Когда вынесли тринадцатую пиццу, запахло скандалом. За большим деревянным столом на террасе у моря вместе с Ткачёвым сидел виолончелист Слава с женой Катей, а напротив - переводчица и молодой мужчина из мэрии Генуи в строгом костюме. Огромное количество еды было заказано на всех «Виртуозов Москвы», но пришли только трое.
Андрей Ткачёв, столичный чиновник, должен был ужинать «по протоколу». Слава же с Катей в силу своей непобедимой молодости, похоже, были голодными постоянно.
На лице итальянского коллеги читался ужас – он заказал пиццу заранее, остановить процесс уже не мог – все было оплачено мэрией.
Гости из далекой России с энтузиазмом съели «Кватро формаджи», «Наполитану», «Маринаду» и «Маргариту», а пиццы, румяные и благоухающие всеми ароматами благословенной Италии, всё несли и несли. Ситуацию спасла Катя. «А давайте,- молвила она вкрадчиво,- устроим соревнование: кто больше вспомнит песен: русские – итальянских, а итальянцы – русских, тот выиграет. Кто проиграет, тот и будет доедать!».
Переводчица с ходу запела «Катюшу». В ответ русские затянули: «Лашате ми кантаре...», на что итальянцы зафыркали, дескать, какая пошлость, однако песню засчитали. Затем итальянцы попытались спеть «Подмосковные вечера», а москвичи дружно грянули: «О белла, чао!». После недолгой паузы, стало понятно, что репертуар принимающей стороны исчерпан, и тогда Катя, встав как на уроке сольфеджио, очень музыкально вывела: «Che bella cossa…» и от первого до последнего куплета победно спела «O Sole Mio». Дружные аплодисменты подытожили – протокольный ужин удался.
Звездой московской делегации был, разумеется, маэстро Спиваков. Он прилетел позже всех накануне концерта в доме Никколо Паганини. На маленькой сцене старого палаццо зазвучало редкое сочинение мистического генуэзца – терцет для скрипки, гитары и виолончели. С гитарой был кудрявый итальянский парень, партию виолончели исполнял Слава. При этом у него временами отвисала нижняя губа и закатывались глаза -пародировал Ростроповича. Спиваков давился от смеха, не прерывая виртуозную игру, итальянцы вежливо недоумевали.
На следующий вечер грянул концерт симфонического оркестра в театре «Карло Феличе», дирижировал маэстро.
Музыкальное образование Ткачёва закончилось, едва начавшись: года полтора еще школьником он занимался фортепиано с бледной студенткой, они даже что-то наигрывали в четыре руки. Потом при переездах трофейное пианино пришлось продать и музыкальные занятия прекратились.
Сначала всё его внимание занимал дирижёр. Пружинистое его тело и руки посылали знаки оркестру, словно бы связанному с ним невидимыми нитями. Ткачёв сообразил: оркестр – это такой большой музыкальный инструмент, на котором играет всего один человек. Потом Андрея до комка в горле заполнила музыка, написанная без малого лет двести назад. Соленые волны скорби уже накрывали его, но маэстро сильными и властными движениями погнал музыку дальше. Вот чуть забрезжила надежда и пропала. Появилась снова слабо мерцающей темой и уже не исчезала и, наконец, всё затопило, залило теплом и светом... Очнулся он, когда зал обрушился аплодисментами. Чопорные генуэзцы аплодировали стоя.
После концерта музыканты и Андрей ждали маэстро у служебного выхода. Спиваков появился уставший, в свежей рубашке. Ближний круг вразнобой захлопал в ладоши, он передал свою драгоценную скрипку концертмейстеру и старому приятелю Ковалевскому кивнул вопросительно, тот показал большой палец.
- А ты заметил, Гриша, что у итальянцев духовая группа сидит по-другому?
- Заметил, но ты справился.
- Да? – маэстро приободрился, - Тогда всем ужинать!
Ткачёв, решив было, что его миссия на сегодня закончена, начал прощаться, но его прихватил за локоть Ковалевский и горячо зашептал: «Вы что?! Просто посидите с нами», и они гурьбой побежали за «лоцманом», который, похоже, знал тут всё и стремительно влёк их во влажную темноту южного города. Проходя через галерею торгового центра, бросил монету в банку спящего нищего.
«Поздравляю, Теодорыч, - неожиданно басом прогудел бродяга, - в прошлый-то раз больше дал». Музыкант счастливо засмеялся и добавил разноцветную бумажку.
В ресторане расселись за длинным столом под латунной табличкой: «Курить строго запрещено». Смуглый бариста гибко возникнув, поставил на стол большую латунную пепельницу: «Maestro, congratulazioni per il tuo successo!».
Принесли вина, свита оживилась, загалдела. Ковалевский артистично ввернул: «Объявление на столбе одесской консерватории: «Всемирно известный квартет ищет двух скрипачей и виолончелиста». Стол с готовностью захихикал, он собрался на второй заход, но тут вступил молчавший маэстро и началось! Подкалывая и перебивая друг друга, они жгли анекдот за анекдотом, перемежая байками «за жизнь».
Вечер раскручивался стремительно, из ресторана поехали в замок у моря. Хозяйка замка баронесса невзирая на поздний час встретила их при полном параде – в вечернем платье с оголенными руками. Пили кислое вино из родового виноградника. Аристократка жаловалась, дескать, огромный дом требует расходов, а вино не приносит дохода; смущенно рдея показала гостям свою новую картину, где на фоне красных разводов за горло был приколочен ощипанный пластиковый петух.
Ближе к полуночи рядом с маэстро появились две хрупкие девочки-подростка - родная и приемная дочки прилетели из Парижа в Геную, повидаться, а может попросить денег. Впрочем, это было уже не важно. Важно было то, что все собравшиеся сейчас в замке у моря как-то чудесно связаны друг с другом. Андрей вдруг поймал себя на мысли, что уже долго разговаривает со слугой баронессы – рыжим разбитным парнем, но говорят они кажется по-итальянски, хотя итальянского он никогда не знал.
От вина и всей беготни Ткачев задремал в потёртом когда-то бархатном кресле и ему сначала приснилось, как ему - тощему еврейскому мальчику в эвакуации постоянно хотелось есть и как его били только за то, что он другой. Когда через неделю та же шпана лениво окликнула у кирпичного завода, то он, аккуратно отложив скрипочку на кучу битого кирпича, зажмурился и, как учил тренер, резко ударил в лицо ближнего пацана. По хрусткому звуку сразу понял – попал!
Потом ему приснилось, что он сидит в этом же бархатном кресле и в руках у него диковинный старинный инструмент – вроде как большая скрипка, но только с клавишами, и он, повинуясь посылам маэстро играет на нём, споро и слажено со всеми гостями, у которых в руках тоже разные музыкальные штуки.
Рано утром автобус собирал по отелям делегацию. К гостинице маэстро подъехали в последнюю очередь. Музыкант уже одетый ждал на пандусе, сутулясь поднялся в автобус и сразу заснул, прижимая к груди драгоценный инструмент.
В здании аэропорта было по-утреннему малолюдно и сумрачно, только в дальнем углу светилась закусочная Subway, в гулком зале звонко запрыгало эхом: «Всем! По сэндвичу! И кофе!»