалась: — здесь не было никаких признаков замирания на ночь; — тут в крайнем случае, на худой конец, можно просто проходить до утра, не вызывая никаких подозрений...
Остановившись на углу, я постепенно разглядела своеобразный характер проплывавшей толпы: — проплывали все — одни и те же, в ту и другую сторону, точно в “кадрили” или “полонезе” по бальному паркету, — порою из одной группы в другую обменивались шутками, окликали друг друга, — большинство казалось были знакомы между собой... Среди этих проституток и завсегдатаев этого “дома терпимости под открытым небом” я сразу почувствовала себя как на балу в незнакомом доме, где никого не знаешь, и куда еще вдобавок явился в неподобающем костюме: — проститутки, по обязанностям профессии, были принаряжены, я же шла в потрепанном пальто, впитавшем в себя не один слой пыли с московских улиц... Пробиваясь сквозь толпу, выплыла я, как на отмель, на Страстную... Впрочем, сейчас эта “отмель” тоже была залита приливом толпы... Здесь становился ясен смысл того, что творилось на Тверской: — там не просто плыли куда-то, как казалось на первый взгляд, и выставлялись на показ <, там> и — оценивали, здесь же на Страстной заключались самые сделки, сторговывались... У высокого ларька Моссельпрома, как у маяка останавливались сговориться меж собой о чем-нибудь те, которые на минутку не хотели быть смытыми людской волною... В тени уборной, на мусурном ящике какие-то хлопцы, прилепив к ящику зажженный огарок, играли в карты, ничуть не смущаясь близостью “легавых” и “ментов” (очевидно — фаталисты: — так и так пропадать от изоляции!)...
— Вот это — то, что мне надо! — иду прямо к ним. Некоторое время стою, демонстративно уставившись на них. Косятся на меня полусекундным недоверчивым, но глубоко флегматичным взглядом, не отрываясь от игры... Начинаю нарочно безо всяких подходов: — “Товарищи, вы не знаете случайно, — где бы можно переночевать без документов и без денег?..” — “Не знаем, не знаем... Ну ходи — твой ход!..” — “Так — крою” — “Козырная бура” — “Так знаете у меня вышло: — муж в тюрьме сидит... Документы мои у него при аресте вместе с его документами отобрали... От тетки ушла — поругалась; теперь ночевать негде...” — “Пойдемте со мной, — я вам покажу место... Сейчас я, как видите, занят... Как игру закончим... Приходите так через полчаса опять на это же место...”
Через полчаса он идет впереди меня. Среднего роста, стройный, с не то чтобы красивым, но довольно правильным и почему-то интересным лицом, одетый небогато, но “с иголочки” аккуратно — ни дать, ни взять — “благородный” вор с германской кино-фильмы!.. Приводит меня в какой-то дом, совсем рядом со Страстной где-то, — мы подымаемся по довольно запущенной лестнице на самый верх. На самом верхней площадке стоит большой пустой ящик. — “Вот тут на ящике можете устраиваться. Спокойной ночи!” — И — еще раз оборачиваясь, уже начав спускаться по лестнице: — “Можете спать спокойно. Могу поручиться, что никто вас здесь не тронет. За то, что вас здесь не обкрадут — не ручаюсь”. Засыпаю... Но уже довольно скоро, сквозь сон, слышу: — “Это кто еще такой?! — Кто здесь спит?!” — В меня, как в квашню, тыкается, с удивлением, чья-то рука... Оказывается, это возвращающийся к себе домой один из обитателей дома. Он пьян, но рассудителен. Присаживается рядом со мной на ящике. Я тоже уже успела изменить лежачее положение на сидячее... Объясняю ему как сюда попала... Идилию нашей беседы прерывает гневно-распахнувшаяся дверь одной из квартир и женский голос: — “Опять, — сволочь — привел какую-то!.. Я тебе покажу “девок” водить... Сейчас же домой иди!.. Да ты опять пьян, — кобель ты эдакий!..” — “Извиняюсь, гражданка, меня никто не приводил, — я сама сюда пришла. “Они” только наткнулись на меня спящую, стали спрашивать как я сюда попала... Женщина я убогая, инвалидка... Без квартиры осталась... ночевать мне негде... “Они” меня не приводили, я — сама...” — “Ну, а коли — сама, то и катись сама отсюда!.. А сама не пойдешь, — я сейчас дворника покличу!.. Тут не ночлежка!.. Может ты — “заразная” какая?!” — Ухожу, возвращаюся на Страстную в свой “Жилотдел” возле мусорного ящика... Встречает меня давешний “квартиродатель”: — “Ну, как — выспались?” — Рассказываю... Улыбается: — “Пустяки!.. На вашем месте я даже теперь же вернулся бы обратно...” — “Благодарю вас. Я лучше воздержусь”. — Пожимает плечами: как знаете.
Вглядываюсь в сдержанные, полные достоинства манеры собеседника и задаю пошлейший вопрос: — “Вы верно случайно — в такой жизни. Вы сами в какой среде выросли?” — “Я? — Под лодкой”. — Он снова исчезает в волнах Страстного прибоя.
До утра, — когда идти за газетами — мне делать нечего; — пока что разглядываю детали жизни Страстной: — самый азарт здесь под утро, когда еще можно схватить последний отчаянный “фарт”, — сейчас посторонний лучше не мешайся! — страсти разгораются, — каждому предоставляется теперь схватить, не проворонить последний — иногда самый крупный “шанс”: — проститутке “зафалловать”, окончательно распоясовавшегося и “разъярившегося” у “Филиппова” под утро, шикарного “фрайера”, который с вечера полутрезвый, и не взглянет на уличную проститутку; вору — заманить, чтоб “помыть” “бусого” кассира или растратчика; лихачу — свезти советского служащего, растратившего уже столько, что теперь все равно “трешку” или “двухчервонную”, не глядя, сунуть извозчику, — или увезти за солидный куш от “легавого” удачливого “ширмача”; у торговцев-цветочников свой предутренний “фарт”: — бросаться в догонку за разъезжающимися на лихачах парочками с букетом цветов... Девчонки шепчут кавалерам: — “Купи”, кавалер, рисуясь перед девчонкой, не торгуется, — с лихача на руки цветочнику порхает “трешка”, — кавалер потно комкает девчонку и мнет цветы ей под сиденье, — оба уже забыли про них, — да разве ей цветы нужны? — так, лишь бы “фрайера” “выставить”!.. А цветочник тем временем уже дает заработать босяку, из-под полы торгующему водкой — не по “полунощной” уже, нет, — по третьей с вечера <...> цене; и тут же уж и пирожник тянется за заработком: — “Пирожка горяченького — закусить?”
...Этот азарт сразу заразил меня, — нестерпимо захотелось из “человека дня” стать “человеком ночи”, — тут же зарабатывать с ними со всеми вместе, иметь свою долю в этой предутренней добыче, — захотелось красть с шиком, красть “на пари”...
Когда рассвело, — Страстная омелела, остались только кучками “коты” и “деловые”, как ракушки оставленные на песке отхлынувшей волной прилива, — да кое-где, прислонясь к стене, тужился “блевать” окончательно пьяный и уже “пустой” “фрайер”... Да девчонки возле уборной, из тех, что никто не берет, постарее, да погнилее — злобно переругивались от обиды (обидно не то, что тело женское продажно, а то, что никто не берет-то уже!..) и старались уязвить друг друга побольнее последней, — самой больной и самой обидной обидой, особенно больной и обидной здесь на Страстной, где обида слишком похожа на правду, — символом последнего женского унижения: — “Эх, ты — в рот...!”
Подхожу к киоску Моссельпрома, где “коты” и “деловые” собрались потолковать о делах. Возвращается, подработав, одна из самых шикарных проституток Страстной. Довольная и деловитая подходит к своему “коту”. — “А! — Миррочка! — Ну, как по...?” — “Спасибо — хорошо. А как твои дела?”
Что касается меня, то я обращаю на себя всеобщее внимание: — новое лицо на площади. Приходится каждому рассказывать свою историю. Вначале относятся не больно-то доверчиво: — принимают за пришлую неудачливую проститутку... Еврейка-Миррочка обращается ко мне с добродушной иронией: — “Честная дама с газетами, — если вам, действительно, как вы говорите ночевать негде, то почему вы не обратитесь в какой-нибудь комитет, который помогает бедным, но честным дамам?” — Не остаюсь в долгу: — обращаюсь к “собранию” с шутливой по форме, но искренней и глубоко серьезной по содержанию, — речью, в которой доказываю, что именно они — здесь собравшиеся — являются “солью земли”... Сначала здорово, но почти сочувственно, — смеялись; — потом кто-то небрежно заметил: — “А ведь то, что она говорит не так глупо!..” — “Да, если вдуматься — слова даже совершенно правильные!..” — Одним словом, никто не протестовал против того, чтобы признать себя “солью земли”.
В последующие дни попыталась я удержаться на Страстной. Днем торговала я здесь газетами, ночью — цветами... Торговать цветами на ночной Страстной было (особенно при моей инвалидности) — глубоко унизительно: — проститутки упорно подозревали, что я собираюсь составить им конкуренцию... “Фрайера” кажется думали обо мне также: — уверенно приставали или с издевательством браковали.. — “Гражданин, купите цветочков?” — “Цветы ваши увяли, и вы сами также... Не нужно ни вас, ни ваших цветов!..” Отвечаю медленно, с расстановочкой, негромко: — “Цветы мои можете оценивать, так как они продаются, а меня оценивать вам незачем, так как я не продаюсь...” — Ничего не смысля в торговле, покупала я цветы втридорога... И все время приходилось волноваться, что цветы увянут раньше чем их у меня купят; тогда вместо прибыли, круглый убыток!.. Несмотря на все это, не хотелось уходить со Страстной. Здесь следовало завязать и укрепить связи, чтобы развернуть работу...
Предупреждаю: — я шла к жуликам не как “к младшим братьям” — учить их, нет, — я шла сама благоговейно учиться у них воровскому ремеслу, их воровской этике. И собиралась <не> нести им какое-то новое учение, а укреплять в их среде их же старые “урканские законы”, расшатанные за последнее время: — непримиримую ненависть к “легавым” и “ссученным”, товарищескую “подельчивость” (ту же взаимопомощь) между “блатными” и т. д. Я даже одно время носилась с эксцентричной идеей “однодневника” (вернее — “однонощника”): — “Проститутка — уголовнику”. Как раз в то время добрая половина жуликов Страстной была скошена изоляцией; так вот я предлагала: — одну ночь проституткам отработать на передачу забранным товарищам! Но эта идея оказалась неосуществимой, так как отсутствующих знали по “кличкам”, но не по “липам”... — Так на какое же имя нести в МУР передачу?
Более серьезные мои идеи заключались в следующем: — я мечтала — не сразу, конечно, а путем долгого, безграничного терпения, после тяжелых неудач и нелепейших провалов, которые несомненно будут, — сорганизовать уголовно-политический беспартийный, объединяющий все антисоветские и просто преступные элементы, — комитет, который поставил бы себе задачей освобождение из мест заключения — в первую голову “смертников”, а затем и вообще наиболее крупных преступников, как уголовных, так и политических... Для этого, разумеется, потребуются колоссальные денежные средства, — их будем доставать путем “налетов” — “экспроприацией” — дело не в названии... Политические — полагала я — пойдут к нам из идейных соображений, уголовные будут достаточно заинтересованы материально: — ведь не откажется же “смертник”, которому комитет устроит побег, — “отблагодарить” комитет с первого же удачного своего “дельца”...
Если я сейчас все это излагаю так откровенно, то это потому, что я все равно ожидаю либо расстрела, либо длительного заключения, и уж во всяком случае за мной будет достаточный негласный надзор, а следовательно мне уже так или иначе, не придется проводить этот план в жизнь!..
Возвращаюсь к своей “автобиографии”: — Торгуя то днем, то ночью на Страстной (а когда и круглые сутки), — отсыпаться ездила я на трамвае в Сокольники. Особенно хорошо было там спать днем, в дивной сочной траве, под усыпляюшим солнцем... Две ночи ночевала я там в парке в полном одиночестве, не опасаясь никого, кроме милиционеров... И недаром я их так боялась: — один из них однажды украл оброненную случайно мной сумочку с последними моими деньгами, — объявив, что он эту сумочку поднял, а значит обязан снести в “стол находок”. Другой милиционер пытался меня изнасиловать в Сокольниковском парке среди “бела” дня... Из недальних кустов любознательно подглядывали, пересмеиваясь, “урки”, но подвыпивший милиционер рассчитывал на то, что ни один из этих бездокументных парней никогда не решится выступить свидетелем в каком бы то ни было деле... И все-таки один из этих ребят своеобразным способом выручил меня: — в самый решительный и пикантный момент, когда я умоляла и отбивалась, он подошел с простодушнейшей улыбкой к перегнувшемуся надо мной милиционеру: — “Товарищ, разрешите прикурить!..” — Милиционер, конечно, выпустил меня из рук, достал спички и протянул парню, а когда тот, закурив, повернулся, — выхватил наган и с минуту целился в спину уходящего парня... — “Э, чорт — не стоит!..” — и спрятал наган. Я потом благодарила моего спасителя: — “А молодец ты, парень!.. Вот можно сказать спас от большого для меня несчастья!.. Тебе спасибо... — Ты что же выручить меня решил — подошел?” — “Нет, — я так подошел, для ;блезиру”...” — И игриво засмеялся...
Наконец я устроилась на постоянную квартиру — в стеклянную трамвайную будку... Собственно, вполне постоянной мою новую квартиру назвать было нельзя, так как это была то — трамвайная будка в Охотном ряду, то — трамвайная будка на площади Революции... Выгонят из одной — шли в другую. Иногда за ночь приходилось раза три переходить из будки в будку... Ночевало нас, беспризорных в будке много до тесноты... Были нищие, были воришки из мелких, проститутки из беспризорных... Здесь нашла я, в полном смысле слова, родную семью. Раз в неделю ходила я в гости к своей тетке; бывало засидишься — уговаривает остаться ночевать... Так даже пугаешься: — “Нет, мне нельзя никак — мне “домой” надо!” — Самая мысль заночевать где-либо в другом месте казалась мне коварной изменой родимой “садке”, “моим” ребятам!.. Тетке я сказала, что нашла себе комнату; и она, а больше еще мама, приехавшая из Ленинграда погостить к тетке и повидаться со мной — умоляли, со слезами обиды, сообщить им мой адрес. — “Я — мать. Имею же я право знать! Если не хочешь, — я не буду к тебе туда ходить... Но хочу знать на всякий случай”, — настаивала мама. Бедная! — как я могла ей сообщить мой адрес, когда у меня его не было. Между тем был уж конец сентября. По ночам на “садке” становилось холодно. Ходили отогреваться к костру на Театральной площади возле “асфальтовых” котлов. Маленькие “пацаны” даже совсем спали в этих котлах... Как-то, когда ребятам удалось разгромить продуктовый ларек, жарили на костре колбасу и пекли яблоки, употребляя вместо вертела лежавший на площади железный жезл трамвайной стрелочницы... Спали мы теперь в будке все — женщины, ребята — сбившись в кучу; каждый ложился на ноги предыдущего, чтобы эти ноги греть... так всем было значительно теплее и только самый нижний под конец ночи не выдерживал и вопил: — “Да, что вы в самом деле навалились все на меня, — ноги у меня железные — что ли?”
Между тем, следствие по делу Ярославского закончилось, центральное Г.П.У. искало меня, чтоб сообщить, что мне с ним разрешено свидание, — но не могло меня разыскать, так как я теперь нигде не была прописана. А тем временем Ярославский, сидя на Лубянке, проводил голодовку, требуя свидания со мной... Он знал, что я в Москве, так как я еженедельно приходила с передачей, и следовательно, не мог поверить, что меня нигде не удалось разыскать, — хотя Г.П.У. его письменно об этом уведомило, в ответ на его голодовку...
И в этом, как и во многом более серьезном я безгранично виновата перед Александром Ярославским!.. В то время, когда так трагически решалась его судьба, — я не меньше чем о нем, думала о “шпане”, о ее социальном значении, и тщеславно-мелочно увлекалась ролью, которую собиралась сыграть среди нее!..
В эпизоде со свиданием только одно остается мне неясным — почему, когда я приходила насчет передач, меня не могли уведомить о разрешении на свидание?
Свидание получили мы уже в Ленинграде, где находился Ярославский перед отправкой в Концлагерь, и куда (в Ленинград то есть) — я немедленно за ним последовала. Во время свиданья я успела рассказать где и как жила последнее время, причем Ярославский взял с меня слово, что я опять буду жить на обыкновенной квартире; если в Ленинграде, то — у матери, если в Москве, то — у тетки... Слово я сдержала, но связи с московской “шпаной” не оборвала и с Лениградской “шпаной” тоже завязала связь... между прочим, когда через год опять вернулась в Москву, то первым долгом, прямо с вокзала, кинулась повидаться со своей “садкой”... Но оказалось, за это время ребят всех переловили, а кто и сами поразъехались, а на “садке” теперь ночевали какие-то новые, деревенские, ничего общего не имеющие с преступным миром...
...Уже через месяц после того как Ярославского увезли из Ленинграда на север, я поехала в Кемь добиваться свиданья... Свиданья я в тот раз не добилась, только “прожилась” и назад из Кеми в Ленинград “дула” “зайцем”; где — в вагоне со шпалами, где — на буфере товарного, где — пассажирским под скамейкой...
После тех издевательств над заключенными, которые я видела в Кеми, — я еще непримиримее стала ненавидеть и презирать “советскую” власть, но, — боясь навредить Ярославскому, старалась не слишком проявлять эти свои чувства... Мысль служить в каком-либо советском учреждении представлялась мне отвратительной...
Времени даром я не теряла: — помаленьку начала воровать. Смешно и стыдно сказать с каких мелочей я начинала; так, например, отнеся знакомому в Ленинградский угрозыск передачу, — я, на обратном пути сняла тяжелый большой замок с ворот угрозыска и “загнала” его немедленно на Александровском рынке за 40 копеек.
Переехав снова в Москву, я выдумала себе специальность: — стала ходить по зубным врачам и в прихожих обшаривала карманы висящих там пальто, ища оставленных по карманам денег, и, когда удавалось незаметно проскользнуть в дверь, — выносила и самые пальто, шапки, шляпы... На деле этом я ни разу не “подвзошла”, но когда я обошла большинство московских зубных врачей, — поневоле пришлось перейти на другое “амплуа”. Я стала ходить по “тихой” по “голубям”: — рано утром, когда почти все обитатели двора еще спят, но усердные домработницы уже успевают развесить белье для просушки, — я с величайшим терпением обходила дворы подряд и снимала с веревок белье, платья, а также — вывешенные, чтобы проветриться, — пальто, плэды, суконные одеяла (“стеганные” — те слишком громозки, никак не вынесешь!..). Реже — заходила я в самые квартиры через случайно незапертую дверь, — выносила из кухни примуса, обувь выставленную для чистки... Дальше кухни продвигаться я не решалась, так как протезы мои имеют свойство всегда немного стучать и совсем тихо пройти на них почти невозможно... “Брала” я только в зажиточных дворах; около какого-нибудь подвального жилища пусть хоть ценная вещь попадется — даром не надо!..
Воровство доставляло мне истинное наслаждение; большой душевный подъем вызывало чувство риска, которое появляется даже в момент совершения мелкой кражи. Но все же эта мелочь — барахло добытое по “тихой” — не удовлетворяла меня ни со стороны материальной, ни со стороны самолюбия... Меня манила высшая, так сказать — классическая — форма кражи — “ширма”... Хотя обыкновенно не только “мокрушка”, но даже “скачки”, а тем более “стопоренье” квалифицируется как более крупные по сравнению с простой “ширмой” — кражи, но на мой взгляд, “ширма” это та высшая ступень, на которой ремесло переходит в искусство; приглядясь к работе карманников нельзя не притти в восторг от их, полной изящества, ловкости... Взять “скачок”, при наличии достаточной решимости, может по существу, любой слесарь; удачно “застопорить”, может, если очень повезет, — то даже с первого раза, — любой решительный рослый и здоровый парень; а попробуй непривычный человек вытащить бумажник из внутреннего кармана! — это ему никогда не удастся! — Я, лично, оказалась к “ширме” совершенно неспособной; — в единственный раз за свою жизнь, что я пошла по “кармановой”, — я “погорела”, была побита пустой бутылкой и палкой — по голове, и после того вдобавок — препровождена в милицию. На мое счастье, я в этот день потеряла перчатку... Теперь в милиции я достала из своего кармана оставшуюся без пары вторую перчатку и объявила, что “потерпевший” будто бы пристал ко мне и, “шутя”, стащил у меня перчатку и сунул к себе в карман, а когда я полезла к нему за своей перчаткой — избил меня... Так как “заявитель” был не совсем трезв, — рассказ мой показался правдоподобен, и сердобольный милиционер отпустил меня, сделав на прощанье серьезное внушение “заявителю”...
Если мне сразу же не повезло по “ширме”, то зато моей любимой отраслью скоро стала “бановая” (вокзальная) кража... Становишься, бывало, в очередь у билетной кассы (а еще чаще — возле “Камеры хранения ручного багажа”) и как кто отойдет на минутку или просто отвернувшись, зазевается, — тащишь небольшие чемоданчики и другой, нетяжелый на вес багаж — из-под самого носа владельца... Тут главный залог успеха заключается в том, чтобы действовать без нервной спешки, — со спокойным степенством, — для того, чтобы окружающие, которые почти всегда видят как ты “берешь”, были уверены, что взяла свой собственный багаж... Ну, а спокойствия у меня, с моим характером, не занимать-стать!.. Впрочем, вопрос о спокойствии или волнении уместен лишь до того как “взял”, — с этого момента уже вообще действуешь в каком-то сомнабулическом состоянии; — в тот момент как “взял”, — в мозгу мелькает: — “отрезано”, после этого руки как бы приростают к ручке краденного чемодана, перестаешь видеть лица окружающих и различать их, а мелькает в глазах волнующим пятном одна сливающаяся толпа (как на сцене, когды выйдешь играть, в первый момент), уже не думаешь больше: — “пройдет “номер” или не пройдет?” — просто, как заведенная на определенное время, пока не остановится механизм, — машинально спешишь к выходу, — скорей на трамвайную стоянку, — забиваешься в трамвай, и только в трамвае возвращается к тебе снова сознание...
Однажды на “Курском”, рано-рано утром, когда поезд только что примчал с юга советский “бомонд”, — замечаю гражданина, рассевшегося в вестибюле, в окружении своего багажа... У гражданина несомненно поэтическая душа: — глаза его мечтательно устремлены впереди себя, а вещи — по преимуществу расположены позади... Прельщают меня деревянный “баульчик” с висячим замком... Подкрадываюсь сзади и уношу “баульчик”. Но я в это время еще не была знакома с внутренним расположением Курского вокзала, а потому совершила роковую ошибку: — в первый момент направилась с “баулом” не в сторону выхода, а в противоположную, надеясь, что дальше мне попадется другой выход. Этого не оказалось. Не могла же я теперь повернуть обратно и пройти к выходу мимо, несомненно уже хватившегося, пассажира — с его же “баулом”?! — Пока что иду в женскую уборную, прошу какую-то даму присмотреть за “баулом”, а сама отправляюсь на разведку за дверь уборной; вижу двух “пацанят”; я их не знаю, но их лохмотья внушают мне доверие... Подзываю к себе, излагаю дело и умоляю указать мне какой-либо запасной выход, — обещаю выделить им в благодарность “долю”... Смотрят недоверчиво: — не похожа я на воровку! — но сулят “сообразить” что-либо!.. Я снова прячусь в свою засаду в уборной... Через несколько минут дверь уборной приоткрывается, просовываются мордочки “пацанят”, они вызывают меня... Идем через какие-то подземные ходы, напоминающие парижское “метро”... это — переходы к дачным платформам “Курского”... Но один из переходов — о, счастье! — ведет на улицу... Теперь остается приступить к дележу... Но где? — предлагаю знакомый мне “шалман”. Но чтобы там очутиться нужно перекинуться в Драгомилово... А, случайно, у меня — ни копейки “натыру”... Решаем ехать на трамвае “зайцем”... Для меня это, впрочем, дело привычное. Мне, как инвалидке, это — легко. “Пацанята” устраиваются на “колбасе”. На каждой остановке соскакивают и заглядывают внутрь трамвая — там ли еще я? — не “подорвала” бы с “баулом”, оставив их без “доли”... В шалмане знакомый парень взламыват “серьгу” на “бауле”... Внутри — сложенный фотоаппарат заграничной (брюссельской) фирмы, новенький бумажник (к сожалению пустой), летний костюм, бритва, “чувяки”, 2 простыни, нижнее белье, альбом, документы на имя “фининспектора Птицына”, личная переписка владельца и альбом с его талантливейшими собственноручными рисунками. Оставляю себе аппарат, 1 простыню, переписку, книги, альбом и документы. Остальное идет “пацанятам”!! Загоняю аппарат и простыню, заклеиваю в пакет переписку и альбом и отсылаю по адресу, указанному в документах: “Ленинград, Грибоедовский канал, дом № ...” Предварительно вкладываю записку следующего содержания: — “Сознавая, как дороги для каждого художника произведения его творчества, — возвращаю вам альбом с этими изящными, со вскусом сделанными, набросками, а также — вашу личную переписку, не имеющую ценности для похитителя. Вор”.
...О, господи! — сколько радости доставляет каждый украденный чемодан! — Это, как в детстве — шеколадный шар с “сюрпризом”... Улепетываешь с чемоданом, а самому не терпится скорей узнать: — что бы в нем такое могло быть? — А вдруг — золото? А вдруг — “чистоган”? — Чаще всего оказывается — ерунда, “барахлишко”, которое важно “загнать” поскорее, еще “парное” с “дельца”, пока “штемп” не успел сделать заявки...
Ранним летом 1929 г. отправилась я на свидание на Соловки. Свидание нам предоставили лишь на общих основаниях, по 1 часу в день. Во время моего 10-тидневного пребывания на Соловках, на меня были поданы 2 “рапорта” начальнику Борисову. Один из “рапортов” был составлен вольнонаемным сотрудником Романеком, второй, если не ошибаюсь, заведующею Домом Свиданий — М. Д. Лобановой...
Вернувшись с Соловков, я продолжала заниматься кражами (торговлю газетами я уж больше года как бросила)... Ходила воровать я всегда одна; по крайней мере, засыплюсь — никого не подвешу; а в случае удачи, — делаю сама что захочу — со всею “добычей”...
Благодаря этому у меня также сохранялись хорошие отношения со “шпаной”, — не было ни с кем личных счетов... Меня знали из “жулья” немногие, но те, кто знали, — относились с уважением (так по крайней мне казалось). Воры вообще всегда уважают женщину, которая самостоятельно ворует, а не идет на проституцию. А тут, когда шла на риск инвалидка, да еще — совсем одна, — ценили особенно... Под осень “подвзошла” я на Александровском вокзале с двумя чемоданами, и была отправлена в “Бутырки”. Тут, на 4-ый день пребывания моего в “Бутырках”, я, чтобы внести хоть некоторое разнообразие в бутырские будни — проломила до крови металлической крышкой от “параши” голову надзирательницы, за что была переведена в холодный карцер в “Северной башне”... После 13-тидневного пребывания в “Бутырках” меня вызвали в суд. На суде я так ловко и живо обрисовала как “потерпевшая” переглядывалась с каким-то “интересным” “гепеушником”, а я в это время облюбовала и “сработала” два ее “апетитненьких” чемоданчика, перевязанных между собой шнурочком, — что не только весь зал суда, но и сами судьи — покатывались со смеху, и “вынесли” мне всего 1 месяц “принудиловки”...
Выйдя из “Бутырок” я, не медля, отправилась на второе свиданье. О событиях, произошедших в связи с этим свиданием, на Парандовском Тракте (где находился в это время в мучительнейших условиях, в Штрафизоляторе — Александр Ярославский) — писать не буду, — упомяну только, что вполне достаточный матерьял о них (показания мои и показания Александра Ярославского) — имеются в Кемском ИСО (ИСО 1-го отд.), если только не были отправлены при деле Ярославского в “центр”...17 Несомненно одно: — события эти были ступенью к конечной катострофе, ибо Александр Ярославский — не такой человек, чтобы принять сомнительного “аромата” “блат” из загрязнившихся рук (даже если это мои руки!), — как это принято в вашем УСЛОН’е...
Продолжаю: — проездом со свидания в Москву, — “засыпалась” я снова в Ленинграде, украв саквояж на Николаевском вокзале...
Отсидев 17 дней в “Ардоме” при ГПУ, была по суду отпущена и уехала в Москву. На 12-ый день пребывания в Москве “завалилась” опять, на этот раз уже по “тихой”... Хотя каждый раз “шла” под другой фамилией, но МУР, конечно, открыл 1 судимость и 1 привод (московские) и Нарсуд Баумановского района за пустяк — за два женских платья, оцененных в 35 р. — приговорил меня к 3-м годам ссылки “в отдаленные”, замененные по моей кассационной жалобе высылкой в город Устюжну Череповецкого Округа.
В Устюжне я поселилась в развалившемся нежилом доме (Набережная Молот, д. № 4), предоставленном Адм-Отделом — для ссыльных, как “ночлежный”. Дом этот более известен в городе под названием “Белый Дом” и — “Каменный Дом”. Ночью устюженские жители мимо него проходить избегали, а во внутрь заходить даже днем боялись... Отведя этот дом для ссыльных, Адм-Отдел не снабдил его даже нарами, — помещение совершенно пустое, если не считать нечистот. Администрации при доме никакой нет, просто кто хочет — заходит, разводит, украденными где-нибудь, дровами (или идет ломать соседний плетень на топливо) — плиту и — ночует. Мы жили в “белом” доме небольшой, очень дружной воров-ской коммуной (кто — воровал, а кто — просто побирался, но все несли в общий котел) из 9—10 человек... Я была единственной женщиной (остальные бабы, прибывшие со мной вместе на высылку, — даже самая “шпана” — идти в “Каменный Дом” не решались), ребята мной гордились, что я не побоялась к ним придти, со мной очень считались, называли меня “хозяйкой Белого Дома” и перед каждой кражей со мной советовывались... Один из ребят, шутя говорил: — “Боятся нас, как разбойников, а мы здесь живем: — ни драк у нас, ни пьянки... Редко когда пьем... Женщина с нами живет как сестра и мы ее не трогаем...” — Все это была правда... Уже под конец мне удалось переманить к нам еще одну ссыльную...
В Устюжине принялась я за новое ремесло: — объявила себя по городу гадалкою... Успех был невероятный; наиболее охочие до гаданья бабы и девчонки даже решались приходить ко мне в “Белый Дом”, — правда только днем и большой компанией... Остальные просили меня: — “Вы уж к нам заходите погадать, будьте добры... А то мы к вам туда боимся ходить... Мы уж для вас постараемся: — самоварчик поставим, “рогушечек” испечем!..” — Зазывали в “лучшие” дома города... Платили деньги, угощали... Уверяли, что ни одной из местных Устюженских гадалок со мной не сравняться... Моя привычная откровенность и тут была лучшим моим оружием... Приступая гадать я говорила каждому: — “Гадаю — как умею... А правда ли, нет ли — кто знает? — Сами увидите!.. Другие есть, — совсем никакому гаданью не верят — может они и правы?!.” — А, бабы умиленно вздыхали: — “И все-то она правду говорит!.. — Хоть бы в одном слове ошиблась!..” — А когда мне за гаданье “припаяли” 169 ст. У. К. одна из баб в зале суда довольно зычно сказала: — “Судят — известно за что... За то что правду человек говорит... Кабы она врала, — тогда другое дело!..” — В кулацко-буржуазных домах Устюжны меня старались задобрить и обласкать еще и по другой, кроме гаданья, причине: — зная каким влиянием пользуюсь я на “шпану” из “Белого Дома”, — зажиточные хозяева кормили, поили меня и приговаривали: — “Уж вы вашим ребятам скажите, чтоб они нас не трогали... У нас и взять-то уже нечего, — нас в прошлом году два раза обворовывали... Пусть бы уж лучше они к 3-м, напротив; там — и муки крупчатой, и барахла... И мешки с мукой прямо так на парадном и стоят...” — “Ой, что вы! — наши ребята разве такие!.. Наши ребята не воруют; так где-нибудь картошечки, пострелять заходят... Так как же “они” не боятся муку-то свою на парадном держать? — Впрочем у них, кажется, собака злющая, — верно на нее и надеются...” — Таким образом меня старались улестить, видя во мне орудие отвлечь взлом от своего дома и науськать на тех соседей, с которыми хотели свести счеты. И я хлеб-соль помнила. Говорила ребятам: — “В этом доме ко мне больно желанные — не стоит трогать!.. Уж лучше что-нибудь казенное — никому не обидно!.. А коммунисты — сволочи: высласть — выслали, а работы не дают!..” — Через три недели после прибытия в Устюжну я уже опять “сидела”, — как следственная по делу о взломе “Магазина Союза Охотников”. Взломав его, мы взяли “финки”, большое количество ружей и деньги из кассы, но не все. Часть находилась в “несгораемом”, а его вскрыть не удалось... “Дали” мне три года “отдаленных” и этапным порядком отправили в Сибирь... Пока я сидела в Устюженской тюрьме, я с увлечением читала в газетах о колхозах... В этой идее я почувствовала что-то старокоммунистическое, что-то “октябрь-ское”... И я поспешила написать об этом Александру Ярославскому, ибо знала как его сердце — сердце бывшего партизана “Каландаришвальца”18 (не знаю правильно ли я пишу название этого отряда) порадуется каждому подлинному, истино-революционному, подлинно-революционному, — достижению большевиков...
Однако, очутившись в Сибири, волею “премудрой” администрации, — окунутая в самую гущу крестьянства, — увидела я, что представляют собою пресловутые “колхозы” на деле, и — торжествовала полное ничтожество большевиков в настоящем и несомненное их политическое (от тяжеловесной руки крестьянства) — поражение в ближайшем будущем... Что касается меня лично, то я в Сибири, пока нас гнали этапом от деревни к деревне, — как “сыр в масле” каталась... После длительного голодания в Новосибирской пересылке (на 200 гр. хлеба, при приварке 1 раз в сутки “пустых” щей в недостаточном количестве), после содержания на тех же 200 гр., но уже безо всякого приварка в городке Канске, — нас назначили, наконец, в село Тасеево, куда и повели под конвоем, но уже безо всякого довольствия... Днем нас вели под винтовками, а на ночь ставили по 2—3 человека в крестьянские избы, предоставляя доброму желанию хозяев кормить нас... Думаю, что все крестьяне мира, кроме гостеприимных “чалдон”, — послали бы нас вместе с конвоирами к чорту, и заявили бы: — “Коли вы их гоните, — вы и кормите! — Мы-то здесь при чем?!”
Я, разумеется, использовала эти ночлеги, чтобы “гадать”; к той избе, в которой я была поставлена на ночлег, — немедленно в каждой деревне открывалось настоящее паломничество, — заснуть я успевала на каких-нибудь 3 часа, а с зарею надо мною уже снова наклонялось лицо какой-нибудь бабы, пришедшей погадать “поранее, пока еще народу столько не набралось; — а то потом к тебе очереди, милая не дождешься” и в руке у нее — 2—3 куриных яичка... Затем, когда этап выстраивали — следовать дальше, — за мною на подводу выносили целые мешки с хлебами, калачами, яйцами... Все это, разумеется, шло на нашу “шпано-каэрскую” “коммуну” (так я называла всю нашу ссыльную братию, состоявшую из воров-рецидивистов и из “раскулаченных”)... Таким образом, я превратилась в своеобразного “интенданта” всего нашего этапа и это было настолько реально, что, заинтересованные не меньше меня — ссыльные, по прибытию в каждую новую деревню, спешили развеять слух, что — “с нами-де — следует гадалка...”
Спешу здесь сообщить, что в то время, как к воровству меня привели идейно-идеологические соображения, — гадала я просто, чтоб “выкручиваться” в ссылке (надо же было кормиться и на обратную дорогу заработать), да и остальной этап поддержать, особенно, следовавшую, как и я, без копейки денег — “шпану”... И только постепенно мне пришла мысль использовать это “гадательное” общение с крестьянством в целях антибольшевистской пропаганды и агитации... Прибавлю: — меня восхищала циничная пикантность моего положения: — бывшая докладчица-антирелигиозница в роли гадалки! — в этом заключались весь мой всепронизывающий философский скептицизм, все мое огромное уважение к древним философам — софистам, открыто нанимавшимся за деньги доказать какую угодно истину, — и — такое очаровательное презрение и к материалистам, и к идеалистам, — дальше которого уже и идти некуда!..
...В Тасееве нас распустили, назначив каждому деревню, в которую идти. Получив “назначение”, я не торопилась, — предпочитая подзаработать в Тасееве гаданием — на побег... Успех мой в Тасееве был настолько потрясающим, что милиции пришлось принять срочные меры: — меня задержали, продержали день в милиции, а к вечеру выпустив, предложили немедленно, несмотря на надвигающуюся ночь, — двинуться в назначенную мне деревню... Но уйти из Тасеева в эту ночь мне не удалось, так как пока я шла по селу, окошки домов то и дело открывались и меня зазывали в одну за другой избы — “погадать”...
В путь я отправилась на другой день. Мне была назначена деревня —“Караульное”... Я наняла на “нагаданные” деньги подводу и двинулась в противоположную сторону... Доехав тайгой до пристани (проехала я верст 150—200 так), на пароходе по Енисею добралась до Красноярска. Там выправила себе “липу” на имя “крестьянки Тамбовской губернии — Анны Иосифовны Сучковой” (имя, отчество и фамилию я выбрала в память своей покойной подруги)... Дальше ехала я поездом от города до города, в каждом городе зарабатывала себе на дальнейший путь... Но, когда я добралась до Казани, — мне надоела эта медлительность, — я решила больше не задерживаться, и отправилась в Москву от Казани “зайцем”...
Дальнейшее вам известно: — ни Москва, ни Ленинград меня не прельщали; во всем мире, во всей вселенной — мне нужны были только Соловки!..
Вот вам моя жизнь, — жизнь гимназистки-революционерки, студентки-мечтательницы, подруги огромнейшего человека и поэта — Александра Ярославского, — вечной путешественницы — странствующей антирелигиозницы, фельетонистки “Руля”, уличной газетчицы, рецедивистки-воровки, и бродячей гадалки!..
Записано собственноручно
Евгения Ярославская
3/II 31 г. Штраф-изолятор “Зайчики”
<Обвинительное заключение>19
По след. делу N 507 по обвинению з/к
ЯРОСЛАВСКОЙ-МАРКОН Евгении Исааковны
в п<реступлениях,> пр<едусмотренных> ст. ст. 58/8 и 58/10 У. К.
Поводом к возникновению настоящего дела послужил рапорт начальника командировки “Заячьи Острова”20 з/к ГОЛУНОВА от 28/Х-30 года на имя Старшего уполномоченного ИСЧ21 IV Отделения, в котором последний указал, что находящаяся на “Заячьих Островах” следственная заключенная ЯРОСЛАВСКАЯ Евгения Исааковна, 18/Х-30 года, во время объявления заключенным приказа по Управлению СЛАГ в общей массе заключенных, выступила с антисоветской агитацией, а также имела намерение совершить террористический акт над представителем администрации лагеря.
Расследованием по этому поводу установлено: 18/Х-30 г. на командировку “Заячьи Острова” приехал зав. делопроизводством IV Отделения тов. НИКОЛЬСКИЙ с целью осмотра последней и объявления заключенным приказа N-289, в котором между прочим фигурировал как осужденный к высшей мере социальной защиты — расстрелу ее муж, ЯРОСЛАВСКИЙ.
При чтении приказа и перечислении лиц, подвергнутых к высшей мере наказания, фамилия мужа ЯРОСЛАВСКОЙ, вызвала со стороны последней выкрики “палачи, изверги, кровопийцы, скоро Вам всем придет такая же участь, но только не от пули, а от бомбы, цель моей жизни в дальнейшем только приносить вред Соввласти, жаль, что мой муж не дожил до момента свержения ее, я уверена в ее скором падении”.
По зачтении приказа ЯРОСЛАВСКАЯ по выходе тов. НИКОЛЬСКОГО из барака ударила последнего протезой по ноге . В дальнейшем среди заключенных повела антисоветскую агитацию о выступлении против Соввласти и отказ от работ, написала крупными буквами на груди “смерть чекистам” и просила окружающих вытатуировать эту надпись на груди.
Вечером этого же числа при оправке покушалась на самоубийство, но своевременно была замечена и покушение было предотвращено. Утром 19/Х-30 года после подъема, ЯРОСЛАВСКАЯ подняла шум среди заключенных и дошла до такой степени цинизма, что своей мочей облила полученный заключенными хлеб и заключенную ЗУБОРОВСКУЮ.22 В этот же день в 13 часов, переведенная в изолированное помещение, была замечена в покушении на самоубийство путем вскрытия вен на руке при помощи стекла. В 24 часа того же числа пыталась удушить себя палатенцем на кровати.
11 ноября 1930 года во время посещения командировки “Заячьи Острова” начальником лагеря тов. УСПЕНСКИМ23, заключенная ЯРОСЛАВСКАЯ по заранее обдуманному плану намеревалась совершить террористический акт над последним, в исполнение чего приготовленным ей ранее камнем-булыжником бросила в т. УСПЕНСКОГО, намереваясь попасть в висок, и только благодаря случайности удар был нанесен в грудь, не причинив вреда. В момент ухода тов. УСПЕНСКОГО из барака, где находилась ЯРОСЛАВСКАЯ, последняя намеревалась нанести ему и второй удар в голову и только быстрым ударом по ее руке присутствующим при этом начальником Отряда ВОХР тов. ДЕГТЯРЕВЫМ кирпич был выбит из ея руки и удар был предотвращен.
Допрошенные по настоящему делу в качестве свидетелей заключ. КАЧУБЕЙ, ШИПОВА и нач. отряда тов. ДЕГТЯРЕВ подтвердили правильность изложенного и дополнили: КАЧУБЕЙ и ШИПОВА, что ЯРОСЛАВСКАЯ проводила агитацию среди заключенных за отказ от работы, призывая к выступлению против Соввласти.
<Привлеченная в качестве обвиняемой по настоящему> делу заключенная ЯРОСЛАВСКАЯ-МАРКОН <Евгения Исааковна показала>, что конечной ее целью является: “борьба с Соввластью всеми способами, агитация и пропаганда, подготовка крестьянских и красноармейских масс к вооруженному восстанию против Соввласти и совершение террористических актов против сотрудников ОГПУ, всяческая поддержка уголовного мира “шпаны”, с использованием ее в этих же целях”. Считает, что Соввласть дискредитирует идею Революции, прикрываясь именем Советов, с которым совершенно не считается, и что руководит страной кучка интеллигенции, возглавляемая Центральным Комитетом ВКПб.
Высказывает, что Соввласть прогнила насквозь и скоро рухнет. Кроме того в Соловках намеревалась развернуть работу среди уголовного мира, для организации восстания в лагерях, а также и организацию массовых побегов из лагерей, что попытку совершить террористические акты над в<ольно>/н<аемными> сотрудниками ОГПУ, работающими в лагерях, она обдумывала давно, до случая покушения на убийство Начальника лагеря. Из прилагаемой к делу автобиографии ЯРОСЛАВСКОЙ, написанной ею лично, также усматривается, что она до ареста на свободе занималась систематическими кражами и организацией уголовного мира.
На основании изложенного з/к ЯРОСЛАВСКАЯ-МАРКОН Евгения Исааковна, 1902 года рождения, происходит из г.Москвы, имеет высшее образование, еврейка, владеет немецким и французским языком, по профессии фельетонистка, беспартийная, инвалидка (без ног), ранее судившаяся три раза по ст. 162 УК, один раз по 169 ст. УК и один раз по 76 ст. УК, также осужденная В<ыездной>/С<ессией> К<оллегии> ОГПУ от 6/IX-30 года по ст. <ст. 82 и> 17-82 УК24 сроком на 3 года с окончанием такового 17/VIII-33 года.
ОБВИНЯЕТСЯ:
в том, что находясь на командировке “Заячьи Острова”, систематически вела антисоветскую агитацию среди заключенных, старалась вызвать у последних антисоветское настроение, призывая их к отказу от работ, написала на груди “смерть чекистам” и ходила с этим лозунгом среди заключенных и 11/XI-30 года пыталась совершить террористический акт над Начальником IV Отделения (лагеря) тов. УСПЕНСКИМ путем нанесения ему удара булыжником в висок, т. е. в пр. пр. ст. ст. 58/8 и 58/10 УК, а потому руководствуясь ст. 208 УПК,
ПОСТАНОВИЛ:
Следдело за N-507 (по обвинению з/к. ЯРОСЛАВСКОЙ Е. И./МАРКОН) по согласованию с Пом<ощником> Прокурора по <2-му> уч. АКССР направить в Тройку П<олномочного> П<представительства> ОГПУ в ЛВО на внесудебное рассмотрение.
Меру пресечения в отношении з/к. ЯРОСЛАВСКОЙ оставить прежнюю, т. е. содержание в жен. изоляторе “Заячьи Острова”, перечислив таковую за Тройкой ПП ОГПУ в ЛВО.
О. Соловки, “__” февраля 1931 г.
П/УПОЛНОМОЧЕН. ОО ИСЧ /ЛУКАШЕВ/.
СОГЛАСЕН: СТ. УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ИСЧ IV ОТД. /ФЕДОРКЕВИЧ/.
СОГЛАСЕН: НАЧАЛЬНИК ИСО УСЛАГ /ЛИНИН/.
УТВЕРЖДАЮ: НАЧАЛЬНИК УПРАВЛЕНИЯ СЛАГ /ИВАНЧЕНКО/.
ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА25
Выездной Сессии Кол. ОГПУ
10/IV-1931 г.
СЛУШАЛИ: ПОСТАНОВИЛИ:
135. Дело N 1981-31 г. ЯРОСЛАВСКУЮ-МАРКОН
по обв. закл. ЯРОСЛАВ- Евгению Исааковну —
СКОЙ-МАРКОН Евгении Р А С С Т Р Е Л Я Т Ь.
Исааковны по ст. 58/8
и 58/10 УК Дело сдать в архив.
Подл. за надл. подписями
Верно:
Пом. Уполномоч. РСО СОУ ПП ОГПУ в ЛВО
<из Рассказа охранника>26
<...> Да, судьбы наши в этих проклятых местах бывают удивительно фантастичны. Вот мне, русскому офицеру, участнику гражданской войны на стороне белых, приходится быть и, можно сказать, содействовать самому ужасному — расправе с безоружным, обреченным на смерть, изображать некую составную часть лапы ГПУ, тяготеющей над лагерями и Россией. <...>
Проклятое время. Вот теперь я иду на свободу. То есть, собственно, в ссылку, как и всякий соловчанин. И весь этот ужас позади. Но я думаю, до конца жизни не забыть мне того, что увидел я за два месяца хозяйничанья Успенского. <...>
Два месяца назад совнарком издал секретный декрет — расстреливать отказчиков от работ. На каждой командировке, согласно этого декрета, образованы “тройки” из чекистов. На всякий отказ от работ десятником и наблюдающим чекистом составляется акт. Тройка ставит на акт свою визу, и отказчик отправляется в изолятор на Секирную.27 А оттуда — в братскую могилу. Братва митингует и приветствует “новый режим”, а тем временем он держит на Секирной шесть палачей, и ежедневно находится им работа. И сам новорожденный начальник лагеря, Успенский, удостаивает принимать в палаческих расправах личное и собственноручное участие.
Так вот, на днях Успенский приказал составить акт об отказе от работ на изолированных имяславцев.28 И всех их расстреляли.
Никогда не забуду этого ужаса, даже если бы и хотел забыть. Как раз в этот день я был наряжен в караул на Секирную. До сих пор удавалось брать иные посты, а тут не вышло. Пришлось идти.
Пост у дверей, у притвора церковного. Оттуда выводили смертников, а стреляли в ограде. Человек восемь охранников принимали трупы, еще теплые, еще конвульсирующие, на подводы и увозили. Посмотрели бы вы на охранников-то: лица на них не было, — глаза растерянные, движения бестолковые, — совсем не в себе люди. Нагрузят воз теплым трупьем и как сумасшедшие гонят лошадей под гору, поскорей бы убраться подальше от сухого щелканья выстрелов. Ведь каждый этот выстрел обозначал расставание живой души с мертвым телом. Стреляли часа два. Восемь палачей и сам Успенский.
Но самое страшное было там, в притворе у нижнего изолятора. Смертникам связали руки еще наверху. Представляете вы себе эту толпу обросших бородами, кондовых мужиков со связанными назад руками? Они вошли и остановились в глубоком безмолвии. Палачи еще не были готовы, и жертвы ждали. Сколько, не знаю. Но мне время показалось часа два. Только один я, стоя внутри на страже у дверей, видел всю эту картину.
Они стояли понурые, плечом к плечу и думали свою крепкую думу. Тишина такая — даже в ушах звенело.
Вдруг дверь настеж. Вбегают два палача: еще жертву забыли в верхнем изоляторе — жертву — смертницу.
Ведут они ее, а она визжит, упирается, слова словно выплевывает. Они буквально ее приволокли в притвор, бросили и ушли, дверью хлопнули. Женщина сразу перестала кричать. Увидев толпу сумрачных, тихих мужиков со связанными руками, она, должно быть, только теперь все поняла, — и уставилась на них остановившимися глазами.
И еще сумрачнее стало в закрытом притворе. Молчат смертники, ни звука снаружи.
Сколько времени прошло в этой жуткой тишине — не знаю. Слышу тихий, словно вздох, шепот <...>:
— Помирать будем. Молитву бы на исход души. — Рыжий бородач встрепенулся, словно только проснулся. Хотел было перекреститься, но крепно связаны руки сзади. Еще раз дернул руки, и по лицу прошла судорога.
— Не терпит антихрист креста, руки вяжет. Крестись, братья, умом.
Смертники подняли головы, бледные губы вторят молитвы на исход души, глаза устремились ввысь — туда к, Предвечному, за Кого здесь они отдают свою жизнь: помяни, Господи Боже, нас в вере и надежде живота вечного погибающих за Тебя, рабов Твоих...
И каждый шептал имя свое, свято хранимое от антихриста, оно теперь благоговейно возносилось ими пред лицом Предвечного.
— ...правда Твоя, правда во веки. Аминь.
Долго шептали и повторяли слова молитвы смертники. И опять водворилась тишина. <...>
У кого текут слезы по суровым лицам, у кого застыли они в глазах и застыл их недвижный взгляд. А женщина-то эта, вдруг, как рухнет во весь рост на каменный пол. Не выдержали нервы. Это была вдова недавно расстрелянного за неудачный побег советского поэта Ярославского. Она в Кремлевском дворе бросила в Успенского, расстрелявшего ее мужа, камнем.29 И теперь за это погибала.
Слышу: снаружи топот. Идут палачи. Сильная рука рванула тяжелую дверь, и первым вошел палач-любитель, сам начальник лагеря, товарищ Успенский. Пожаловал лично расправиться с женщиной за камень...
Еще не отзвучали слова молитвы, еще шепчут их бледные губы смертников. Успенского как обухом ударил этот шепот. Он повел плечами, нервно вынул наган и опять положил его в карман, прошел вдоль притвора в правый угол. Казалось — для него эти мужики, умирающие за веру, шепчущие слова молитвы, стали вдруг ненавистны, ибо всякое сопротивление его раздражало, как быка красная тряпка. Он привык видеть смертников бледными, трепещущими, уже наполовину ушедшими душой в иной мир. Шепот молитвы и сама молитва сковывали этих серых людей в одном стремлении и на Успенского повеяло холодком. Ведь не палачем же он на белый свет родился, где-то в душе должны быть следы прошлого. <...> Им овладело нервное настроение. Желая скрыть свое состояние, он закурил и через плечо бросил палачам распоряжение.
Тем временем Ярославская пришла в себя. С трудом, опираясь на стенку, встала и — прямо к Успенскому. А тот словно обрадовался случаю выскочить из жути, обругал ее самыми последними словами.
— Что? Теперь и тебе туда же дорога, как и твоему мужу. Вот из этого самого нагана я всадил пулю в дурацкую башку твоего Ярославского.
Женщина как закричит, как задергает руками. А Успенский смотрит и смеется судорожным, наигранным смехом. Врет: совсем ему не весело.
— Развяжи мне руки, развяжи, падаль паршивая! — в истерике орала Яро-славская, пятясь к Успенскому задом, словно ожидая, будто он и впрямь развяжет ей связанные сзади руки. Потом вдруг круто повернулась, истерически завизжала и плюнула ему прямо в лицо.
Успенский сделался страшен. Выплевывая ругательства, он оглушил женщину рукоятью нагана и, упавшую без чувств, стал топтать ногами.
Началось... Брали с краю и уводили. Самого расстрела я не видал, слышал только сухие выстрелы палачей и неясный говор. Да порой вскрик кого-либо из убиваемых: — Будь проклят антихрист!.. <...>
1 УФСБ по Архангельской области, фонд архивно-следственных дел. № 15634. Л. 26— 44 с оборотами.
2 Исаак Юдельевич Маркон (Ицхок-Дов-Бер; 1875—1949) — гебраист, общественный деятель, библиотекарь отдела гебраистики Императорской публичной библиотеки. В 1920—1922 преподавал в Петроградском университете, затем — в Минском университете. В 1926 эмигрировал в Латвию, позднее — в Германию. В 1929—1933 — главный библиотекарь еврейской общины Гамбурга. С 1940 в Великобритании.
3 Макс Штирнер (Каспар Шмидт; 1806—1856) — немецкий философ, основатель анархического индивидуализма, примыкал к младогегельянцам.
4 “Вольфила” — Вольная философская академия, учреждена в Петрограде осенью 1918. Члены-учредители: А. А. Блок, А. Белый, К. С. Петров-Водкин, Р. В. Иванов-Разумник и др.
5 Александр Иванович Введенский (1856—1925) — философ, логик, психолог. Профессор Петербургского университета, бессменный председатель Философского общества при С.-Петербургском университете.
6 Александр Борисович Ярославский (1891—1930) — писатель, поэт, журналист, один из основоположников литературного течения “биокосмизм”. Член ВКП(б) в 1920—1921. Родился в Томске, окончил С.-Петербургский университет, участник Первой мировой войны (в 1916—1917). В Гражданскую войну воевал в составе Кавдивизиона против атамана Семенова, участвовал в боях против “белочехов” и Колчака. Затем жил во Владивостоке и Улан-Удэ, работал редактором в различных газетах. С 1922 в Москве, примкнул к “биокосмистам”, позже основал в Петрограде “северную группу биокосмистов-имморталистов”. В 1926 выехал в Берлин, сотрудничал в эмигрантской печати, вернулся в Россию. Арестован в мае 1928 в Ленинграде, под следствием в Москве. Постановлением КОГПУ от 1 октября 1928 приговорен к пяти годам заключения (ст. 58-4). В СЛОН ОГПУ прибыл 4 ноября 1928. Пытался бежать. Приговорен к ВМН, расстрелян не позднее 10 декабря 1930. Главные темы творчества Ярославского — освоение космоса, бессмертие, “глобальная катастрофа”. Поэтические сборники “Грядущий поток” (1919, Владивосток), “Причесанное солнце” и “Поэма анабиоза” (1922, Чита) и др. Последний его роман — “Аргонавты Вселенной” (1926, Москва).
7 Великие Князья Кирилл Владимирович (эмигрировал в 1917) и Николай Николаевич (эмигрировал в 1919) в среде эмиграции первой волны были олицетворением надежд на восстановление монархии. Они возглавляли две ветви семьи Романовых, которые оспаривали друг у друга право на российский престол.
8 Исай Львович Юдин (Айзенштадт; 1867—1937) — в 1922 выслан из СССР, в 1922—1937 — коммерческий директор издательства “Социалистический вестник”.
9 Иосиф Владимирович Гессен (1866—1943) — адвокат, публицист, один из основателей партии кадетов. В 1919 (по др. данным в 1920) эмигрировал. Один из организаторов издательства “Слово” в Берлине, издатель газеты “Руль”, “Архива русской революции”. С 1936 жил в Париже, с 1941 — в Нью-Йорке.
10 “Нансеновские паспорта” — временные удостоверения личности для лиц без гражданства, введены Лигой Наций по инициативе Ф. Нансена, выдавались на основании Женевских соглашений 1922. Имевшие нансеновские паспорта могли быть допущены на территорию любого из государств — участников Женевских соглашений. Однако при получении “нансеновского паспорта” его владелец автоматически утрачивал прежнее гражданство, до получения нового.
11 Осип (Иосиф) Соломонович Минор (1861—1934) — член партии с.-р. с 1902, разработчик аграрной программы партии. С 1920 — в эмиграции.
12 Александр Бергман (правильно: Беркман; 1870—1936) — радикальный анархист, жил в США, в 1919 вместе с женой (Эммой Гольдман) депортирован в СССР. В 1921 они эмигрировали в Германию, затем во Францию. Всеволод Михайлович Волин (Эйхенбаум; 1882—1945) — анархист, председатель реввоенсовета в армии Н. Махно, в 1922 выслан из СССР.
13 МОПР — “Международная организация помощи борцам революции”.
14 Имеются в виду ночлежные дома для рабочего населения Москвы, построенные в 1909 и 1915 на деньги и по завещанию предпринимателя Ф. Я. Ермакова, крупнейшего московского благотворителя XIX века. После 1917 закрыты.
15 Н. С. Гумилев расстрелян в августе 1921; Лев Черный (П. Д. Турчанинов) — один из основателей “Федерации работников умственного труда”, лидер “Свободной ассоциации анархистов”, расстрелян в сентябре 1921; “загадочный Фаин” — предположительно Фани Анисимовна Барон — анархистка, расстреляна в сентябре 1921.
16 Подразумеваются лидеры меньшевиков Р. А. Абрамович (Рейн) и Ф. И. Дан (Гуревич).
17 Документы, связанные с этими событиями, нами не обнаружены.
18 Имеется в виду Кавдивизион, созданный в 1918 Н. А. Каландаришвили.
19 ИЦ МВД Республики Карелия. Фонд личных дел заключенных, д. №38/1437. Л. 14—16. Воспроизводится с полным сохранением орфографии и пунктуации оригинала (впервые: “Булыжником в висок...”. Из истории Соловецкого лагеря. // Вестник “Мемориала” № 4/5. С. 126—129. С-Петербург, 1995, публ. И. Флиге).
20 Командировка “Заячьи Острова” (Заяцкие острова) — острова Соловецкого архипелага к югу от Большого Соловецкого. До 1932 на Большом Заяцком острове находился женский штрафной изолятор.
21 ИСЧ — информационно-следственная часть.
22 Из протокола допроса Ярославской-Маркон Е. И. от 12.01.1931: “На вопрос о моем поступке с закл. Заборовской (так! — И. Ф.) отвечаю, что считаю ее “ссученной”, способной стучать по начальству, а с таковыми все средства хороши”. УФСБ АО, арх. след. дело № 15634. Л. 9. Протокола допроса Зуборовской в следственном деле нет.
23 Дмитрий Владимирович Успенский (1902—1989) — в ГПУ с 1924, член ВКПб с 1927, с 1931 в системе ГУЛАГа. На 1931—1933 — и. о. начальника IV отдела Соловецкого ИТЛ. В 1954 уволен из МВД в запас в должности подполковника внутренней службы. Снят в фильме “Власть Соловецкая” (режиссер — М. Голдовская, 1988).
24 Ст. 162 — тайное похищение чужого имущества (кража); ст. 169 — мошенничество; ст. 76 — публичное оскорбление представителей власти при исполнении служебных обязанностей; ст. 17-82 — соучастие в побеге; ст. 82 (в документе пропущена) — побег.
25 ИЦ МВД Республики Карелия. Фонд личных дел заключенных, д. 38/1437. Л. 21. Воспроизводится с полным сохранением орфографии и пунктуации оригинала (впервые: “Булыжником в висок...”. Из истории Соловецкого лагеря. // Вестник “Мемориала” № 4/5. С. 129. С-Петербург, 1995, публ. И. Флиге).
26 Рассказ Аркадия Ивановича Мыслицына, бывшего чекиста, заключенного по контр-революционной статье. Цит. по: Никонов-Смородин М. З. Красная каторга. — НТСНП. София. 1938. С. 238—241.
27 Секирная гора (“Секирка”) расположена в центральной части Большого Соловецкого острова. На вершине горы в церкви Архангела Михаила и Вознесения был устроен штрафной изолятор, здесь же приводили в исполнение расстрельные приговоры.
28 Имяславцы (“христосики”, “Бог знает”) категорически отказывались от каких бы то ни было отношений и переговоров с властями и лагерной администрацией — отказывались “работать на антихриста”, не подписывали документов, не называли своих имен.
29 Рассказчик ошибается, описываемый эпизод произошел в штрафизоляторе на Большом Заяцком острове (см. обвинительное заключение).
Игумен N.
От чего нас хотят "спасти"
НЛО, экстрасенсы, оккультисты, маги?
ОГЛАВЛЕНИЕ
ЧАСТЬ I - "Внеземной разум" рядом с нами
Ученые спорят о "полевых формах" жизни
Изучением "нашествия" руководят спецслужбы и военные
Непрерывно ускользающая тайна абсурда
Ученых разочаровала инопланетная версия
Цель - порабощение нашего сознания
Гибельные последствия "встреч"
Жертвы любопытства
"Зажигательный дар"
Крест и молитва - не по вкусу "пришельцам"
К каким выводам приходят уфологи
О единстве всех аномалий
Парад бессмыслиц
Зачем "им" издеваться над нами?
Массированная дезинформация
За контактом следует "сдвиг" в психике
Как внедряются в общественное сознание "новые" ложные религии
У гуманоидов цели отнюдь не гуманные
Есть ли в учении Христа "тайные" знания?
От поисков "секретов" исцелений - к отречению от Христа;
Бесплатный сыр в мышеловке посвящения
"Чудо по сходной цене"
Как самореализуются гуманоиды
Тактические методы воздействия на людей
Формы самореализации СПМ
ЧАСТЬ II - "Скрытые возможности" человека
Литературная форма самореализации СПМ
"Виртуальная поэзия" ада
Девятидневный вундеркинд
"Друзья из страны теней"
Диктовка на подсознание
"Подарок" экстрасенса
Когда "автор" подобен компьютеру
"Творчество" без знаний и без способностей?
"Кто-то в тебя вселяется:"
Есенин и Фауст. Сходство судеб?
"И соблазняя, соблазню..."
Музыкальная форма самореализации СПМ
"Я просто механизм, который это записывает:"
Двигательный автоматизм
Свидетельство монаха Меркурия
"Он убивает людей в своих песнях:"
Проповедь смертных грехов
Методы психотронного программирования
Музыкальная месть
Козлоногие композиторы
Живописная форма самореализации СПМ
Кому принадлежат "скрытые способности"?
Особая любовь к фальсификациям
Тайное знание в красках и символах
Как "состарить" картину
"Ведьмины круги"
Оккультные тропинки к контактам
Кто пробуждает "божий дар"?
"Стимуляция творчества" в гипнозе
Пощечина за молитву
Иллюзионистская форма самореализации СПМ
"Великий обман" - не ловкость рук
Механизмы телепатического воздействия
Чьи же это "способности"?
Ненависть факира
Шутки доктора Фауста
Когда "всемогущие пришельцы" бессильны
Что такое "имплантация ощущений"
Истинные дирижеры "чудес"
В роли радиоприемников
Четыре "феномена" Ури Геллера
Телепатия
Как "они" это делают
"Я не перестану их пропагандировать:"
Психокинез
Медиумы на час
Шизофрения по телевизору
Откуда берутся эти "силы"
Шутки полтергейста
Телепортация
"Космические клоуны"
Для чего нужен медиум
Профессионалы магии, или Возможна ли власть над духами
"Агенты влияния" для обывателей и интеллигенции
"Фокусы" профессора магии
Служат ли бесы святым?
Левитация
Что показали опыты ученых
"Летим, братцы, летим!"
"Об этом вы не узнаете никогда!"
Почему "вылетают" из храма?
Бабуля-"баловница"
Серия "опытов" для любопытных
Рогатые шутники
Экстрасенсорная форма самореализации СПМ
Как СПМ используют "благие порывы"
Как создают "имидж" экстрасенса
Эта ползучая "жизненная энергия"
Зачем экстрасенсу уметь читать?
Если бы исчезли все чародеи...
Простые советские колдуны
Люба в стране дураков
Метод подмены
"Святые" колдуны
Технология "исцелений"
В чем состоит "феномен" Ванги?
Для чего экстрасенсу быть "православным"?
"Новая эра" - "время чудес"
Дьявол легализуется
ЧАСТЬ III - "Изведи из темницы душу мою..."
Цель воспитания - бесочеловек
Плоды воспитания
Пришельцы снимают маски
Как теряется свобода воли
Реальные плоды учения Христа и Его Церкви
Как защититься от демонов
Что означает православный аскетизм
Для чего атеисту нужна святая вода?
О происхождении "демонических энергий"
Быть ли соавтором дьявола?
Некоторые практические советы сомневающимся
Как избавиться от контактов?
Что делать, если вы увидели НЛО?
Если в доме поселился полтергейст или "барабашка"
Если у вас или членов вашей семьи появились "сверхспособности"
Бывает ли "поздно" каяться?
Оккультизм в семье
Можно ли защитить технику?
Ксения Игумнова
Фальсификация духовности, или зачем демонам нужны контактёры
Как коммунист стал "медиумом"
От лозы до гуманоидов
Как стать "медиатором"?
Первый контакт
Меня ведут, "просвещают", несут
"Оплеуха" уфологам
Кто ты, гуру?
Смертельные игры
"Когда-нибудь сама ты гуру станешь:"
Иллюзия свободы
"Сотрудник выйдет нам на славу!"
Можно ли "договориться" с бесами?
"Дитя сомнительного века"
Как мне было поручено прославить Антихриста
Как мне "открылось" христианство
Подделка под православие
О пользе трезвых сомнений
Возвращение из бездны
Послесловие
Кто дирижирует "оккультной революцией"?
Молитвы
Список рецензий на произведение
Авторы Произведения Рецензии Поиск Кабинет Ваша страница О портале Стихи.ру Проза.ру
Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.
Ежедневная аудитория портала Стихи.ру – порядка 200 тысяч посетителей, которые в общей сумме просматривают более двух миллионов страниц по данным счетчика посещаемости, который расположен справа от этого текста. В каждой графе указано по две цифры: количество просмотров и количество посетителей.
© Все права принадлежат авторам, 2000-2019 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+