- Хосподи-и-и! Да чтобы этому извергу повылазило! Чтоб его черти на том свете, а лучше еще на этом на сковородках своих жарили! Это же надо, догадались, так над бедной скотиной изгалиться! Ну что им моя бедная собачка сделала – то! С живой душенькой так-то поступить!
Бабка, лет семидесяти пяти, в длинной, почти до самой земли юбке, в шали, крест накрест повязанной на груди, трусцой бегала вокруг растущей во дворе раскидистой березы, и, заламывая руки, поочередно, то молилась, то причитала, то выкрикивала замысловатые старушечьи ругательства. А на березе, метрах в четырех от поверхности земли, судорожно цепляясь лапами за ветки, сидела подвывавшая от страха небольшая кудлатая собачонка.
Эта небольшая лохматая дворняга, среди предков которой, видимо, затесалась болонка, была довольно-таки препротивным созданием и была известна, наверное, каждому жильцу этого двора. Бабка называла свою любимицу ласково - Марфушей, а соседи по дому, за ее вздорный характер и вероломство звали Пакостью. Собачонка все время норовила утащить и погрызть оставленные легкомысленными жильцами в подъездах вещи, сорвать сохнувшее во дворе белье или из-под тишка укусить кого-нибудь зазевавшегося прохожего за ногу. Но для старушки она была первым и единственным другом, самой родной душой на свете.
На крик старушки из своей подсобки, дощатой будки, стоявшей в дальнем углу двора, вышел вечно небритый и опухший с похмелья дворник Иван.
- Здоров была Никитишна. Что случилось? Чего кричишь на всю улицу? Тут и так голова разламывается на части…
- Ой, здравствуй Ваня! Ты погляди, как мою Марфушу, на дерево, на самую верхотуру пристроили. Она же, не ровен час убьется оттуда или помрет со страху. Это точно Кольки работа, Васьки Иванова сына. Вань, помоги, а? Может лесенкой какой ее оттуда достать. Мучается ведь животная.
- Да… Высоковато здесь, - Иван задумчиво почесал затылок. - Ну, да ладно. Чего не сделаешь для хорошего человека! Тащи старая поллитру, счас я тебе ее в лучшем виде доставлю!
Надо сказать, что такое решение Ивану далось нелегко, потому как, несмотря на свое богатырское сложение, он совершенно не переносил высоты. Но непреодолимое желание опохмелится, заставило его пойти на столь рискованный шаг.
- Ой, бегу, бегу уже касатик. Ты только ее осторожненько сыми, не повреди. Она тама зашлась сердешная уже. А я мигом, я счас, до ларечка сбегаю и куплю.
Минут через пятнадцать спасательная операция была в самом разгаре. Иван принес стремянку и под радостно-подбадривающие вопли зевак стал готовиться к спасательной экспедиции. Тут же кругами бегала и давешняя бабка, сжимавшая в руке бутылку «паленой» водки. Установив свое подъемное устройство, дворник, для надежности поплевал на ладони и медленно полез вверх. Чем выше поднимался Иван, тем выше становилась тональность издаваемых Пакостью звуков. Видимо, в его приближении, она видела не столько надежду на скорое избавления от своих мучений, сколько вполне осязаемую, реальную угрозу. И на это у нее были веские причины.
Отношения дворника и собачонки как-то не сложились и дружественными точно не были. Начало этой неприязни положила Пакость. Еще в нежном щенячьем возрасте она имела неосторожность погрызть шланг для поливки, забытый беспечным Иваном на клумбе посреди двора. И с тех пор, при каждом удобном случае, дворник угощал собачонку пинками, а она, каждый раз встречая Ивана, норовила тяпнуть его за ногу.
Тем временем, Иван добрался до веток, на которых, каким-то чудом держалась собака. Но едва он протянул к ней руку, как Пакость, забыв о том, что находится на некотором расстоянии от земли, со всей злости от пережитого страха вцепилась в руку Ивана своими мелкими и острыми зубами. Иван заревел как раненый медведь и, отдернув руку вместе с повисшей на ней собачонкой, попытался второй рукой оторвать ее от себя. От его судорожных движений лестница покосилась и дворник, махнув руками как подстреленная птица, полетел вниз. Вместе с ним совершила этот перелет и Пакость, так и не отпустившая руку своего спасителя. Иван с грохотом приземлился на землю, сверху на него свалилась стремянка, а уже на нее и виновница всего переполоха - Пакость.
Бабка, до этого момента все крутившаяся у самой стремянки, только по счастливой случайности избежала этого обвала, в последний момент прытко, словно молоденькая девчонка, отпрыгнув в сторону. Оказавшись на безопасном расстоянии, старушка на некоторое время замерла. Не подавал признаков жизни и Иван, лежащий в обнимку с лестницей. Подозрительно затихла и ошеломленная полетом Пакость. Пауза тянулась, казалось бы, целую вечность, затем, словно по команде, под березой все пришло в движение. Первой вступила бабка, завывшая во всю мощь своих старческих легких:
- Ой, люди добрые! Помогите! Что делается – то! Убился ведь он, совсем, убился!
Второй пришла в себя Пакость. Услышав тревожный глас хозяйки, она, подвывая, кинулась к ней и, поджав куцый хвост, забилась под ее длинную юбку. Зашевелилась и публика, до сих пор с безучастностью статистов созерцавшая все происходящее. Зеваки восприняли бабкин звуковой сигнал, как призыв к действию и обступили поверженного наземь Ивана. Его стали трясти, ощупывать и осматривать. После этих манипуляций Иван открыл глаза и, глядя в ясное небо, четко произнес:- Две!
- Что Вань? Что ты говоришь? Цел? Где болит?
- Две говорю. Две поллитры старая с тебя! И это – по большому знакомству. А собачонка твоя пусть мне больше не попадается на глаза, а то не сдержусь, точно шею ей сверну. Дома ее, при себе держи. Всю руку мне располосовала, гадюка.
- Будет Ваня, все будет тебе. Ты сам - то цел, хоть?
- Да что мне станется, а вот стремянка, похоже, накрылась, чинить придется.
На этом все окончилось, бабка все еще что-то бормочущая, прижав к груди свое подвизгивающие «счастье», отправилась восвояси. Зеваки, поняв, что шоу окончилось, разошлись по своим делам. А дворник побрел в подсобку, наслаждаться честно заработанной опохмелкой… Жизнь во дворе вошла в обычное русло.