Картину впервые увидела в Вене в Бельведере.
Гид, жизнерадостная Анна, наша соотечественница в прошлом, подстроила хитрую ловушку, в которую мы наивно попались как два пухлых шмеля в вязкий мёд.
Перемещая нас из зала в зал и щебеча что-то необязательное, как бы между делом привела к Герстлю. В том же ритме легковесных фраз, призванных заполнить паузу, Анна представила картину.
«Смеющийся. Автопортрет» - сказала она. И через паузу, с удовлетворением отметив мое молчаливое возмущение добавила: «Вскоре после окончания работы Герстль покончил с собой».
Диссонанс между названием и изображением ощущается физически. Герстль, непризнанный, отвергнутый, протестующий, смеётся, глядя зрителю в глаза. Предвкушая скорое удивление и растерянность своих гонителей, он заранее смакует предстоящее внимание и долгожданные вздохи то ли восхищения, то ли осуждения, приготовив автопортрету название «Смеющийся».
Что это, как не насмешка? Над оковами художественных традиций, над бросившей его женщиной, над отвергшим обществом, признания которого Герстль так сильно жаждал.
Что говорит эта страшная гримаса, растянувшая рот человека в странном оскале, лишь издалека напоминающем улыбку?
О чем кричат полные боли глаза? От взгляда в них холодок бежит между лопаток.
Страшная безвозвратная неизбежность. Чёрная пустота уже пришла к этому человеку, это она смотрит сквозь его глазницы, пугая неискушенного зрителя.
Это она цепляет небрежно скользящий взгляд случайного прохожего, мгновенно превращающего в свидетеля.
Взгляд был не из приятных. Желание избавиться от тягостного ощущения собственного бессилия заставило меня искать информацию о Рихарде Герстле и распутывать клубок мотивов и интриг, которые автор разрубил решением о самоубийстве.
Пожалуй, действия Герстля-человека лучше всего объяснить стремлением к признанию. Рихард считал себя одарённым, талантливым, и, возможно, избранным. Вся его короткая жизнь - стремление добиться подтверждения полновесности профессионального подхода и значимости в искусстве.
Откуда он брал силы противостоять знаменитому профессору в Академии изящных искусств? По накалу страстей эта конфронтация была примерно такой, как если бы наш 15-летний современник упорно отвергал Пушкина и Лермонтова в качестве канонизированных авторитетов в литературе.
Амбициозный, бескомпромиссный, грезящий о славе мальчик из обеспеченной еврейской семьи и чопорная Вена, ставшая в начале XX века «городом гениев». Рихард Герстль, едва повзрослевший, но ещё не возмужавший, не защищённый от колких замечаний и обидных неудач бронёй опыта, закономерно проигрывает Фрейду, Штрауссу и Климту, взятым в качестве эталонов, каждый в своей области искусства.
Герстль бросает вызов искушённой венской публике и жаждет войти на равных в профессиональный круг. Мальчик стремится стать мужчиной, и, в то же время, по-детски надеется получить одобрение общества. Связь с женой друга, крах отношений и изгнание из профессионального круга поочередно могли быть пережиты, но соединенные воедино не оставляли Герстлю шансов.
Но и сдавать позиции Рихард не мог.
Самоубийство стало последним аргументом в противостоянии. Герстль выполняет задуманное, отобрав предварительно свои лучшие работы и позаботясь о визуальной составляющей мизансцены.
«Смеющийся» не отпускал меня несколько дней, прежде чем уравновесились взбудораженные им эмоции. А на смену пришли эти строчки из последнего стихотворения Н. Гумилева:
«Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю - город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезёт меня домой».