Аксинья стояла на крыльце дома, скрестив руки на податливой, как молочная опара груди, и пристально вглядывалась в темноту. Со стороны выпаса, из непроглядного мрака доносился приближающийся стук тяжелых копыт, столь громкий, что потревожил Григория, который раскинувшись на высокой кровати, только задремал в горнице и ему сквозь неглубокую дрёму почудилось, что он на секунду ощутил дурнопьянный, тончайший аромат близкой весны.
Аксинья зябко повела плечами. Ей казалось, что плотная, еще не тронутая бороной целина, жирными комьями летит из под копыт коня-невидимки во все стороны, только успевай уворачиваться. И тревога, поблескивая темными пуговичками глаз, зимней птицей прилетела на сердце Аксиньи..
И стихло всё. И явился у крыльца всадник на том коне. Плащ черный и печать сил иных на лице. Искры из волос его, холод вокруг чресел его, мрак из глаз. Но Аксинья с Григорием вдвоем его легко отхуярили, так что никому мало не показалось. А когда напоследок черного всадника в ноги пустили, Аксинья съязвила тому: - В тебя пёрни - садовым насосом не откачаешь.
И не стала пыром бить, как собиралась. Пожалела что ли, и решила матом ранить. Но муж запретил. Прогуторил строго в пшеничные усы: мол по данным ВЦИОМ только каждый пятый россиянин ежедневно ругается матом. А их тут как не считай - только двое, а если со всадником, тогда - трое, поэтому матом никому не получается. Еще двоих если позвать - получится. а сейчас - никак. Не по человечески будет. Такшьт, - решительно рубанул рукой воздух Григорий, - можно только в рамках национальной парадигмы - без мата и фанатизма, цепами или пыром, как собирались.
Аксинья в ответ свои губы куриной жопкой сделала, но виду не показала, а молча развернулась, да так что ситцевым подолом пыль до майдана крутанула, и ушла в курень. Григорию пришлось одному управляться. А в горнице, это уже утром Лушка, соседка Аксиньина, бабам рассказывала, Аксинья две новых крынки расколотила об стену, одну пустую, как бы случайно, а другую, с молоком - от злости. А всё потому девоньки - неожиданно пригорюнилась Лушка, - что не лазоревым алым цветом, а собачьей бесилой, друнопьяном придорожным цветет наша поздняя бабья любовь.
.