Моя подпольная концертная деятельность в Ростове-на-Дону вспоминалась мне в уютной спальне холодной и снежной ночью... Я учился в институте и хорошо играл на рояле. Изредка участвовал в художественной самодеятельности. И однажды ранней погожей осенью «шапочный» приятель предложил мне музыкальную халтуру... У него был просторный частный дом с гостиной и дорогой рояль...
На трухлявой скамейке в парке возле драматического театра мы сочинили интригующую легенду. Дескать, я – несравненный пианист, который лишён возможностей для полноценной творческой карьеры, поскольку его учитель музыки оказался эмигрантом. (Чистейшая правда: мой наставник Владимир Яковлевич преподавал контрапункт и сольфеджио в Харбине, а потом в Шанхае). И при обязательной репатриации в советскую Россию он-де привёз – нелегально!.. – рукописные ноты умерших белогвардейских композиторов. И я, мол, прекрасно исполняю недозволенные пьесы и опусы. Но!.. конспиративно... А лёгкое моё грассирование создавало для меня таинственный – и несомненный – флёр политической неблагонадёжности... Моё лицо называли «нездешним». Такое определение было довольно точным. Но похожие гримасы на юных лицах были у всех постоянных членов нашей математической секты, где тщетно доказывали Великую теорему Ферма...
Устройством концертов я не занимался. И они случались не часто... Гонорар был умеренный... Мне приватно сообщали о времени и месте... Я регулярно, но слегка опаздывал. На выступление одевался я буднично: импортная ватная куртка, джинсы и тёмные свитера из натуральной шерсти, а в тёплый сезон – рубашки. Туфли и ботинки были на пористой подошве. На голове я носил зарубежную кепку... восьмиклинку из чёрной пальтовой ткани... или кожаный картуз...
Впечатление было такое, будто я случайно зашёл в дружескую квартиру немного помузицировать... Сумрак был обязательным... я не играл при ярком свете...
О репертуаре я отрывисто говорил уже за роялем и далее безмолвствовал... Моя необычность воспринималась причудой гения...
Концерт состоял из двух отделений. В первом отделении всегда исполнялись полярные пьесы, а именно: прелюдии и фуги Баха, его партита, осенние пьесы и предсмертные мазурки Шопена, части бетховенской сонаты с речитативом и небольшие произведения Скрябина, включая «Чёрную мессу».
Аплодировали негромко и с достоинством...
Но дожидались второго отделения... изюминки шоу...
Фишка была в том, что потаённые ноты белогвардейских композиторов напрочь отсутствовали. А сами белогвардейские композиторы были моей нахальной и надувательской выдумкой... На пеших прогулках я вдохновенно сочинял сексуально-трогательные названия музыкальных пьес, и на концертах... импровизировал на тему волнующих событий, которые мне за роялем воображались...
А ведь импровизировать я любил всегда... Ни аппликатуры, ни контрапункта, ни теории гармонии, ни наставлений о правилах модуляций... Всё уже доподлинно известно душе и внутренней сущности...
В густом и тихом сумраке пальцы ложатся на клавиши концертного инструмента, а мои глаза уже закрыты... Шёпот и шарканье слушателей быстро смолкают... И...
Я мысленно приказываю своей интуиции бдительно воспрепятствовать повторению музыкальных пассажей... И через миг отключается разум...
И мерещится, что из моих уверенных пальцев радостно и стремительно вырастают в фортепьянные клавиши острые и тонкие корни. Пальцы не отрываются от клавиш даже при стаккато... Малость аудитории позволяет выпуклую нюансировку... И никакой «долбни». Отчётливое и нежное туше... Порывистые и нервные аккорды... Я импровизирую пьесу под названием: «Прощание после случайной любви».
И в эти мгновения я способен вообразить буквально всё... и даже чужие мысли... А пальцы – послушны и чувственны. И любые технические трудности исчезли для них...
Сюжет у меня такой...
Гражданская война на Северном Кавказе... Деникинский офицер осенней ночью попадает при отступлении в старинный особняк на ростовской окраине... Рядом неказистая церковь... Утончённая барышня стелет ему бельё на койку... Он печален, бледен и после поражений на фронте гневно возбуждён... Они понимают, что старая Россия необратимо гибнет, и они бесстыдны в своей извращённой и лихорадочной близости... А потом начинается прощальная кантилена предсмертной грусти...
Иногда мне говорили, что мою игру на рояле нередко записывают на упрятанные за плотными шторами магнитофоны. Но теперь не найти давнишних записей...
И я видел растроганные глаза, и я знал, что музыке моей верят...
После концерта я уходил, не прощаясь... А мои благодарные слушатели часто оставались на тихий, но обильный банкет...
Но затем была срочная армейская служба... в строительном батальоне... Офицером я стал позже... после моей солдатской демобилизации под Новый год...
На западной Украине три студёных месяца я парой лопат, – штыковой и совковой, – непрерывно копал с применением топора и лома лесные траншеи для кабельной связи ракетных баз... Пятнадцать метров в длину и сто десять сантиметров в глубину назначали мне, как дневную норму. В лютый мороз мы от работы потели так, что рыли твёрдую от холода землю в белых нательных рубахах... Возможная просьба о сохранении музыкальных пальцев показалась мне унизительной... И прежняя моя виртуозность пропала... И мне однажды даже подумалось: «Я напрасно жульничал с белогвардейской музыкой...»
Срочную службу я закончил мастером на строительстве стратегических автомобильных дорог.
На рояле играю и теперь... Во мгле и одиночестве... Однако слушатели порой навещают...
Мой последний концерт я давал в мемориальном курортном комплексе художника Николая Ярошенко... В Кисловодск на аттестацию приехали влиятельные женщины... Многие из них были красивы... После завершения дел мы устроили хмельную оргию... А утром по плану была экскурсия...
На белой музейной вилле Николая Ярошенко я особым способом попросил разрешения поиграть на рояле. А просьбу особым способом почти невозможно отклонить...
Я играл почти пятьдесят минут. И все в музее молчали. Перед моим уходом смотрительница сказала: «Вы будто молились...»
И, наверное, своей импровизацией я, действительно, помолился Богу... Были у меня проблемы... На меня завели уголовное дело за финансовые нарушения... И мне, естественно, хотелось нудное и досадное дело прекратить... Вероятно, музыка и оказалась моей молитвой...
Через две недели я в присутствии умного и дельного адвоката признал свою вину частично. И полиция закрыла дело по амнистии, а через год и сроки давности истекли...
Былое мастерство я уже утратил, но и теперь люблю я... поиграть на хорошем пианино в ночной темноте...