1.
Знаковых дел не было и мы с сыщиком Рябовым изрядно скучали. Он, то и дело, перебивая свою хандру, играл на скрипке простенькую мелодию «Когда святые маршируют». Я же гадал на картах «Таро», пытаясь угадать, что ждет нас в следующем году Желтой Земляной Свиньи. Любовь, измена, нищета, богатство?
Карты обещали нечто противоречивое. Но, положа руку на сердце, я им не очень-то верил. К тому же, из меня еще тот гадальщик. По сто раз задаю один и тот же вопрос.
— Вот! — Рябов, как ошпаренный, отскочил от ноутбука «Lenovo», где он гулял на вольных пастбищах интернета.
— Что вот? — слабо улыбнулся я, рассматривая выпавшую мне опять жуткую карту «Виселица».
— Задушен золотой шелковой лентой в ватерклозете музея Рерихов.
— Кто задушен? И почему в клозете?
— Какой же вы, Петечка, темный! Музей Рерихов, он же музей Востока, неподалеку от Храма Христа Спасителя. У Знаменки, возле Никитского бульвара.
— А кто такие Рерихи? Чем они прославили наше родное отечество?
— Акушер второго разряда Кусков, разве это важно? Они что-то там рисовали. Горы, что ли… Обитали почему-то в Индии. Ели черный рис, пили росу из лотоса. Да не о них речь. Задушен английский дипломат Дэвид Ханус.
— Да и чёрт с ним! Одним дипломатом больше, одним меньше.
— Петя, зуб даю, даже два зуба, это дело получит международный резонанс. В эпоху евро-американских антироссийских санкций в Москве задавлен посланец великой державы.
— Англия уж давненько потеряла свои колонии. А ведь еще брекзит.
— Ах, Кусков, Кусков! И зачем я только взял вас к себе в напарники? Принимали бы роды, делали бы за мзду нелегальные аборты.
2.
И тут раздался телефонный звонок. Мозжечком чуя внезапный поворот событий, я с быстротой индийского ягуара сграбастал трубку.
— Акушер Кусков у телефона.
— Мне-то вас и нужно, — ответил какой-то детско-трогательный голосок. — Точнее, мне нужен сыщик Рябов.
— Кто говорит? — рявкнул я.
— Госпожа Ханус.
— Госпожа Анус, что вам угодно?
— Не Анус, а Ханус.
— Не придирайтесь к словам. Так что вам?
— Я бы хотела, чтобы дело удушения моего мужа в музее Рерихов расследовал именно Рябов.
Инспектор властным движением вырвал у меня трубку.
— Госпожа Ханус, простите моего тугоухого друга. За ваше дело беремся. Однако почему вы не обратились в МВД, в ФСБ, в ГРУ, в ФСО и т.д.
— Так ведь именно эти ведомства могли его и укокошить. В эпоху-то санкций. Когда стальное кольцо сживается на горле гордой России.
— Это так… — помрачнел Рябов. — Госпожа Ханус…
— Зовите меня просто Мэри. Я не люблю свою фамилию. Звучит, согласитесь, двусмысленно.
— Ага... Вас понял. Дорогая Мэри, скажите, как на духу, вы кого-нибудь подозреваете?
— Кроме российских карательных органов я еще подозреваю любовницу моего мужа, арфистку-надомницу Лидию Куренкову.
— Это же известная арфистка! Почему надомница? Я видел ее афишу на Цветном бульваре.
— Возможно, я неловко выразилась. Только все ее любовники приходили к ней на дом. Причем прозвали ее Цыпой. Почему? Потому что у нее точно такой же ангельский голосок, как у меня.
3.
— Здесь что-то не то… — Рябов тер свой сократовский лоб. — Неужели известная арфистка будет душить дипломата в зловонном клозете музея Рерихов?
Я тоже задумался:
— Арфистка — это как понимать? Арфа вроде скрипки или виолончели?
— Арфа — это арфа, дикий мой человек. Здоровая такая бандура, тяжелая, со струнами. Поставленная на попа.
— Вспомнил! Женщины играют на арфе, весьма эротично расставив ноги.
— Вам бы только предаваться сексуальной истоме! А у нас человек погиб. Удушенье. То бишь, асфиксия.
— Это я знаю. Я же акушер. Врач. Не стоит соревноваться со мной в латыни. Так что будем делать?
— Посмотрим инфосливы! — Кусков подсел компу, яростно застучал по клавиатуре. Потом вскочил мускулистые ноги.
— Говорите же! — вскричал я. — Что за идиотская привычка тянуть вола за хвост?
— Вот что, Петя… — Рябов вплотную приблизился ко мне, стальной ладонью сжал мое запястье. — Дэвид Ханус прибыл в Златоглавую со спецзаданием. А именно подготовить арест и заморозку счетов олигархов, подельников нашего президента РФ, Абрамкина.
— Неужели?! Тогда все понятно. Ох, нет. Ничего не понятно.
— То-то и оно. Давайте-ка нанесем полуофициальный визит вдове убиенного, Мэри Ханус.
— Отличная идея. Возможно, она вполне себе ничего. Всегда любопытно наблюдать за симпатичными женщинами. Пусть они и не всегда играют на похабных арфах.
Рябов выбил из пачки «Кэмела» сигарету, закурил, по комнате поплыли сизые слои табачного дыма.
— Акушер, раскройте мне тайну. До весны еще далеко. Чего вы токуете? Откуда половая истома?
Я потупился:
— Седина в бороду, бес в ребро. Каюсь, инспектор Рябов. Виноват. Исправлюсь.
4.
Дом Мэри Ханус располагался покоем на Трубной площади. Вдова встретила нас в черной майке с надписью золотыми размашистыми литерами: «Вчера? Завтра? Сейчас!» Согласитесь, дикий для вдовы месседж.
Невысокого росточка. Метр с кепкой. С зачаточной грудью. Коротко остриженная. Волосы торчат ежом во все стороны. На коготках нежных ручек алый лак.
— Как это мило, что вы меня посетили, — приветствовала нас г-жа Ханус своим детским, колокольчиком звенящим, голоском.
Да, вдова, несомненно, обладала внешностью ангела. И рост приблизительно такой же, ангельский. Чуть, правда, выше.
— Какой у вас особенный голосок… — покачал головой Рябов.
— Ой, с этим голоском одни проблемы, — усмехнулась Мэри. — Однажды муж говорит мне, мол, позвони в кинотеатр «Октябрь». Узнай, какие у них нынче фильмы. Звоню. Спрашиваю. А мне басовитая тетка отвечает: «Для вас, деточка, сегодня демонстрируется мультфильм «Цыпленок Цыпа». Муж меня потом только так и называл — Цыпленок Цыпа.
Мы сидели в креслах стиля хай-тек, пили арабский кофе, трещали московскими сушками.
— А скажите, Мэри, — Рябов с ружейным треском разломил сушку в ладони, — откуда у вас такое великолепное русское произношение? Неужели ему обучают в Туманном Альбионе?
— Шутите?! — хмыкнула Мэри. — Я сама из Мытищ. Так сказать, из народной гущи. Ментальная скрепка! Папа мой был маляр, мама поломойка. Это я угодила, что греха таить, из грязи в князи. Такая же и моя сестренка, Лидия Куренкова.
— Позвольте! — как ужаленный вскочил я с кособокого кресла. — Так эта арфистка ваша сестра? И она увела от вас мужа?
— Мы с Лидой двойняшки. Она родилась на две минуты позже меня. Мой муж, видимо, обожает арфу. И любит женщин чуток помоложе.
5.
От Мэри Ханус мы шли несолоно хлебавши. И тут мне в глаза хлестнула афиша «Концерт ”Россия — вперед!”» Сводный оркестр арфисток Москвы. Солист Лидия Куренкова».
— Рябов, гляньте! — толкнул я напарника.
— Ага... Это знак! Где? В Большом театре. О, эта дама играет по крупному. Когда? Господи, Боже мой! Через два часа. Идем! Живо!
К Большому театру было не протолкнуться. Я и не ведал, что московские арфистки вызывают такой нешуточный ажиотаж.
Рябов схватил за шкирку какого-то златозубого засранца, театрального жучка.
— Почем продаешь?
— Всего с двойной маржей, — проверещал барышник.
Что ж… Пришлось распрощаться с солидной суммой. Зато места достались знатные. Прямо в портере. Арфистки будут как на ладони.
Г-жа Лидия Куренкова, близнец Мэри Ханус, не произвела особого визуального впечатления. Ее сеструха выглядела горазд эффектней. У Лиды облик серый, зализанный. А у Мэри волосы торчат ежом, майка с вызывающей надписью. А эта мышка мышкой. Робкий взгляд. Метр с кепкой. Возможно, соломенная шляпка с пером павлина ее бы спасла, так не было никакой шляпы, да и пера тоже.
— Что они будут исполнять? — наклонился я чуткому уху инспектора Рябова. — Учитывая нынешние крутые времена, что-нибудь махрово патриотичное?
— Ну, Петя, не «Калинку же малинку»? Давайте, дождемся.
И вот дождались. Шуберт, Бетховен, Стравинский.
А какой вулканический напор!
Куда там до арфы всяким скрипкам Страдивари и белым роялям.
Музыка рвала душу. Доводила до экстаза. До судорог, до конвульсий. Солировала же Лидия Куренкова, возможно, жестокий убийца.
6.
Без патриотичного месседжа, понятно, не обошлось. В финале концерта Лидия Куренкова соло исполнила гимн Российской Федерации. Все встали. Вытянулся в струнку в императорской ложе и президент РФ Юрий Абрамкин, весь такой воинственный, в пятнистой камуфляжной форме. А когда все сели, он выкинул руку вперед и выкрикнул: «Россия, вперед!» Зал взорвался оглушительной овацией.
После представления мы, пользуясь служебным удостоверением Рябова, пробрались за кулисы, а именно в гримерку прима-арфистки Лидии Куренковой. Оная сидела у огромного зеркала, снимала ватным тампоном с лица жирный грим.
Вблизи, без театральных котурнов, она оказалась симпатичной обаяшкой, эдакой мордашкой.
— Что господам угодно? — спросила она ангельским голоском.
— Вы подозреваетесь в совершении зверского убийства! — еще не успев собраться с мыслями, выпалил я.
— Окститесь, Петя! — весьма чувствительно толкнул меня Рябов.
Лидия отбросила прочь ватный тампон, озорно рассмеялась.
— Я и убийство? Вспомните Пушкина, гений и злодейство — две вещи несовместные.
Рябов хмыкнул:
— Кто же тогда задушил Дэвида Хануса? Уж не сам ли Рерих?
— Вы — Рябов и Кусков? — нежно улыбнулась Лидия. — Те самые, легендарные? Искренне рада знакомству. Давайте откушаем в «Макдональдсе». Я дьявольски голодна.
— Помилуйте! — возопил я. — Прима-арфистка и чмошная забегаловка?
— Неужели вам сестра не рассказала? Мы с ней из самой народной гущи.
7.
В ближайшем «Макдональдсе» мы пили обжигающе горячий кофе «Американо» и вредный, хотя сочный, «Биг-Мак».
Рябов достал сигарету «Кэмел», с наслаждением понюхал ее от фильтра до макушки. Увы, курить здесь нельзя, приходится довольствоваться лишь тонким табачным ароматом.
— Лидия, не в обиду, — тихо произнес инспектор, — скажите, как это вы увели мужа у родной сестры?
— Ах, вот как это со стороны выглядит? — Лида глотнула кофе, оттерла пухленькие губы тыльной стороной ладони. — Начать надо с того, что именно я первой познакомилась с господином Ханусом. Он принес мне огромный букет роз за кулисы. Потом, понятно, случился бурный секс. Он предлагал выйти за него замуж. Я отказалась. Тогда он, видимо с отчаяния, взял в жены мое зеркальное отражение.
— Это обстоятельство всё ставит с головы на ноги! — воскликнул я, акушер Кусов.
— Точнее, с ног на голову… — поправил меня Рябов. — А скажите, Лидия Васильевна…
— Называйте меня без отчества. Я же артистка.
— Как вам угодно… У вас есть мысли о причинах смерти Дэвида Хануса?
— Мысли? Нет! Хотя… За день до гибели он имел аудиенцию с президентом РФ, Юрием Абрамкиным.
Рябов от волнения сломал сигарету пополам:
— Суть приватной беседы вам, конечно, неизвестна?
— Ну почему же… В общих чертах… Дэвид об этом говорил намеками. Он же дипломат, молчун. К тому же за ним постоянно следили казаки.
— Казаки? Так что же он говорил? — предвкушающе заиграл я желваками.
— Речь шла о политическом убежище Абрамкина в Англии. Дэвид должен был таковое убежище обеспечить.
8.
— Как она вам? — сидючи уже дома, у музыкального электрокамина, спросил меня Рябов.
— Как женщина или как интеллектуальная единица?
— Петя, не говорите красиво. Вы не Заратустра. Выражусь иначе, можно ли словам Лидии Куренковой верить?
— Даже не знаю… Она все напирала на каких-то казаков.
— А что тут такого?
— Помилуйте! Казаки в Москве 21 века? Это моветон, жеребячий кордебалет какой-то.
— Вы ошибаетесь. Казаки играют значительную роль в нынешней российской государственности. Они в прямой смычке с ФСБ. Арендуют в подвалах Лубянки несколько комнат. Пыточных комнат, заметьте.
Тут меня пронзило будто шаровой молнией:
— Рябов, дорогой мой друг, так вот эти пресловутые казаки его и убили.
— Почему именно в музее Рерихов?
— Убить они могли его и в другом месте, а в музейный сортир притащили.
— Меня смущает эта золотая шелковая лента.
И тут раздался телефонный звонок. Я цапнул трубку.
— Алло, мать вашу так!
— Эй, приятель, сбавь обороты! Это говорит Юрий Абрамкин. Да-да. Именно он. Сможете ко мне заскочить в Спасскую башню на минутку?
— Говно-вопрос. Когда?
— Сейчас. Или у вас есть более насущные планы?
9.
Абрамкин нас принял в потайной комнатке подвала Спасской башни. Окон нет. Мебели тоже. Только три алюминиевых стула. Подвал есть подвал.
Вид президента РФ мне не понравился. Всегда он такой молодцеватый, подтянутый, победительный. А тут какой-то землисто-серый доходяга, с почечными кругами под глазами. К тому же, руки его, будто после бодуна, мелко тряслись.
— Здравствуйте, родные! — кинулся к нам с объятиями.
Родные? Скажи, пожалуйста!
Рябов смущенно достал пачку «Кэмела», с последней усладой сердцу понюхал.
— Курите, будьте добры, курите! — Абрамкин замахал руками. — Знаете, зачем вас позвал?
Рябов щелкнул перламутровой зажигалкой, ноздри его орлиного носа выдули две параллельных струи дыма:
— Не имеем чести.
— И не догадываетесь?
Я стал ошеломленно оглядываться. И как это я сразу не заметил? Все стены подвальной комнаты в картинах Рерихов. Отца и сына. А на полотнах индийские горы, восходы и закаты, Лао-Цзы на старом бесхвостом осле. Вечность и вековечный покой были на этих мудрых полотнах.
— Любите Рерихов? — вскрикнул я.
— Обожаю! — Юрий Абрамкин как-то весь внутренне просветлел, даже руки его перестали трястись, а почечные круги под глазами почти рассосались.
Рябов сощурился:
— Почему?
— Да это же очевидно! Картины заставляют задуматься о конечности человеческой жизни. Господа, уверяю вас, как не веселись, рано или поздно, этот хэппенинг закончится. А тут еще казаки…
10.
— Что казаки? — вскричали мы с Рябовым в один голос.
— Эти казачьи ручонки тянутся к любому державному горлу. Дэвида Хануса, ей же ей, они задушили.
— Я говорил это! — отчетливо прошептал я.
— Почему труп нашли именно в музее Рерихов? — Рябов затушил «Кэмел» о каблук офицерского сапога.
— Сам не догоняю… — потупился Абрамкин. — Поэтому у меня и трясутся руки. Это не Паркинсон, мать его так. Да и весь я трясусь. Что студень. Столько вокруг непостижимого, темного. Зачем меня заставили играть роль царя? Не хочу! Желаю быть обыкновенным человеком. Я мещанин по натуре. Филистер. Где-то даже жлоб.
Рябов сверкнул глазами:
— Так выгоните этих гребаных казаков к чёртовой матери!
— Не могу. Они проникли во все поры государственности. Поговаривают, что даже Лубянка под ними.
— И поэтому вы нас позвали? — зло потупился я. — Хотите, чтобы мы нашли укорот казакам?
— Есть такая буква… — усмехнулся Абрамкин. — Разнюхайте, родные мои, не замышляют ли казаки какого супротив меня смертоубийства. Не хотят ли, засранцы, мне отвернуть башку? Мне ведь восьмой десяток. Не по чину и по возрасту мне сейчас терять голову. Мало ли других голов? Пусть их откручивают.
— Просьба на просьбу, — задумался Рябов. — Ответьте, как на духу, не собираетесь ли вы просить политическое убежище в королевстве Великобритании?
— А то! Скоро грянет бунт. Бессмысленный и беспощадный. Надо рвать, миленькие мои, царские когти!
11.
От Спасской башни мы шли по заснеженной Красной площади, повсюду пестрые рождественские балаганы, счастливые лица, смеющиеся детеныши, конная полиция, жирные казаки в лампасах, усато-бородатые, с намоленными нагайками и шашками на боку.
Казаки-то на нас и налетели. На головы нам накинули дерюжные мешки. Забросили на крупы лошадей, да и повезли на Лубянку. Я эту Лубянку чую по отчетливому запаху крови. Амбре еще то! Черного кобеля, увы, не отмоешь до бела. Мрачные страницы расейской истории всегда будут отдавать именно кровью.
Нас с Рябовым приковали к кирпичной стене. Пузатый казак с пушистыми усами и подусниками заметил:
— С вами, подонки, сейчас проведет разъяснительную беседу казачий атаман, Николай Ильич Сущенко.
И тут в комнатку вбежал маленький кривоногий человек, в дивно сшитом казачьем мундире полного генерала, в дремучей бороде и рыжих усах.
— Ну, ребятушки, козлятушки, хотите отведать казачьей нагайки? Чтобы небо с овчинку? Сорвать с них одёжу! Хорунжий Петушков, готов ли ты приступить к своему палаческому делу?
— Завсегда готов! — откликнулся пузан.
С меня и с Рябова с треском сорвали полотняные рубахи.
— Говорите, поганые собаки, — усмехнулся атаман, — о чем у вас был приватный разговор с царем-батюшкой?
— Коля? Ты?! — вдруг вскрикнул Рябов. — Не узнаешь своего школьного кореша? Вы меня еще дразнили Рябой?
— Ряба? Неужели? Хотя… Не хотел узнавать. А вот придется. Хорунжий Петушков, раскуйте их и выдайте им полотняные рубашки. Налейте им водки.
— Ах, как жалко… — пристегнул свою нагайку Петушков. — Я ведь хотел потешить свою русскую душу.
12.
Мы сидим в чистом и скромном кабинете Лубянке, на пятом этаже, с видом на «Детский мир» и книжный магазин «Библио-Глобус». Пьем крепчайший кофе с ржаными рогаликами. Ядреная водка уже озорно играет в наших жилах.
— Что он, пресловутый Абрамкин, вас просил? — атаман расправил топорщащиеся усы.
— Этого я сказать не могу, — ответил Рябов.
— Ну, знаешь, Ряба, дружба дружбой, а табачок врозь, — атаман скрипнул зубами.
— Просил приструнить вас, казаков, — не выдержал я, акушер Кусков.
— Ах, Петя, Петя… — сыщик покачал головой. Затем положил тяжелую руку на плечо Сущенко. — Коля, дорогой, зачем вы задушили Дэвида Хануса?
— Это не мы!
— Вы!
— Ага… Да мы же его лишь хотели слегка припугнуть. Нагайками-то. А он возьми и помри. Сердечная недостаточность. Инсульт с инфарктом. Пришлось инициировать его удушение в музее Рерихов.
— Почему именно там? — вскрикнул я.
— Ну а где же еще? Это любимые, мать их, живописцы нашего шалого президента. Пусть, вражина, почует, что он у нас на стальном крючке. А то ведь собрался от нас, от наших насущных проблем, в Альбион драпать. Некрасиво! А мы, значит, в сиротах?
— Откуда инфа? — нахмурился Рябов.
— Сам Дэвид сказал. Опять же мы следили за сладкой парочкой, сестричками Мэри и Лидой. Хотели допросить их с особым пристрастием.
— Коля, ради нашей детской дружбы, — попросил Рябов, — не трогай девчонок. У них такие ангельские голоса.
— Чего их теперь-то трогать. И так все ясно. Мы теперь эту ситуёвину не так видим. Захотел бежать, пущай бежит. Свято место пусто не бывает.
*** "Наша Канада" (Торонто), 2018