После того, как я закончила рассказывать про погоню Ивана Николаевича, Маргарита выглядела окаменевшей. Она была бледная, молча смотрела в окно, и глядя на нее было понятно, что в окне она не видит ничего.
Вот только не хватает мне сейчас ее обморочного состояния и вызова скорой помощи, учитывая, что на вопросы врачей мне не удастся дать какого-либо вразумительного ответа.
Я подозвала официанта и попросила принести: коньяк и коктейль из сухофруктов, крепкий кофе и минералку без газа, а также мороженое со свежими ягодами.
Вначале моя спутница выпила коньяк, заедая его сушеными абрикосами и орешками, затем выпила кофе, не запивая его ледяной минералкой, и, наконец, съела мороженое с ягодами, и только после этого, сделав глубокий вдох, произнесла:
– Настало время разбирать мой полет?
– Маргарита, послушай, если ты будешь так реагировать на все, что я тебе говорю, мы не сможем добраться до главы «Полет», ты уж пожалуйста, постарайся воспринимать все услышанное, как свершившийся факт.
– Что будем читать теперь? – спросила она, не реагируя на мои слова.
– Открывай страницу, где ты, в пятницу, на третий день после смерти Берлиоза, и ровно год спустя после знакомства с мастером, собираешься поехать к кремлевской стене.
– Это когда Наташа рассказывает мне «бог знает, что»?
– Да, именно тогда, – ответила я, немного успокоившись после всего пережитого.
– Какое же кодовое слово ты отыскала здесь? – спросила Маргарита, открыв нужную страницу.
– Мне не совсем понятно, зачем ты надевала пальто, если в 1929 году начало мая было очень жарким.
– Я его надевала, как тогда, год назад. Мне хотелось повторить все события, произошедшие год назад, это вселяло мне надежду на встречу, – произнесла она тоном, безразличным ко всему происходящему.
– Хорошо, согласна, но в день вашего знакомства у тебя в руках были цветы. «Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами?»
И у меня вновь возникает вопрос – откуда у тебя в руках в первых числах мая мимозы? Желтые тюльпаны, нарциссы, это было бы понятно, но мимозы в Москве, в начале последнего месяца весны, согласись, странно.
– Не догадываешься?
– Нет…
– А, если я скажу тебе, что это кодовое слово, догадаешься?
– Маргарита, ты тоже стала говорить загадками!
– Могла бы догадаться.
– Могла бы догадаться… Могла бы догадаться…– повторяла я раз за разом и наконец все поняла.
– Неужели? Ты думаешь это Байрон, Шелли и Бальмонт?
– Все же догадалась, молодец, только давай назовем все как есть: Байрон, его друг и поэт Шелли, жена Шелли, автор всем известного романа «Франкенштейн или Современный Прометей», Бальмонт и, наконец…
– «Мимоза»! Произведение, написанное Шелли и переведенное Бальмонтом, – радостно воскликнула я, и продолжила, – у меня в папке все есть!
Вот, Бальмонт, в своем Примечании к собственному переводу «Мимозы», ссылается на различных поэтов, воспевающих в своих произведениях различные цветы, но про мимозу он пишет особенно восторженно: «Одно из самых оригинальных и блестящих созданий европейской лирики всех времен и лучшее из всех стихотворений, как европейских, так и неевропейских, в которых воссозданы цветы. Шелли, сколько мне известно, первый ввел Мимозу в английскую поэзию…».
Ты, умница! Вне всякого сомнения, Михаил Афанасьевич был знаком с творчеством Шелли, не говоря уже о Бальмонте. Возможно, он, как любой автор, в какое-то время пытался найти тебе имя, и вспомнив, про известную в то время «Мимозу», нашел то, что искал. В этом произведении есть и маргаритка.
– Тебе не кажется, что само стихотворение, или все же поэма, не знаю, достаточно сложное произведение? – загадочно произнесла Маргарита, как бы обращаясь к самой себе.
– Ты права, и все же в нем есть строки, которые проецируются на твой образ достаточно убедительно:
Цветы, улыбаясь, на небо глядят,
И в небе лучи золотые горят,
И ярко все блещут в полуденный час,
Как блещет при свете лучистый алмаз…
И только Мимоза, Мимоза одна,
Стоит одинока, безмолвна, грустна;
Пусть глубже, чем все, она любит в тиши
Порывом невинной и чистой души…
Или вот еще:
И только не хочет уснуть соловей, -
Ночь длится, а песня слышней и слышней,
Как будто он гимны слагает луне,
И внемлет Мимоза ему в полусне.
И было тоскливо на сердце Мимозы,
И падали, падали светлые слезы;
Объятые гнетом смертельной тоски,
Прижались друг к другу ее лепестки…
И полночь с лазурных высот снизошла,
Прохлада на мир, задремавший легла,
Любовь - в небесах, и покой - на земле,
Отрадней восторги в таинственной мгле.
– Это только отрывки, а если читать все произведение, в нем перечислено 16 различных цветов, но после этих строк, я даже представить себе не могу, что ты шла по переулку, например, с розами или с тюльпанами. Для меня, только мимоза ассоциируется с тобой в тот день!
– Прекрасно, разобрались, что теперь? – торопила меня Маргарита.
– Ты не поверила рассказу Наташи о том, « …что вчера в театре фокусник такие фокусы показывал, что все ахнули…»? – ответила я Маргарите вопросом на вопрос.
– Конечно, не поверила. А, ты бы поверила?
– Скажи, а варьете были в 1929 году в Москве?
– Лично мне об этом ничего не известно. Время было не простое.
– А вот то, что в театре могли фокусы показывать, такое было в Москве?
– Можно мне задать тебе вопрос? – с каким-то лукавством спросила Маргарита.
– Конечно.
– Ты сейчас про какой год меня спросила? Про 1929-ый, когда происходили первые три дня романа, или про 1934-ый, когда пустили по Арбату троллейбусы, или про 1937-ой…
– Дальше можешь не продолжать, я поняла твою «ловушку». Я попробую тебе ответить. Словами Станиславского. Слушай внимательно, я буду цитировать главу «Капустники и «Летучая мышь» из книги Константина Сергеевича «Моя жизнь в искусстве».
«9 февраля 1910 года состоялся первый платный "капустник", с продажей билетов в пользу наиболее нуждающихся артистов театра.
Ночь перед капустником преобразовывала до неузнаваемости весь театр. Все кресла партера выносились, и на их место ставились столы, за которыми публика ужинала…
Все барьеры зрительного зала были разукрашены писаными коврами, гирляндами; сверху висели разные фонари, безделушки или украшения, гирлянды; у каждого из столиков горела цветная лампочка, что при полной темноте театра давало эффектную картину; наверху, в ярусах, были спрятаны два оркестра музыки – струнный и военный; заготовлены огромные корзины с разными трещотками, свистульками, лопающимися пузырями.
К восьми часам съезжалась публика, рассаживалась по местам; свет понемногу тушился, и зал погружался в полную темноту. Когда присутствующие успевали немного привыкнуть к ней, вдруг, неожиданно для всех, по данному, заранее срепетированному сигналу зал оглашался всевозможными звуками: трубили трубы, барабанил барабан… все звуки, свистульки и шумы, которые существовали в театре, пускались в ход.
Одновременно со звуковой вакханалией загорались все прожектора, имевшиеся в театре. Публика ослеплялась, и в это время со всех концов зрительного зала, из верхнего этажа вниз и из нижнего вверх, летели серпантины, конфетти, и пускались сотни разноцветных воздушных шаров.
Увеселительная программа бывала самая разнообразная…
Устраивали балаган, причем И. М. Москвин изображал слугу – старательного дурака, вроде Рыжего в цирке, который опускал и подымал занавес (всегда не вовремя). Он прислуживал фокусникам, подавал им не те предметы, которые им были нужны, наивно выдавал секрет трюка, ставил в дурацкое положение самого фокусника…
Худой, изящный, щупленький французик, изображаемый В. И. Качаловым, в трико и дамских панталонах, состязался в борьбе со здоровым русским кучером, которого играл В. Ф. Грибунин, в рубахе, с засученными штанами. Борьбы, конечно, никакой не было, а был лишь комический шарж на позы, карикатура на смешные стороны этой забавы, сатира на подкупность жюри и самих борцов.
Их плутни выдавал по глупости тот же слуга при балагане – И. М. Москвин. Был угадыватель мыслей, который в состоянии гипноза открывал злобы дня и пикантные секреты театра. В том же балагане огромный и могучий Ф. И. Шаляпин, в восточном костюме, боролся с маленьким, коротеньким и юрким Л. А. Сулержицким…
А вот еще номер, который произвел сенсацию. На сцене есть вращающийся круг. Внешнюю сторону этого круга обнесли низеньким барьером, какой существует в цирке. Вокруг было поставлено несколько рядов, стульев для публики, сидевшей на сцене. А дальше была сделана панорама с рисованным цирком, наполненным толпой народа. Против зрителей, как полагается, был выход артистов и цирковой оркестр над ним.
На вращающемся круге стояла деревянная лошадь, на спине которой Бурджалов в костюме цирковой наездницы танцевал "pas de chale", прыгая через обручи и прорывая их. При этом державшие обручи стояли вне круга на неподвижном полу, а якобы бежавшая лошадь двигалась вместе с вращающимся кругом.
Потом шел номер самого директора цирка, которого изображал я. Я появлялся во фраке, с цилиндром, надетым для шика набок, в белых лосинах, в белых перчатках и черных сапогах, с огромным носом, с черными усами, густыми черными бровями и с широкой черной эспаньолкой.
Номер цирка кончался кадрилью всех артистов. При этом вся труппа Художественного театра с Книппер, Качаловым, Москвиным, Лужским, Грибуниным и др. выезжала на детских картонных лошадках с фальшивыми кукольными ногами, а я, в качестве директора, стоял у входа с огромным звонком густого низкого звука и звонил при перемене котильонных фигур-кавалькад. Артисты выполняли их, бегая по арене собственными ногами.
В качестве conferencier на этих капустниках впервые выступил и блеснул талантом наш артист Н. Ф. Балиев. Его неистощимое веселье… умение держать аудиторию в своих руках, чувство меры, уменье балансировать на границе дерзкого и веселого, оскорбительного и шутливого, уменье вовремя остановиться и дать шутке совсем иное, добродушное направление, – все это делало из него интересную артистическую фигуру нового у нас жанра.
Большую роль в этих выступлениях Н. Ф. Балиева играл скрывавшийся за кулисами Н. Л. Тарасов, автор многих чрезвычайно талантливых шуток и номеров, один из пайщиков, позднее – член дирекции театра, незаменимый наш друг, выручивший нас крупной суммой в трудную минуту во время наших гастролей в Германии.
Среди шуток и забав артистов на капустнике выделились некоторые номера, которые намекали на совсем новый для России театр шутки, карикатуры, сатиры, гротеска. За это дело и взялись Н. Ф. Балиев и талантливый Н. Л. Тарасов.»
– Да, это правда, и события, о которых пишет Станиславский, происходили в предреволюционные годы, и Михаилу Афанасьевичу они были известны, – подытожила Маргарита.
– Несмотря на то что в Москву тридцатилетний Михаил Афанасьевич приехал в сентябре 1921 года, в ноябре он был уже хорошо знаком с Москвой, о чем пишет в письме к матери «…не могу Вам передать подробно, что из себя представляет сейчас Москва. Коротко могу сказать, что идет бешенная борьба за существование и приспособление к новым условиям жизни…
В Москве считают только на сотни тысяч и миллионы. Черный хлеб 4600 р. фунт, белый 14 000. И цена растет и растет! Магазины полны товаров, но что ж купишь! Театры полны, но вчера, когда я проходил по делу мимо Большого (я теперь уже не мыслю, как можно идти по делу!) барышники продавали билеты по 75, 100, 150 т. руб.! В Москве есть все: обувь, материи, мясо, икра, консервы, деликатесы, все! Открываются кафе, растут как грибы. И всюду сотни, сотни! Сотни!!! Гудит спекулянтская волна».».
Для Булгакова эта борьба продолжалась по меньшей мере до мая 1930 года, когда его все же зачислили ассистентом режиссера в МХАТ. Его отношение к театру и театра к нему были сложными. В декабре 1931 года он пишет восторженное «неделовое» письмо Станиславскому, после того, как побывал на репетиции «Мертвых душ».
«Цель этого неделового письма выразить Вам то восхищение, под влиянием которого я нахожусь все эти дни. В течение трех часов Вы на моих глазах ту узловую сцену, которая замерла и не шла, превратили в живую. Существует театральное волшебство!»
Однако, уже в апреле 1935 года, он пишет еще одно письмо Станиславскому, которое заканчивает словами «Если Художественному Театру "Мольер" не подходит в том виде, как он есть, хотя театр и принимал его именно в этом виде и репетировал в течение нескольких лет, я прошу Вас «Мольера» снять и вернуть мне.», в результате чего МХАТ принял авторский, булгаковский текст.
Все это говорит о том, что Булгаков был тесно связан с театром и ему многое было известно из истории его становления, а потому, он мог использовать различные яркие эпизоды в своих произведениях, включая роман «Мастер и Маргарита».
– Да, с театром было связано множество событий, которые порой шокировали Москву, – вдруг, задумчиво произнесла Маргарита.
– Что ты имеешь ввиду? – спросила я, заинтригованная ее словами.
– Например, история с «незаменимым пайщиком», а может финдиректором из нашего романа, «талантливым» Н. Л. Тарасовом, работающим с конферансье Н. Ф. Балиевым, во многом похожим на Бенгальского.
Станиславский описывает события, происходящие в феврале 1910 года, а в конце октября этого же года газета «Московский листок» опубликовала о двух самоубийствах, и на следующий день еще об одном. Как сообщили позже, некий двадцатичетырехлетний Журавлев, сын действительного статского советника проигрался в карты и попросил у своей знакомой Грибовой, которая была женой негоцианта, занять для него деньги в долг у Тарасова, который денег в долг не дал, потому как избегал давать деньги взаймы.
В итоге, Журавлев застрелился, после чего, узнав об этом застрелилась и Грибова. На следующий день покончил жизнь самоубийством в квартире на Большой Дмитровке, которую снимал вместе с другом Никитой Балиевым, и Николай Лазаревич Тарасов, тот самый «незаменимый пайщик», со слов Станиславского, имеющий ежегодный доход до 200 тысяч рублей.
Так что, дорогая и не простая жизнь была в Москве дореволюционной, как, впрочем, и в послереволюционной!
– Какое неожиданное известие из московской жизни! – добавила я с благодарность в адрес Маргариты за ее участие в наших воспоминаниях.
– Итак, я вышла из дома, села в троллейбус, маршрут которого впервые был открыт в декабре 1934 года, и поехала к кремлевской стене. «Через несколько минут Маргарита Николаевна уже сидела под кремлевской стеной на одной из скамеек, поместившись так, что ей был виден Манеж»…
– Где ты неожиданно познакомилась с «неизвестным гражданином», который задал тебе вопрос, когда увидел, как ты всматриваешься в Латунского, – продолжила я.
«– А вы, как я вижу, – улыбаясь, заговорил рыжий, – ненавидите этого Латунского.
– Я еще кой-кого ненавижу, – сквозь зубы ответила Маргарита, – но об этом неинтересно говорить.»
Возможно, очень скоро ты забыла о своих словах, но их не забыл Азазелло, хотя и сказал, передавая тебе мазь в золотой коробочке «В десять я вам позвоню и все, что нужно, скажу. Вам ни о чем не придется заботиться, вас доставят куда нужно, и вам не причинят никакого беспокойства.»
Продолжение http://www.proza.ru/2019/03/28/609