Я стал школьником в 1954-м, но проучился в старом здании нашей, 25-ой школы, только год. В 1955-м расформировали Нахимовское училище, и нас перевели туда, в опустевшее большое красивое здание, построенное когда-то для Второй Мужской гимназии Великого Князя Михаила Николаевича - вот откуда прежнее название этой улицы - Великокняжеская, которая в годы нашей учебы стала именоваться Камо - в честь большевика Тер-Петросяна, больше известного под своей партийной кличкой. Потом, полвека спустя, и большевизм вышел из моды, а улицу эту переименовали еще раз. Но, как это часто бывает, первое название не исчезло, стало обиходным и употреблять его перестали только теперь, когда почти и не осталось прежних обитателей Старого Города.
На Великокняжескую мы выходили часто, и направлялись налево, по дороге к Муштаиду, старому городскому парку, а навстречу нам шли курсанты Артиллерийского Училища, строем, под музыку марширующие в преддверии очередного парада. Или поворачивали направо, по дороге к Универмагу на Кирочной, и тогда я останавливал ведущую меня за руку бабушку - невозможно было оторвать глаз от морских офицеров, ведущих строй за строем курсантов Нахимовского училища. Парадная форма, белоснежная, с позолотой, с кортиками - это было не просто красиво, это говорило о какой-то совсем иной жизни, непохожей на нашу, сухопутную. Бабушка, родившаяся у моря, начинала рассказывать мне о кораблях, о шторме, разорившем Приморский Парк в ее родном Батуме, но для меня это были пока просто слова - в Батум она повезла меня впервые только осенью 1956-го года.
Нахимовское военно-морское училище, первое в стране, было основано в 1943-м в совершенно сухопутном Тбилиси неслучайно: на Балтике, на Черном море шли тяжелые бои. Кадры для флота приходилось готовить подальше от фронта, а в 43-м уже стало ясно - в Закавказье немцев не пустят.
Но после Войны, в 1955-м, нахимовцев перевели в Ленинград. Прекрасное здание к лету опустело, и осенью в нем появились мы, шумные и непоседливые, а также наши учителя, такие непохожие на одетых в красивую форму наставников-командиров юных курсантов.
Огромные классные комнаты с высоченными потолками разделили надвое перегородками из "багдадки" - наскоро оштукатуренными, выкрашенными бледно-зеленой масляной краской. Уже через месяц стало ясно, что зимой нам придется в новом здании мерзнуть: батарей центрального отопления в помещениях не было, а прекрасно работавшую при прежних хозяевах систему калориферов так за все годы моей учебы и не смогли наладить. Из больших прямоугольных отверстий в каждом классе вместо теплого воздуха дул ледяной, и дул так, что мы старались садиться подальше от этого "отопления". Начались бесконечные разбирательства, споры, проверки: начальство, у которого почему-то в кабинетах было тепло, требовало, чтобы мы сидели на уроках как положено, в форме, а мы отказывались снимать пальто и куртки.
Первый этаж отдали нам, малышне, и в нем было особенно холодно. Но мы согревались на переменах - длиннющий коридор с отлично навощенным паркетом позволял, разбежавшись, проехаться по инерции, как на коньках, несколько метров и даже сделать при этом один-два разворота.
В вестибюле на простом венском стуле восседал дядя Вася - наш школьный вахтер. Никакой спецохраны в школах тогда не было. Не было даже сменщика у дяди Васи. На ночь и на выходные он запирал школу и уходил домой. А днем сидел на своем стуле и следил, чтобы мы не сбегали с уроков. И - чтобы не заходили в школу посторонние. Но на перемену мы выбегали во двор, и кто мог дать гарантию, что после звонка все вернутся обратно?
Нас было много тогда в каждом классе начальной школы. 42 - только в нашем Втором "б". Позже, год за годом, ряды наши редели - школа была, как теперь говорят, элитной, но принимали в нее всех детей без разбора, и только потом постепенно отстающие отсеивались, переходили туда, где требования к ученикам были не такими высокими. Но в первые годы - кто только не учился с нами! Почти не говорящие по-русски дети из курдских семей, для которых вся учеба заканчивалась в 12, в 11 лет. И наоборот, очень, даже слишком бойко говорящие дети, чей лексикон настолько превосходил наш собственный, что мы вначале и не понимали многого. Хорошо, впрочем, что не понимали.
Помню многодетную семью беженцев из Одессы. Отца в этой семье не было. Мама, нахрапистая и крикливая скандалистка, сама о себе говорила вполне откровенно:
- Я всегда иду сначала на "будьте любезны". Но, если надо, очень быстро перехожу на " ... вашу мать!"
Во время уроков она стояла в коридоре у застекленной двери класса и пыталась помочь сыну во время диктанта:
-"Ш" пиши, идиот, пиши "Ш", я тебе говорю!...Она мыла полы в Райкоме. Связываться с нею никто не хотел.
Время шло быстро. К 6-му классу мы были уже поднаторевшими не только в арифметике и правописании - мы даже неплохо разбирались в политике. И, встречая на Великокняжеской известную в квартале потаскуху по имени Кубара, в просторечии Кубу, кричали ей хором:
- "КУБА - СИ!!!"
А Куба, довольно улыбаясь, в тон отвечала нам:
- "ЯНКИ - НО!!!".