Два грузинских духанщика
Давно и много добрых слов и восхищения сказано о грузинской кухне. Любой, кто раз вкусил от её самобытного великолепия, надолго запомнил уникальный неповторимый вкус и неожиданные, исключающие всякую банальность сочетания продуктов, будет стремиться всегда, как только это будет возможно, принять участие в грузинской трапезе или просто поесть по-грузински. С разной долей удачи в разное время и в нашем городе промеж прочих возникали такие кавказские духаны, где основой была именно грузинская кухня, и уж только в дополнение блюда из других кухонь региона. Разумеется, затейниками, хозяевами этих духанов были люди, происходившие из Грузии, обосновавшиеся здесь по семейным обстоятельствам: те, кто женились на местных женщинах, породнились с их семьями, нарожали детей и осели в местном социуме. И, как это часто бывает, на чужбине, грузин заявляет себя знатоком и кулинаром, и, если он не профи в другой сфере, становится поваром. Грузины – великие гурманы! Умеют сделать так, чтобы гости, откуда бы они ни пришли, почувствовали, как это вкусно – жить по-грузински! Нет в Грузии мужчины, который не умеет готовить. Есть ленивые.
Рамази
Одним из первых, если не самым первым грузином, открывшим свой духан, был Рамази. Неизвестно, каким образом Рамази оказался в Вильнюсе, но замечен впервые был в далёкие советские годы в одном из самых популярных пивных ресторанов старого города – «Жемайчю алине» (лит. «Zemaiciu aline»). Окованная чугуном дверь отворялась наружу и, впуская с улицы внутрь, сразу же как бы подводила к освещённой оранжевым прожектором двухстворчатой полированной двери в небольшой бар, где в должности бармена и состоял наш Рамази. Молодой, элегантный, он красовался в ложе бара и этак индифферентно и, словно, нехотя намешивал посетителям коктейли. Держал он себя независимо, если не сказать высокомерно, давал почувствовать, что отделён от вас не только стойкой, но и ещё какой-то непреодолимой прозрачной стеной – держал дистанцию. Был он неулыбчив и немногословен, как-то с неудовольствием вступал в разговор, отвечал односложно и коротко, никогда ни к кому не обнаруживая интереса. Словом, взглянув на него, трудно было предположить, что перед вами бурлящий жизнелюбием, искрящийся добрым юмором сын Сакартвело. В те времена место бармена являлось не просто работой, а было именно должностью. Весьма престижной и денежной. Попасть туда человеку приезжему, не местных кровей, было явлением из ряда вон выходящим. Как удалось нашему Рамази получить такое место? Однако нередко кавказские люди умеют устроиться. Много лет трудился он в этом баре. Точная хронология нам неизвестна, поскольку его трудовую историю мы не отслеживали, но когда Горбачёв осчастливил советское население перестройкой и возрождением частной собственности, многое (и прежде всего в сфере общепита) подверглось структурным преобразованиям и повлекло за собой кадровые перестановки, не обойдя и нашего бармена из «Жемайчю алине».
Произошедшие изменения и перестановки вовсе не означали, что Рамази потерял работу, что его подвинули или что-то такое неблагоприятное с ним произошло, но в том баре его уж не было, и из виду он совсем, было, пропал. В начале 1990-х Рамази обнаружился на территории автотранспортного предприятия, в отдалении от центра и старого города, в непрестижном районе. Он то ли купил там, то ли снял в аренду длинную одноэтажную постройку. Скорей всего ранее она служила автотранспортному предприятию конторой, начинавшейся внутри с некоего общего пространства. Из него шёл длинный коридор, разделявший постройку пополам, и на каждой стороне его располагалась вереница помещений – бывших кабинетов, из которых предприимчивый Рамази сделал гостиничные номера. Общее то пространство было обустроено таким образом, что стены в нём немного выше человеческого роста не достигали потолка и разделяли эту площадь на кухню, бар и небольшой залец на четыре четырёхместных стола перегородки, что делало его светлей и просторней. Шашлык, люля-кебаб и чалагач[1] жарились под присмотром Рамазинного тестя на открытом мангале, сооружённом рядом с выходом из кухни на территорию. Сам Рамази был главным распорядителем. Он сдавал комнаты, колдовал над кушаньями на кухне, занимался клиентами и всем прочим. Ему помогала жена – симпатичная и приятная женщина по имени Ванда. Вся семья, как и чем могла, подсобляла друг другу. Ванда в баре и в зале деловито обслуживала едоков.
Рамази здесь как-то потеплел, утратив былую заносчивость, уже не держал между собой и клиентами барьер и, хотя оставался по-прежнему скупым на слово неулыбой, всё же относился к посетителям, в отличие прежних времён, как к своим (!) гостям. Видать, отогрела его семейная жизнь, и духан-то ведь теперь был свой – работал Рамази на себя. Территория была обнесена сетчатым забором и обухожена: сооружены два летних, увитых зеленью павильончика и отведено место для парковки. Весьма удобно, сделав предварительный заказ по телефону, подъезжали туда мужские компании после бани или, сняв большую комнату, устраивали дружеское застолье. В таких случаях, когда компания не вмещалась в залец и «светил» богатый заказ, Рамази не брал плату за съём комнаты. Просто, удобно, негласно и на любой интервал времени Рамази сдавал номера (комнаты с кроватями) для любовных утех, и они пользовались непрекращающимся спросом. Им тут же доставлялось по желанию всё то, чем располагал гостеприимный приют Рамази. При всей всегда отменного качества кухне особо выделялись суп харчо, бадриджани[2], сациви[3]. Начинали непременно с харчо, предварительно хлопнув перед ним стопарик водки на голодный желудок. Обжечь слизистую! Представьте себе весь тот кайф, как обожжённое водочкой нутро обволакивается неповторимым харчо от Рамази так, что рука тянется за второй стопкой. После третьей вкуснейший бадриджани с орехами и зёрнышками граната, и лобио[4] зелёный и красный с пышным, ещё не совсем остывшим пури[5]. Потом капнуть на «хинкалю»[6] каплю винного уксуса и присыпать чёрным или красным перцем и щепоткой мелко нарубленной зелени или обмакнуть его в мацони[7] с укропом после очередной стопки. «Вахх! Абъедзинэные», – так говаривал мой друг Бондо Месхи Большой из Батуми.
В конце 1990-х на земле, принадлежавшей с довоенной поры родителям жены и возвращённой с восстановлением независимости, Рамази начал строить ресторан и гостиницу. Их земля, на которой они и жили вплоть до этих дней и владели ею до советской оккупации Литвы, находилась в отдалении, за пределами города, в рекреационной зоне Валакумпяй. За неполные тридцать послевоенных лет город шагнул далеко и достиг бывших мест отдыха, загородных дач и пляжа на левом берегу Вилии. Рядом с их семейной землёй через Вилию пролёг самый длинный вильнюсский мост. Наряду с рекой, берегом и сосновым бором мост стал частью пейзажа, открывающегося из окон и с террасы ресторана и гостиницы «У Рамази» (лит. «Pas Ramazi»). Благодаря своему месторасположению ресторан приобрёл большую популярность, попал на туристическую тропу, однако кухня его прежними изысками а-ля Рамази похвастаться не могла. Сам он уже на кухне не стоял. Принимал заказы, встречал гостей, хлопотал по немалому хозяйству. Однако известная экзотика кухни да в мачтовом сосновом лесу у реки – на фоне красивейшего пейзажа, делали заведение исключительно востребованным, дело семьи Рамази жило и бурлило. Процветание продолжалось лет семь. Трудно сказать по какой причине оно закончилось. Происходил упадок довольно резко и скоро заведение захирело. ****ец, как говорится, подкрался незаметно; стал дряхлеть и сам Рамази. Несколько лет Рамази тяжело болел и ушёл из жизни, как всем нам кажется, прежде времени. Да будет земля ему пухом! Сегодня, к сожалению, земля пустует, красивое двухэтажное деревянное здание с террасой заперто, обнесено проволочными заборами. И тропы туда заросли. Один известный вильнюсский саксофонист не без печали сказал, что вспомнить о Рамази нечего, добрую память о себе Рамази в людях не оставил – ибо не довелось видеть на лице его улыбку, ни услышать доброго слова, шутку или смех.
Гия
Вторым таким грузинским гастрономом и ресторатором был рослый стройный красавчик Гия. Он объявил о своём появлении «Urbi et orbi»[8], открыв ресторан в старом городе на втором этаже двухэтажного дома по левой стороне в начале улицы Траку. В «Пиросмани» чуть ли не с тротуара вела на второй этаж каменная лестница, где единственная красная деревянная дверь гостеприимно распахивалась в помещение, украшенное цветами, картинами а-ля Нико Пиросмани, чёрной керамикой причудливых сосудов и статуэток. Большие окна и между ними выход на балкончик с кованым чугунным ограждением, который с улицы смотрелся изящной игрушкой, придавали однообъёмному квадратному помещению с бытовой люстрой под потолком домашнюю непосредственность и уют, а столики, стулья и прочая мебель, хоть и не теснили друг друга, своим стилем создавали кажущееся ощущение, что вокруг одна семья – все свои. Приветливая, немного застенчивая улыбка хозяина, стремившегося уделить внимание всем и каждому, сразу обезоруживала и смягчала претензии посетителя, взыскующего фешенебельности и роскоши или изюминки стиля, и уже за столиком, осмотревшись, он понимал, что сие и есть сам такой стиль. Летом сквозь распахнутые окна и дверь балкона сюда мог проникать ласковый ветерок, донося ненавязчивые звуки узенькой улочки старого города, зимой же, покрытые матовыми инеем и морозным узором, они усиливали ощущение тепла и уюта.
Гия радушно привечал, сам принимал участие в обслуживании, но весь день во время приёма гостей сам кухней не занимался. На то были повара и помощники. Бывало, появлялась Лина, жена нашего духанщика, и десятилетняя дочка Мария. Мария – симпатичный темпераментный ребёнок, темноволосый с большущими карими глазами, являла собой копию папы. Лина, местная вильнюсская литовка, рослая, крупная и красивая светлая женщина, была под стать Гие, и вместе они гляделись на зависть красивейшей и счастливой парой. Лина и Мария помогали на кухне, а когда надобности в них там не было, встречали гостей вместе с Гией. Сначала кухню в «Пиросмани» «делали» грузины, и она, насколько было возможно в местных условиях, отличалась высокими вкусовыми качествами оригинальных грузинских блюд. Однако духан продержался на высоте лишь немногим более года. Нам не дано знать причин, кои привели к тому, что грузины с кухни разбежались, но естественным следствием того стало падение уровня. Нельзя сказать, что кушанья стали низкого качества – всё было вполне съедобно, но истинно грузинское свойство частично утратили и былого восторга, увы, не вызывали.
Так, на излёте второго или в начале третьего года работы Гия вынужден был закрыться. Что именно послужило причиной, опять же доподлинно неизвестно, но сам Гия рассказывал, что владельцы помещения непомерно взвинтили арендную плату. Супруги активно разыскивали подходящее место с приемлемыми условиями, а это само по себе было делом нелёгким. Вообще-то, Лина с Гией приехали в Литву, прожив десять или более того лет в Грузии. Со слов Гии, никаких экономических либо социальных причин тому не было. Просто Лине захотелось пожить на родине: пожилые родители, родные, подруги. А также, вероятно, не последним было её желание, чтобы дочка потёрлась в литовской среде. Переехали. И хотя до нас не дошло, чем они занимались в Тбилиси, но уж кулинарами-то они не были точно. Сколько-то времени у них ушло на поиски, но это не были годы. Новое место они нашли в центре города, почти на главной улице. В глубокий подвал вели крутые ступени длинной гранитной лестницы. Небольшое помещение неправильной формы со свежим современным ремонтом хорошо освещалось в доломите, граните и мраморе. На стены повесили часть картин из «Пиросмани». Современного дизайна бар из стека и камня насквозь светился бутылками и стеклянной посудой, причудливо отражавшимися в его рельефных зеркалах. Кухня, как обычно, содержала весь «канонический» ассортимент грузинского духана но и, по сравнению с прежней, содержала больше зёрен, граната и орехов. Было вкусно. Всё оно было бы совсем неплохо, но глухое подземелье…
Однажды, жаждой гонимые, автор с приятелем Яцеком вспомнили Гию и спустились к нему в подземелье. Духан был пуст. Не помеха! Призвав Гию, по совету Гаргантюа, утоляли жажду хорошим вином. Трёх бутылок Мукузани, увы, оказалось мало. Дисбаланс - закусок осталось вдоволь, а Мукузани больше нет. Пришлось перейти на Напареули, три бутыли которого принесли удовольствие не меньшее. Стали требовать ещё. Гия сначала сидел с ними и даже пригубил, скоро ушёл заниматься своими делами. Прикончив Напареули, они потребовали ещё, и получив от подавальщицы отказ, Затребовали Гию к ответу. Гия утверждал, что вина больше нет. Похоже, вина действительно больше не имелось. Взыграло ретивое. Приятели знать этого ничего не желали и стали требовать принести вина из магазина. Наконец, Гия нашёл две едва початые бутылки какого-то негрузинского белого и красного, которые тут же пошли в ход. Прикончив те две початые, приятели, с трудом одолевая длинную и крутую лестницу, выбирались наружу. Вино и свежий ветерок после душного подвала подняли их самооценку, опустив престиж духана ниже подземелья, в котором им не хватило приличного вина: «Да как это возможно, чтобы в кабаке было всего лишь шесть бутылок вина?»
Опять же, протянув года полтора-два, Гия закрылся, уступив место винному погребку, подобному тому, что был там перед открытием «духана» Гии. Новым местом, на которое Гия возлагал большие надежды, стал ресторан в конце улицы Траку, по правой её стороне. Его назвали «Баку-Тбилиси». Идея, по-видимому, принадлежала Ибрагиму, и Гия с энтузиазмом её принял. Ибрагим был человеком общительным, гостеприимным и хлебосольным. Жил он в Вильнюсе довольно давно, женат был на местной девушке, дочке известного в городе парня, и нажил с ней двоих детей. Со временем Ибрагим приобрёл немалое влияние в азербайджанской общине города. Занимался общественной деятельностью, благотворительностью и ещё бог знает чем. И как-то, совершая прогулку по старому городу, автор со своим приятелем Сальваторе наткнулись на развёрнутые на всей Ратушной площади палатки и шатры. Поглядывая на происходившее под ними национальное застолье, они проходили мимо. Их заметил Ибрагим, обходивший и контролировавший организованную им трапезу в честь праздника Курбан-Байрам[9], и пригласил присоединиться. Ибрагим усадил их рядом с собой и заботливо угощал различными азербайджанскими вкусностями. По слухам, Ибрагим активно занимался разными мусульманскими акциями, праздниками, и знакомые стали замечать, что с некоторых пор имя Аллаха, славословия и упования не сходили с его уст.
В помещениях бывшего бара «Мемфис», теперь занятых рестораном «Баку-Тбилиси», был произведён основательный ремонт. На первом этаже расположилась кухня и небольшое помещение ресторана с баром. Слева от бара дверь на кухню, справа – отделённая барьером лестница вниз, в большой зал в подвале. Широкие подоконники высоких до потолка окон на улицу Траку уставили всевозможными кавказскими аксессуарами. Вдоль окон, по стенам и вдоль барьера в один ряд стояли столики на четыре и две персоны, ряд высоких деревянных стульев у бара. Тесновато. Подвальный просторный зал был увешан коврами и кинжалами. Площадь стен позволяла развесить все картины из былого «Пиросмани». В каменных нишах и приступках, на мраморных полках и этажерках из ценных пород дерева расставили изделия из бронзы и кованной меди, кувшины красной и чёрной керамики и статуэтки. Роскошь и экзотика. Широкий ассортимент блюд отображало меню из двух разделов: азербайджанского и грузинского. Первый этаж всегда заполнялся, однако в подвал посетителей не тянуло. По большей части он пустовал так, что и свет там не включали. Разве что некоторые посетители желали скрыться от взгляда прохожих, ибо с улицы, как на ладони, было видно всё, что происходило внутри, да большие компании или банкеты, которым не уместиться на первом этаже, размещались там.
Поначалу всё было на очень приличном уровне, и, казалось, такое детище приговорено к жизни, однако скоро завсегдатаи стали замечать, что процесс как-то не особенно ладится. Стало заметно, что Гия пропадает на кухне, а Ибрагим появляется не часто. Всё занят он разными делами и, если присутствует, то либо с неясной компанией за столиком у выхода из кухни во двор, либо в офисе в том же дворе, куда зачастили люди с азиатской внешностью. Чаще являлись они группками по три-четыре человека. Спрашивали Ибрагима или следовали прямо во двор. Ибрагим свои тусовки напоказ не выставлял, не рассказывал ни о своих делах и занятиях, ни кто приходит и с какой целью. Тем не менее во дворах старого города что-либо скрыть исключительно редко удаётся. Сидят днями напролёт в окнах, на балконах и лавочках всякие бабушки, тётушки. Они наблюдают, секут и фиксируют, и ничто сколько-нибудь необычное не ускользнёт от их намётанного глаза. Что-то видели, слышали, что-то заметили или показалось, но вскоре поползли слухи, что Ибрагим собирает членов какой-то секты: они сходятся, курят и нюхают наркотики. Кто-то доложил «куда надо», и скоро в газетах и других СМИ появились сообщения, что арестованы члены исламистской группировки, а Ибрагим – их главарь. Во время обыска в офисе обнаружили запрещённую исламистскую экстремистскую литературу. Позже были выявлены соответствующие каналы финансирования. «Так вот откуда деньги!» – можно было услышать от людей, знакомых с ним и крутившихся в «Баку-Тбилиси», которых до последних событий удивлял резкий скачок материального благосостояния Ибрагима. Его подержали в тюрьме недолго, затем где-то в местах для перемещённых лиц, лишили вида на жительство и депортировали из Литвы. Гия, оставшись без финансовой подпитки Ибрагима, стал занимать деньги и погружаться в долги. И тут уж «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал». Без оборотных средств, после дискредитации компаньона и возникших в связи с ней трений с владельцем этой недвижимости, Гия тянуть дальше один не сдюжил и вынужден был закрыться. На этот духан ушли почти два неудачных года.
Спустя какой-нибудь год после краха «Баку-Тбилиси» Гие удалось подняться – он открыл духан «Тамада». В стратегически выгодном проходном месте, на первом этаже со входом прямо с угла улиц Сметоны (лит. Smetonos) и Йогайлы (лит. Jogailos). Пройти мимо было невозможно. Весна, лето – двери настежь, две ступеньки вниз. Духан выгодно смотрелся с улицы и манил внутрь не только интерьером, но и запахами. Даже те прохожие, в чьи планы не входило посещение ресторана, но путь их лежал мимо, не удерживались от того, чтобы не зайти, не посмотреть, не отведать. Два салона, увешанные по стенам всею коллекцией грузинских картин, уставленные изящными работами грузинских мастеров, выполненными из меди, керамики и дерева, прибережёнными после закрытия прежних заведений, и блестящая супружеская пара: златовласая полногрудая красавица Лина и стройный улыбающийся брюнет с грустными глазами Гия. Грузинский персонал кухни выдавал на гора всё в лучшем виде. Кроме того, в «Тамаде» начали проводить вечера гитарной музыки, романса, а конкурсы пития грузинского вина из рога стали регулярными, зачастили в гости сотрудники грузинского посольства, и бывал лично сам посол. В дни не занятые мероприятиями царила спокойная тёплая обстановка. С какого-то моммента Лина стала присутствовать в духане постоянно и чуть ли не ежедневно. И на кухне помогала, и гостей принимала, но чаще просто крутилась там без всякой надобности. В отличие от прежнего, её присутствие становилось, если не назойливым, то очень заметным. Знакомые и люди случайные обращали внимание, что красивая женщина-хозяйка крутится в кабаке, к ней потоком ходят её личные знакомые, занимают её разговорами, задерживают у своих столиков. Оказывают какие-то неожиданные спонтанные «любезности», возникают «неформальные» отношения и неизбежный флирт. Не всегда женщине бывает легко отказаться от таких знаков внимания, но Лина не очень-то на себя принимала отвественость и вела себя как жена хозяина, но не хозяйка. Всё это происходило в присутствии мужа, который пустяшные, как может казаться нашим людям, ситуации и ничего особо не значащие знаки внимания мог воспринимать с совершенно иной, кавказской, ментальностью. Это стало всё чаще задевать его и нервировать.
Всё чаще обоюдные претензии, какие-то колкости и споры стали разворачиваться в духане на людях. Ежедневное окунание в сложившуюся, оскорбляющую его достоинство, ситуацию накапливало в нём внутреннее недовольство, а Гия, будучи человеком довольно сдержанным, не давал выхода пару – копил его в себе. Давление этой атмосферы накапливало в нём обиду и тревогу, не успевавшую раз от разу улечься, а Лина отвечала пренебрежением, и Гию стала точить ревность, ещё больше обостряя их отношения и усугубляя его собственное состояние. На этом фоне деловые проблемы как бы становились сложнее и огорчительней. Тянули и старые долги. Гия стал чаще и сильней тосковать по Грузии, по её духу и атмосфере, по друзьям. Депрессия, приступы ностальгии - он сетовал, что здесь, в чужом краю, он задыхается и сил его больше нет жить вдали от Сакартвело. Так продолжался чуть ли не весь второй год «Тамады». Однажды гия вдруг пропал: день, другой, третий его нет в «Тамаде». Лина утверждала, что он украл у тёщи шесть тысяч литов и, наверно, где-то пьёт. Раньше с ним такого не случалось. Приятели предполагали, что Гия отправился в Грузию, высказывали предположение, что скоро вернётся, потому что жить без Марии, своей дочки, которую безумно любил, не сможет. Через пять дней после исчезновения Гию нашли на съёмной квартире, где он покончил с жизнью.
Такси к Стиксу
Закончив вчерне истории наших духанщиков Рамази и Гии и купив в «BravoAlko» пару бутылок итальянского «PRIMITIVO», автор взял такси и отправился к приятелю отмечать день его рождения. Центральная улица, проспект Гедиминаса, была перекрыта по случаю праздничных мероприятий Дня независимости. Пришлось делать большой круг и стоять в длительных пробках, чтобы проехать в находящийся совсем недалеко старый город. Таксист сетовал на пробки и невозможность сегодня работать, твердил полушутя, что надо ехать домой пить вино. Автор ответил ему, что сам-то и едет пить вино к другу. Водитель оказался человеком вежливым, жизнерадостным и любопытным, сквозь многословье которого пробивался грузинский акцент. Он спросил у пассажира, какое вино тот будет пить, и стал вспоминать грузинские вина, которых, увы, в настоящее время в продаже нет. Автор поинтересовался, давно ли живёт в Вильнюсе, и водитель ответил, что с 1968 года и знал всех проживавших в Вильнюсе грузин. На вопрос, кого из известных грузинских личностей он знавал, водитель среди нескольких прочих назвал имена Рамази и Гии. Речь пошла о тех самых духанщиках. Водитель достаточно хорошо был с ними знаком. Он немного расчувствовался и искренне вспоминал их как добрых людей. Особенно Гию – как исключительно душевного человека… «Они рано ушли из жизни, оставив сей прекрасный мир не по своей воле. Так смеётся над нами злой рок, – рассуждал он. – Злой рок является людям в разных ипостасях. Но вызывает его человек сам. Рамази никому не делал ничего плохого, но и на добрые порывы не сподобился. Он и болезни не выдержал по причине своего равнодушного, угрюмого характера, опустил руки, и даже добрейшая любящая жена Ванда спасти его не смогла. Гию же свела в могилу злая эгоистичная возлюбленная им жена Лина». Возникла пауза. Автор в раздумьях не смог ничего добавить к сказанному о Рамази. Гия… Злым роком своим всё принимавший близко к сердцу, доверчивый Гия сделал свою легкокрылую гетеру Лину, оторвавшую его от родины и не поддержавшую чувствительного и ранимого мужа на чужбине. Так автор погрузился в размышления и, казалось ему, пред ним в темноте и тишине медленно и бесшумно катит свои тяжёлые воды Стикс.
2019.02.19
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Чалагач – армянское блюдо из свиной корейки на косточке, предварительно замаринованной и обжаренной на мангале или гриле.
2. Баклажаны.
3. Блюдо из курицы или индейки в соусе из грецких орехов.
4. Лобио – собственно фасоль и блюда из фасоли.
5. Пури – белый пышный грузинский хлеб из пшеничной муки.
6. Хинкали – отварные или приготовленные на пару, напоминают очень крупные пельмени с рубленной бараниной или говядиной с чесноком и приправами.
7. Кисломолочный продукт типа кефира или йогурта.
8. Urbi et orbi – лат. «городу и миру».
9. Курбан-байрам – исламский праздник жертвоприношения и окончания хаджа, отмечаемый в память жертвоприношения, совершённого пророком Ибрахимом.