Вы сожгли мои руки на проводе, означая ли, что я спасён? Мне несвойственно и не осталось скрывать, я привёл эти беды на главную улицу, но и, кажется, что я не прав? Я своим «ничего» ухожу в свое левое «определённо», скрепляя на двое лишних из, вероятно, топлёного мне молока все углы, основания рёбер, что видятся в этой округе.
И они их те несколько всё раздарили.
Вы всё раздарили.
Не моим уже обвинением то, я ещё отвечаю на всё, что мне нечем и нечего, на моём проводе что-то скрывать.
Она правда / и только ли кажется, здесь, но живёт в убежденьи, бываю жестоким по той, что окрикнул её, стоя в шумной реке в этом платье шута, хоть и мило, и женственно в ту половину чувства на четверти тела.
Правильно то, я резонен и в том, почему они все покидают меня?
Или время теряется здесь, уверяемо сквозь и мне далее сквозь,
Отшипает меня стороной, и мне гасится, всё не касается дна.
Я прошёл длинный путь по свой неспособности в том, чтоб услышать тебя.
О, великое чудо быть кем-то спасённым из вида того, что со временем станется правильно-важным, мне твоё же лицо – для меня уже слишком большие холсты твоих мыслей, до которых я не / и я не достигаю в себе.
Это мой очаровательный способ не быть всё твоим же кошмаром.
И ещё слишком рано, ты знаешь, чтоб плакать так вязко.
Растяни же на дамский кулак, испарив свою злость в моих скулах.
Для меня это всё равно счастье.
Оно сходит с небес,
Всегда таким разным.
В моём стиле всё кружится вспять.
Никто больше
Никто
Никогда
И не примется
Лгать.
«Очаровательный Способ Не Быть»