«Летучие мыши - не звери, не птицы»
«Настоящим я клятвенно заверяю, что я абсолютно и полностью отрекаюсь и отказываюсь от всякой преданности и верности любому иностранному монарху, властителю, государству или суверенной власти, чьим подданным или гражданином я был доселе…»
(из текста присяги на верность при получении гражданства США)
- Так, подходим, подписываемся.
Председательствующий, сидя за высоким длинным столом президиума, покрытым пунцово кумачовой тканью, постоянно мотал головой в поисках верных сторонников.
- Лев Давидович, вы что уклонист? - спросил он, остановив свой взгляд на ковырявшемся в седой бородке дряхлом старике.
- Я? Да я ещё в семнадцатом эту клятву давал. Вы что забыли, откуда я к вам приехал?
- Ах да, батенька, действительно забыл. Время-то как летит.
- Батенька, батенька. Под кого молотите, любезный?
- Полно вам, Лёва. А вот, кстати, и Роза. Роза, - воскликнул ведущий, обращаясь к уже пожилой даме в шляпе типа канотье и длиннополой юбке, - глухая ты тетеря. Ро-за, ну, где обещанные вами «фурии». Пора начинать, а прекрасного пола до сих пор нет. Их ведь ещё натурализировать надо.
- А социализировать их не надо? Будут, скоро. Носики попудрят и будут, не волнуйтесь.
Мадам Люксембург снизу вверх томным взглядом осмотрела ведущего, элегантным движением приподняла край юбки, и хромая по-утиному скрылась за массивным бархатным занавесом, наполовину прикрывающим сцену.
В президиуме собрался уже почти весь состав 2-го съезда Советов Союза Коммун Северных Областей. Они, склонившись над столом, с серьёзным видом перекладывали какие-то бумаги, о чём-то шептались, тыкаясь беззубыми ртами в дряблые уши соседей, и переполненные чувствами удовлетворённо смотрели в зал. Позади президиума, в окружении разноцветных лент и флажков с каббалистическими знаками, висели портреты основателей. Многие входившие в зал, после поклона в их сторону делая загадочный вид и понизив голос до шёпота, смущённо спрашивали: «А сами-то где»?
На что получали такой же лаконичный ответ: «Пропагандируют учение среди ещё непросвещённых масс. Ну, не разорваться же им».
Рядом с президиумом в ложе располагались места для почётных гостей, для тех, которые ещё 10 октября 1917 года собравшись в квартире Гиммера и Флаксермана, на Карповке, приняли решение о перевороте.
- Почётные вы наши, давайте проверимся по описи, - председательствующий и он же по совместительству ведущий открыл поминальную тетрадь, - Зиновьев, Каменев, Сокольников, Свердлов, Урицкий. Моисей Соломонович, как, кстати, вы себя чувствуете после, - он, согнув три пальца и оттопырив большой, указательным упёрся себе в висок. - С другой стороны, что ж поделаешь, люди-то свои. Ну, да ладно, не будем о грустном. Я всё думаю, как бы тут сбоку ещё один стульчик приставить для Юровского Якова Михайловича. Ведь сами посудите, самодержца, пусть даже и бывшего, приговорить в полном смысле этого слова, это тут тебе не здесь. А где ещё один почётный, где опять Троцкий? Вы поглядите на него, за переворот один из первых голосовал, а натурализироваться отказывается, от ответственности уклоняется. Троцкий, ну наконец-то. Вы что тут альпиниста из себя корчите. Я вот вас раз пять каждым десятым поставлю, будете тогда знать, как социализацию женщин проводить и про Тита сказки рассказывать.
Услышав такое в свой адрес, Троцкий, он же до первой «ходки» Бронштейн, возмущённо вскинул вверх руки и тут же резко опустил их вниз. Он сделал это дважды. Затем, выдержав небольшую паузу, с пафосом подобно Аристотелю произнёс: - Я господа, не какая-нибудь там политическая проститутка, а вождь оппозиции и дважды реабилитированная жертва сталинских репрессий.
- Лёва, не выпячивайте свой зад, жертвой мы уже назначили товарища Остапа Бендера. Классику нужно читать*. Полный сумбур я смотрю здесь, как в тогдашнем октябре.
Председательствующий и всё ещё ведущий, разочарованно махнул рукой и спустился в зал.
«Поэтому Кац предлагает не мотать своей и не пудрить её другим, а просто
сдаться», – донеслось откуда-то из-под сводов зала.
Огромный зал с партером, бельэтажем, балконами и галёркой, предназначенный для заседаний и традиционных посиделок заполнялся с поразительной быстротой. Приглашённые рассаживались по фракциям. «Кожаные тужурки» с револьверами и маузерами на боку разместились по центру в самой глубине зала. Это было сделано, намерено, чтобы видеть всех и своевременно делать выводы. Как и раньше в центре внимания этого узкого круга с широкими полномочиями блюстителей безопасности и права был Мирон Ильич Гай. Он, также как и председательствующий, повелевающим взглядом осмотрел зал, выхватил из общей массы, едва виднеющегося из-за спинки стула Ягоду, резким движением со скрипом расправил портупею и убеждённый в своём превосходстве опустился на персонально для него поставленное кресло.
- Марк Исаевич. Тьфу ты, запутаешься тут. Мирон Ильич, - смутившись, обратился к Гаю ведущий, - а где наши лагерники, где ГУЛАГ – братья Берманы, Френкель, Коган? Где остальные герои вскормленные революцией? Опаздывают, смотрю «отличники», опаздывают.
- Ну не то чтобы, просто столпотворение в вестибюле. Я и представить не мог, что так много нас развелось, и в армии и в НКВД. А тут ещё эти латыши с китайцами. Мы ведь собрались здесь не абы как.
«Вот всем скопом вам Кац и предлагает сдаться», - опять прозвучало где-то вверху, путаясь среди поблескивающих подвесок массивной люстры и сопровождаемое их лёгким перезвоном.
Латышские стрелки действительно неизвестно кем приглашённые, образовав плотную кучку, сосредоточились слева, тоже в глубине зала. Они молчали, пытаясь понять сложившуюся на сегодняшний день обстановку. Китайские добровольцы в мятых фуражках, с картофельными мешками за плечами, сгрудились в оркестровой яме.
«Кожанки» шумели: «А эти «конфуциего закона» здесь для чего, они уже своё получили»? «Поглядите, Фрума с собственной персоной. Это ж она, Хайкина их сюда привела, «комбатша» китайская».
Вдруг зазвучали фанфары, послышалась барабанная дробь. Это армейское руководство, громыхая шашками и красуясь нашивками, пробиралось в первые ряды.
- Сколько же вас, господа армейцы? - удивился ведущий. - А кто же тогда в гражданскую бросался в сабельный поход? Кто по молодости рвался на кронштадтский лёд?
- Я смотрю, все места уже позанимали, - не обращая внимания на реплику, возмутился стоя во главе колонны Тухачевский, единственный из всего руководства в брюках и лакированных башмаках. - На митингах и парадах у нас впереди как обычно тыловики.
- Да, вот прибыли чуть раньше вас. Позвольте представить, небось, забыли их в пылу борьбы, - председательствующий, проходя по рядам, ласково похлопывал по плечу сидящих, - Моисей Фрумкин, Яков Брандербургский-Гольдзинский, Исаак Зеленский, Мирон Владимиров-Шейнфинкель, Григорий Зусманович, Моисей Калманович.
- Наркомпроды, продразвёрсточники - тыловые крысы. Куда я своих, боевых товарищей посажу? Вы этих деятелей хотя бы по разным местам рассовали. А то надают им по шапкам изголодавшиеся петроградцы. Ну-ка творцы голодомора быстренько освободите места. Моисей Саламонович, заводи наших: Фельдман дорогой, прошу, Ройзман, Блюхен. Блюхер, вы значок-то с восходящим солнцем хоть с груди снимите. Вот молодец, ну-ну, и пять шагов вперёд.
«Репарации, требуем репарации» - тем временем шумел уже переполненный зал.
«Какой в манду репарации, сатисфакции хочу», - заголосил кто-то с галёрки.
«Да не сатисфакции, а контрибуции», - отозвались с противоположной стороны.
- Так, вижу, прибыли, - ведущий показал рукой в сторону запасного выхода. - Давайте поприветствуем наших «фурий», - он начал хлопать в ладоши, привлекая внимание. - Вы только посмотрите на них, гарем, сущий гарем: Геся, Маня, Катя, Вера, Роза, Софа, Фаня. Фа-ня подбери, пожалуйста, у тебя браунинг из-под юбки вывалился. Девочки прошу вас, скромнее там. Вера Засулич, ты будешь у них старшей.
Обдав всех густым табачно-винным перегаром вперемешку с резким запахом тройного одеколона, процессия, шаркая по полу юбками и шелестя обвивающими плечи и талии пулемётными лентами, проследовала к ложе почётных гостей.
Зал возбудился.
«Социализацию давай»!
«Всех винницких вместе с девочками после мероприятия просим собраться в буфэте», - тонким голоском не найдя лучшего лозунга провозгласил кто-то из заднего прохода.
- Яков Михайлович, - ведущий остановил покинувшего ложу Свердлова, - спросите у Эзенштейна или у Ромма, фильм про Ленина будут показывать? Люди Фаню хотят.
- Позже, позже, - торопливо ответил Председатель ВЦИКа и, теребя рукой что-то в кармане брюк, как-то бочком вприпрыжку поспешил к тому самому запасному выходу.
- Да, годы. Они не щадят ни простых людей ни великих деятелей революции.
«Фа-ню, Фа-ню», - скандировал зал.
То здесь, то там как червячки из норок стали появляться над головами собравшихся транспаранты:
«Вернём Гатчине - Троцк, Павловску - Слуцк»
«Мы, истинные большевики»
«Крым наш»
Зал не унимался.
«Так что там с созданием 17-й республики»?
«На хрена республика, Крым давай, «Крымскую Калифорнию».
Ведущий поднял руки, успокаивая делегатов.
- По этому вопросу слово будет предоставлено предъявителю запроса на владение Крымом господину Михоэлсу Соломону, а совыступающей будет наша Землячка. Кому как не ей знать истинное положение в Крыму.
- А может, хватит уже маскироваться? - возмущались из зала, - Зиновьевы, Каменевы, Землячки. Вон этот из дуплета уже давно Клявером ходит, да и Шапира постоянно бубнит о наших предках, бороздивших чёрти когда вместе с мамонтами просторы Крыма.
- Тише господа, тише. Всё по порядку. Будут и прения. Кстати там мы рассмотрим вопросы о деятельности Каплан и Каннегисера. А то стрелять стреляем, ведь и разбираться тоже когда-то надо. Ба, вы только посмотрите, кто к нам пришёл. Вот они, наши индивидуалы: Блюмкин, Богров, Каннегисер и всё тот же уважаемый Юровский. Яков Михайлович, к ложе почётных гостей пробирайтесь. Там для вас стульчик приставной приготовили. А вы, простите кто? Я вас в гриме не узнаю.
Ведущий упёрся взглядом в скрюченного с серым лицом похожего на сторожа при продуктовом лабазе мужчину.
- Я? Конь в пальто. Историю про Котовского забыли?
- Да, да помню, Мейер.
- Зайдер Мейер к вашим услугам.
- Но ведь вы?
- Что вы? Каннегисеру Урицкого пристрелить значит можно, а мне что Котовского нельзя?
- Ладно, вы тоже в прениях будете вместе с Каннегисером и Каплан.
В дверях запасного выхода застёгивая прореху, появился Свердлов.
- Ну, что? Кажется теперь основная масса в сборе.
- Только Каннегисера рядом с Урицким не садите, - опять выкрикнули с галёрки.
По залу пробежал лёгкий смех.
Председательствующий, молча, приложил палец к губам и показал в сторону «кожаных тужурок». Весь зал смиренно замолчал.
Ведущий поднялся на сцену, подошёл к президиуму, склонился над столом, перекинулся с кем-то парой фраз, поклонился ложе почётных гостей, повернулся к залу, окинул его, медленно переводя свой проникновенный взгляд слева направо, потом вверх переваливаясь с партера через бельэтаж, на балкон, уделив кому-то внимание на галёрке, на всякий случай поднял руку с зажатой в кулак поминальной тетрадкой, привлекая к себе внимание, глубоко вдохнул и во всю мощь своего ораторского голоса произнёс: - Итак, торжественное собрание, наш кагал, посвящённый…
Неожиданно открылась входная дверь. Столб дневного света, пронизывая пропитанный пылью столетий воздух, занёс в зал под струнный перебор надрывно пропетые в вестибюле Высоцким строки:
« Имя Сталин в веках будет жить,
Будет реять оно над землёй,
Имя Сталин нам будет светить
Вечным солнцем и вечной звездой»**.
Сопровождаемый песней по проходу размеренной неторопливой походкой шёл среднего роста человек. Лёгкий табачный дымок поднимался над его чуть седой головой. Огонёк трубки осветил тронутое оспой усатое лицо.
Зал затих. Сидящие в президиуме привстали со своих мест, пытаясь разглядеть вошедшего.
Ведущий искренне возмущённый этой неожиданностью, утратив возможность закончить давно заученную торжественную на его взгляд фразу, каким-то уже не торжественным голосом произнёс: - Товарищ Исаковский, вы там ближе всех. Ну-ка, проверьте у гражданина мандат.
- Это? Это. Ведь Это!... «Мы так Вам верили товарищ Сталин, как может быть, не верили себе», - дребезжащим от волнения голосом отрапортовал вытянувшийся в струну Исаковский.
- Да, что же это, - не унимался член президиума.
«А ведь Кац с самого начала предлагал сдаться, - слабым эхом разнеслось по всему залу».
«Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство», - встав во весь рост, вторил Исаковскому сидевший в окружении верных сторонниц самый воинственный из всех безбожников кучерявый Губельман.
- Верно, верно сказали, дорогой, - поддержал его Лауреат Ленинской и четырёх Сталинских премий, Самуил Яковлевич Маршак.
- Не пойму, что там все с ума посходили?- уже почти вернув себе самообладание, заорал член.
- А вы тут, по какому случаю? Уж, не по поводу ли «Смерти Сталина»? Или может быть, Доре Абрамовне Лазуркиной очередной сон приснился? - человек поднял руку, адресуя вопрос президиуму.
- Кто вы, мы вас не звали? - понизив тон, произнёс председательствующий.
- Страна позвала, русский народ, - спокойным уверенным голосом ответил человек.
На сцену вдруг взобрался в только что выкупленном из ломбарда фраке с трясущимися затянутыми в белые перчатки руками исхудавший Вертинский. Он ухватился за трибуну и традиционно картавя, запел:
«Как высоко вознес он де’жаву
Вождь советских на’одов - д’узей,
И какую всеми’ную славу
Создал он для Отчизны своей».
В зале зааплодировали.
Человек повернулся:
- Сколько же вас здесь набралось? Какая разношёрстная компания, а все на одно лицо. Недаром говорят, в какие одежды не рядись, каким именем не называйся, с годами суть всё равно вылезет наружу. Фридлянд, вы тоже здесь? Вижу. Транспаранты это не ваших ли рук дело?
- Что вы товарищ…, я ведь только карикатурист, преданный карикатурист.
- Это хорошо, товарищ Фридлянд.
Транспаранты мгновенно пропали словно бабочки, сложившие крылья.
- Вот, что господа? - человек говорил медленно, взвешивая каждое слово. - Мы, решением народа, нашего народа, начнём возрождать социализм в отдельно взятой стране. А вы? Правильно сказал товарищ Кац, вам давно нужно сдаться.
Дверь снова открылась. Слегка пошатываясь, в зал вошли двое. Это были засидевшиеся в буфете Дунаевский со Шмидтгофом. Они, обнявшись, задушевно пели: «Эх, хорошо в стране Советской жить».
«Я другой такой страны не знаю...», - вдруг запел весь зал.
- Ну, наконец-то послушались старика Каца, - пробормотал неизвестно откуда появившийся маленький тщедушный старичок. Он взял в руку иглу, привычным движением вставил в неё нитку и пошёл помогать пожилому горцу, сшивать разодранную в клочья страну.
*http://www.proza.ru/2011/11/30/9
** Эта и все далее озвученные цитаты принадлежали их исполнителям.