Настоящий человек Палыч

Виктор Далёкий
               
рассказ

Таких людей я в своей жизни больше не встречал и не встречу. О них  говорят, используя прилагательное «настоящий». «Настоящий человек», «настоящий мужик», «настоящий профессионал».  Они мало говорят, никогда не подводят и держат слово.  На них можно положиться во всем. В жизни они не броски, не видены, но при встрече производят неизгладимое впечатление.   
Палыч был строг к себе и окружающим, не терпел расхлябанность и необязательность.  В нем скрывалась такая могучая духовная сила, от которой иногда становилось не по себе. Он мог так энергетически емко и напряженно остро посмотреть в глаза, что тебя пробирало до самых пят, как молния пробивала. Не терпел несправедливость в любой форме и очень переживал за людей и за страну. 
Он пришел к нам в отдел по рекомендации заместителя руководителя подразделения, бывшего военного и очень скользкого типа.  Работница отдела кадров, которая проводила предварительное тестирование, составляла психологический портрет и внимательно изучала его анкету, сказала со страхом в глазах мне: «Зачем вы его берете? Вы знаете, какие должности он занимал?» Но поскольку его брали на работу по рекомендации заместителя руководителя подразделения, то я лично на эти слова внимания не обратил.  Работал Палыч добросовестно, больше молчал. В личной беседе сообщил, что служил в армии старшим инженером и занимал должность заместитель авиационного полка по технической части. В его обязанности входило подготовка самолетов к полетам. Как и полагается первое время, мы к нему в отделе приглядывались.  С заместителем руководителя подразделения у меня отношения сложились странные. При встрече я ему вынужден был подавать руку, хотя делать этого не хотел. Однажды я ему решил не подавать руки. Так он стоял с протянутой рукой, глядя настойчиво в глаза и разговаривая со мной до тех пор, пока я ему не подал руку.  Поскольку мы стояли не одни, я не стал устраивать демарши и все-таки подал руку, о чем потом жалел. Человек тот был пакостный, и от него можно было ожидать такое, что его каверзы в уме не укладывались, а то и волосы на голове поднимались и шевелились. Мог процитировать твои слова так не вовремя, что они выставляли тебя в невыгодном свете, или припомнить тебе при всех такое, что ты хотел бы, по крайней мере, забыть, понимая, что в акцентах и в извращении фактов тот выдает желаемое за действительное и просто хочет тебя оболгать, приуменьшить достоинства и успехи, в то же время, приписывая себе все лучшее. Он не однажды подставлял меня, сваливая с себя вину и выставляя других  в неприглядном виде.  Кляузничал, писал доносы. Тонкий подхалим и вышколенный карьерист твои же слова мог так вывернуть, что и отказаться от слов нельзя, потому что говорил,  и со смыслом представленным согласиться невозможно. А сам при этом держит вид человека, преданного службе и  радеющего за дело.  Поэтому к Палычу я относился с подозрением.  И мои подчиненные относились так же, зная, что Палыч ходит наверх  к заместителю руководителя поговорить. Между собой мы думали, что новенький докладывает наверх о нас с тем, чтобы для себя место освободить. Чтобы человека понять, нужно время, не день, не  месяц и не год присматриваться и проверять в деле. Скоро заместитель руководителя  подразделения  попал в немилость. Он подставил руководителя подразделения, чтобы занять его место,  и поспешил доложить о его промахах наверх. Между ними началась борьба. И руководитель победил, не смотря на то, что заместитель умело сплел, раскинул сети и писал искажающие действительность письма высшему руководству. В это время Палыч как-то пришел ко мне в кабинет и стал пересказывать то, о чем он говорил в кабинете у заместителя руководителя. Не желая слушать пересказы и, находясь в курсе происходящего, я нахмурился и сказал ему: «Послушай, Палыч, держись подальше от этого человека…»  Заместитель руководителя еще какое-то время боролся за свое кресло, заходил к руководителю и с доброжелательной улыбкой протягивал ему руку. Не многие люди, сделав гадость, могут так по-свойски заходить в кабинет к тому, кому все это устроил с доброжелательным видом, как будто он сделал что-то полезное и даже ему приятное. Но здесь был редкий талант на подсиживание и устранения конкурентов. Руководитель ему руки не подавал и тот, сверкая злобным глазом уходил. И все, кто его знал, ждали какой-нибудь еще подлости руководству, но злоба того оказалась бессильной и снизошла на нет.
Палыч как-то зашел ко мне в кабинет, когда покровитель  увольнялся, чтобы поговорить о работе. Я в разговоре  спросил: «Давно ты его знаешь? Вы что вместе служили?» Палыч рассказал, что тот со всем семейством ходит лечить зубы к его жене в клинику. Она хороший стоматолог. И однажды они в зубном кабинете разговорились, и жена попросила того устроить Палыча на работу.  Тот пошел ей навстречу и сделал одно важное и самое полезное дело в своей жизни: устроил Палыча к нам на работу. Через несколько месяцев  заместителя, который не хотел увольняться, проявившего себя, как изворотливого, нечистоплотного сотрудника и  ловкого карьериста, таки уволили. 
Мы же с Палычем продолжили  работать и дальше. И чем дольше я с ним работал, тем большим уважением к нему проникался.  Раньше в армии, услышав от начальников, что подчиненный должен глазами есть старших по званию, я этого никак не мог воспринять и понять.  К приказам всегда относился с размышлением, хотя требовалось, чтобы бежал и выполнял приказ без размышлений. С Палычем я узнал, что значит есть глазами командира. Когда я просил его что-нибудь сделать, он всегда смотрел на меня въедливо, напряженно и предельно внимательно. Он как был ел меня, стараясь не упустить что-нибудь важное.  Задавал вопросы и после этого шел и в точности выполнял задание с той тщательностью, аккуратностью и доскональностью, которые ему были свойственны.
Сидел он вместе с остальными сотрудниками отдела в соседней комнате.  Я туда часто заходил по работе и с появлением Палыча заметил изменения. Раньше в комнате обеспечивал своеобразный порядок Володя Фартуков. В комнате имелся монтажный стол с верстаком для проведения монтажных, паяльных и слесарно-сборочных работ. В ящиках стола лежал инструмент. В шкафах на полках находились  приборы, крепежные материалы, радиоэлементы, элементы монтажа и запасные платы и узлы. И все это находилось в такой взаимосвязи, что чаще подобное можно было назвать бардаком и беспорядком. Хотя не зря говорят, что в каждом беспорядке есть свой порядок. Бывало, что на столах лежали платы, инструменты  там, где их оставили, и весь этот хаос и беспорядок сопровождал Володя Фартуков, потому что он всегда знал, где и что находится. Если что-нибудь было нужно, обращались к Володе и тот легко находил нужное. В голове у него всегда был порядок, а вокруг всегда беспорядок, в котором он единственно хорошо ориентировался. В этом смысле Палыч был полной противоположностью Володе. У него каждая вещь имела и знала свое место. И, если Палыч взялся и навел порядок, то каждый мог найти то, что ему нужно. Инструмент частого использования: отвертки, пассатижи, кусачки  лежал на открытой полке монтажного стола так, что его весь было видно. Паяльник с пинцетами, флюсом, припоем и маленьким сверлильным станком стоял на столешнице. Инструмент редкого использования с приспособлениями, сверлами, клеем, напильниками лежал в ящиках стола. Все запасные платы и узлы с документацией аккуратно оказывались сложенными в ящиках шкафов. И в таком порядке все хорошо ориентировались и находили то, что нужно. Иногда Володя Фартуков снова наводил свой порядок, забывая инструмент и материалы там, где работал. Он не специально это делал, а все время озабоченным находился в процессе выполнения каких-то работ. Потом он мог навести порядок, но это могло произойти через несколько дней или через месяц. К тому времени он мог навести такой же беспорядок в нескольких других местах, потому что выполнения работ требовало переключения с одного на другое. Палыч за ним убирал инструмент и наводил порядок. И в какой-то момент они выясняли отношения. Палыч отвечал за порядок в их комнате и все было чистенько и аккуратно. Часто приходили на монтажный стол поработать люди из других отделов. И они часто оставляли после себя беспорядок.  Обычно это были молодые люди. И тогда Палыч делал им внушения в таком виде, что ослушаться его было нельзя. «Ну-ка быстро взял и убрал все за собой», - бывало рявкнет Палыч и посмотрит на молодого человека так, что тот покраснеет и съежится. И в глазах у Палыча грозы,  молнии такие грохочут и сверкают, что  виновник беспорядка быстро наводит порядок и уходит.   Иногда его даже жалко становится. Но сознание того, что Палыч прав появлялось не только у виновника беспорядка, но и у тех, кто его окружает. В разговорах с Палычем я узнал, что он лично после проведении работ на самолетах выстраивал подчиненных и проверял - на месте ли находится весь их рабочий  инструмент. И если у кого-то не оказывалось на месте гаечного ключа, отвертки или пассатижей, то все отправлялись на обслуживаемый самолет и искали инструмент, пока не найдут. И это все было связано с жизнью пилотов. Потому что оставленный в самолете инструмент мог сыграть роковую роль, попав в следствии вибраций и кренов в критические места и привести к аварии в полете.
Иногда я давал задание Палычу, и мне было некогда проверить, как и что он сделал. Я в нем был уверен на сто процентов. Тогда он сам подходил ко мне и просил пойти проверить его работу. Я проверял и видел, что Палыч все сделал аккуратно, точно и с тем тщанием, которое выдает дисциплинированный и добросовестных работников. Бывало, ему приходилось переделывать работу. Либо что-то не так понял, либо сделанная доработка имела недостатки и не была достаточно надежна. Тогда он беспрекословно выполнял  переделки. И каждый раз он подходил и просил проверить работу для четкости понимания, что он все сделал правильно. Я часто его хвалил, потому что видел, что человек все делает с душой и старанием.
Постепенно в разговорах он начал мне открываться как семейный человек, который любит свою жену и сына. Он приехал в Москву из Молдавии, где служил в армии. Долго не мог устроиться на работу.  В отчаянии хотел продать почку и поехать, как офицер в горячую точку. Жена отговорила. Метался в поисках работы и устроился к архитектору, который проектировал для богатых людей фонтаны. Палыч у него работал мастеровым и каменотесом, и слесарем, и прорабом в одном лице. Архитектор брал заказ, делал проект, рисунок, эскиз, завозил материал: цемент,  песок, гравий, камни, облицовку, трубы, и по его картинкам Палыч из завезенного материала создавал фонтан. Работа адова. Вечно в пыли и грязи. Жена с сыном на съемной квартире в Москве,  он за городом в цементной пыли  стройки ваяет – цементирует, укладывает, прибивает. Два года он так проработал.  Телом Палыч силен был и рукопожатие имел крепкое. Но и он сам говорил, что выматывался на работе так, что света белого не видел. Затем заказов не стало, пришлось с архитектором расстаться. А, когда к нам на фирму устроился, в себя пришел, почувствовал свою нужность, раскрылся как техническая личность. Позже архитектор его снова позвал в фирму, заказы новые появились, но Палыч на ту работу больше не пошел. 
 Палыч очень переживал за людей и за страну. Развал Советского Союза он воспринимал, как личную трагедию. Молдавия раньше всегда являлась райским уголком Союза, с обилием фруктов, овощей. По два - три урожая в год собирали, консервные заводы поставляли продукцию во все концы страны и за границу. Вина, коньяки текли ручьем на прилавки родины. Палыч служил в Советской армии и гордо носил звание офицера. По его стопам пошел и младший брат. После развала СССР трещины по границам былой страны  пошли во все стороны.  Молдавия стала самостоятельной страной, отдельным государством. И тут же трещина прошла по ней, отделяя Приднестровье от Молдавии.  Эта трещина прошла не только по земле, но и по людям, разделяя семьи. Палыч перешел служить в армию Молдавии, чтобы быть поближе к пожилым родителям, которым нужна была помощь. Брат тоже вернулся в Молдавию, но в армию не вернулся. Он отрыл свой магазин и наладил торговлю продуктами. Между братьями тоже пошел разлад. Один с широкой душой, всегда желающий прийти на помощь. Другой прижимистый, жил с расчетами о выгоде.  И по личной семье Палыча прошла трещина. Жена настаивала, чтобы он уходил из армии и зарабатывал деньги. Палыч служил по присяге и без армии уже не мог. Из-за скандалов пришлось уйти от сына и жены. И эта рана долго саднила на душе. Молдавия перестала быть тем, кем являлась. Заводы по производству коньяка и вин остались в Приднестровье. Фрукты и овощи дешевле стало завозить в Россию из Турции. Сельское хозяйство приходило в упадок. Страна с высоким уровнем жизни нищала и жила подсобным хозяйством. Трудоспособное население во множестве потянулось на отхожий промысел и  заработки в Россию, Румынию и Европу. 
В середине 2000-х годов Палыч часто приходил ко мне в кабинет и говорил:
- Что они делают? Ты посмотри, что они делают… Разворовывают всю страну.
При Ельцине страну действительно либерально разворовывали и грабили, и свои,  и чужие,  так называемые бизнесмены, заграничные, которые слетались в Россию, как вороны на гниющую падаль. И уже при Путине ставка тоже была сделана на так называемых бизнесменов, которые раньше сумели урвать экономически выгодный кусок  у страны и теперь занимались тем, что делили бюджет страны, рассовывая лакомые куски по карманам. Коррупция достигла небывалых высот низменности, превращаясь в легализованное чванство, спесь и откровенное свинство. Все знали, что человек ворует, но ничего сделать не хотели или не могли.
Палыч приходил ко мне и, негодуя, рассказывал о каких-то известных событиях  - коррупции и рейдерстве. Иногда он мне рассказывал такое, что я не знал. И тогда я спрашивал: «Откуда ты это знаешь? Этого не может быть». И он приносил патриотические газеты малых тиражей, где излагались мало известные факты. Он говорил  о политических лидерах, хозяйственных деятелях и политических, международных событиях с такой убедительностью и с такой энергетикой, что не слушать его было нельзя. Но и слушать его было нельзя, потому что его боль за родину передавалась и тебе. Каждый раз, когда он вгонял меня в такое состояние, мое сердце начинало болеть, и я его и себя принимался успокаивать. Или переводил разговор на работу или давал новое задание, или говорил, что ему нельзя так терзать себя, потому что у него маленький ребенок и нужно подумать о себе, о нем и о семье. Мне казалось, что с таким напряжением при таком накале жить просто нельзя и обязательно где-то, что-то порвется.  После него сердце не могло долго успокоиться и ныло из-за несправедливости и хамства.
Позже я узнал, что он занимается политической самоподготовкой, ходит на собрания бывших офицеров, на лекции к ученому и бывшему аналитику внешней разведки. К этому аналитику приезжали на лекции люди из-за границы. И все они были из числа руководства каких-то стран. И фотографии и материалы с этих лекций Палыч показывал мне.
Я сам переживал за родину, которая трепыхалась в тенетах зла мнимых и лживых заграничных друзей, своих воров и воришек, погибая от колоссальной бесхозяйственности. И часто я старался уйти от разговоров с Палычем под предлогом занятости. Потому что не знал, что мне с этим состоянием страдания за страну делать. И мне и ему нужно было зарабатывать деньги, чтобы кормить семьи. В стране еще господствовало желание разбогатеть у каждого гражданина. И это подогревалось гламурными фотографиями, репортажами о красивой жизни, о золотой молодежи, которая на папины деньги сходила с ума и чудила.
Иногда я видел, как Палыч разговаривал с рабочими. Он говорил с горящими глазами, жестикулируя, убедительно и веско. И я видел, что это находит должный отклик.  Наблюдая за ним и рассуждая о поведении Палыча, я подумал, что этот человек с его героическими чертами характера мог бы занять более достойное место в обществе  и еще о том, что корневое слово «атаман» в его фамилии является отнюдь не случайным. И наверняка его предки когда-то были атаманами где-то на южных широтах России.
Я его безмерно уважал за отнюдь не патетическую любовь к родине, за честность, порядочность и трудолюбие. И все равно старался держаться подальше, чтобы не воспламениться и не взорваться от той энергии, которая от него  исходила.  Бывало он спорил до хрипоты, чтобы доказать свою правоту или донести истину о событии. 
Он был человеком закрытым. От него я узнал, что у него есть любимая жена и  ребенок, который полный его забот ходит в школу и посещает студию  танцев. Живут они дружно в съемной квартире. На здоровье он не жаловался. Дома он оборудовал турник и на балконе   занимался штангой и гантелями. На работе у его рабочего стола стояла гиря 24 кг, которую он в обеденное время регулярно тягал. 

Все начало меняться  однажды.  И если бы не это обстоятельство, я бы многое не узнал о Палыче из того, что узнал позже.
Однажды Палыч пришел и сказал, что ему нужно к врачу и поэтому он просит отпустить его с работы пораньше. Прежде он никогда не ходил по врачам и редко отпрашивался. Через некоторое время он снова отпросился. Я спросил у него: «Что случилось?» И Палыч рассказал, что его иногда знобит, вечером температура поднимается маленькая, ночью обильный пот и аппетита нет. Жена нашла хорошего врача, и теперь он  ходит к ней на консультации и по направлениям сдает анализы.
Я каждый раз спрашивал у Палыча о самочувствии, и он мне рассказывал, что лечится, пьет таблетки.
По работе Палыч был все также исполнителен, точен и аккуратен.
Как-то летом мы стояли с ним на антресолях, где располагались наши комнаты,  и глядели вниз на цех. И я спросил его: «Как дела?» Он сказал, что таблетки ему что-то не помогают. Щитовидная железа очень активная и поэтому он сейчас пьет таблетки, чтобы снизить ее активность. В тот самый момент у меня закрылись сомнения в правильности лечения. И я предложил Палычу пойти в поликлинику  и обследоваться по страховке от предприятия. На это он мне сказал, что должен сначала пропить назначенный курс таблеток.
Осенью мы также в перерыве между работой стояли на антресолях. Я снова спросил, как его дела. Палыч сказал, что ему стало хуже, таблетки не помогают, и он собирается к врачу.

Через неделю у Палыча диагностировали рак кишечника.  Он пришел сраженный, но не сломленный. Сидел за столом и тупо смотрел перед собой. Я хотел спросить его, как дела. Но увидел, что ему не до меня. Он ушел в себя и не возвращался. Я вышел, стал у парапета на антресолях и смотрел в цех на станки, понимая, что с ним что-то случилось. Палыч подошел сзади и как обухом топора ударил: «У меня рак».  Мы оба молчали. «Вчера к врачу ходил… Но я не сдамся.  Буду бороться до конца», - сказал он твердо. Я посмотрел на него и спросил: «Что же ты?.. Надо идти лечиться. Облучение, химиотерапия… Надо что-то делать».  Палыч закурил. «Врач говорит, операцию надо делать. Завтра поеду на консультацию. Отпустите?» Я кивнул головой: «Конечно, езжай».
Меня эта новость сильно взяла за сердце и за душу. Палыч считался одним из лучших моих сотрудников. Он никогда, ничего не забывал, делал все в точности. На работу был зол и сноровист. Если кому-то нужно было что-то сделать руками по слесарной части, запаять собрать, все шли к Палычу и просили меня снарядить его на эту работу. И я знал, что он не подведет.
И началась у Палыча борьба с болезнью не на жизнь, а насмерть.
Я все время спрашивал его о состоянии здоровья, старался не загружать работой. Но он сам рвался в бой и старался сделать больше, чем обычно.  После очередной консультации пришел хмурый и расстроенный. Спросил его, в чем дело. Палыч рассказал, что операцию будут делать по страховке и кишечник выведут в трубку, которая будет  сливать продукты переработки желудка и кишечника в емкость в виде пузырька или банки.  «И как я буду работать? – спросил он. Мне рассказали, как один преподаватель после операции вернулся на работу. Ходил с банкой. Так от него воняло так, что студенты подсмеивались.  Ему пришлось уволиться... Буду искать другой вариант». И Палыч нашел этот вариант. Один хирург делал такие операции с сшиванием кишечника. Он вырезал опухоль и металлическими скрепками скреплял кишечник, чтобы он сросся правильно. Палыч съездил на консультацию к хирургу, занял денег и лег на операцию.  Перед операцией сказал мне по работе: «Держи мне место. Я вернусь и буду работать. Мне без работы нельзя». После операции позвонил из дома, доложил, что готовится к выходу на работу. Через неделю появился на работе и доложил, что теперь ему нужно готовиться к химиотерапии и что будет три курса. Он все время докладывал мне в шутливой и полусерьезной форме: «Работы выполнена в срок. Прошу проверить и дать замечания», «Прибыл для дальнейшего прохождения службы» и так далее. Мы надеялись на хороший итог. Предстояли долгие месяцы химиотерапии. Оставались метастазы в печени. После первого курса в печени вместо пяти очагов осталось три. Рак начал отступать. В перерывах между курсами химиотерапии Палыч после выполнения работ в перерывах, стоял со мной у парапета на антресолях и в размышлениях изливал душу: «Не знаю, за что мне это… Я же столько хорошего сделал. Меня после развала Союза командир полка с собой звал на север служить заместителем по технической части. Я отказался. Родители старые стали, им трудно с хозяйством было управляться, и я поехал в Молдавию. Поступил на службу в авиационный полк. На субботу и воскресенье к родителям домой ездил на машине. У меня своя машина была «Жигули». Приеду по хозяйству все, что нужно сделаю и в воскресенье обратно в часть.  У Молдавии своя армия же появилась. Начинался конфликт с Приднестровьем. Все в части должны были принести новую присягу Молдавии и президенту. Я на присягу не ходил. Увиливал под всякими причинами. То регламенты на самолете нужно проводить, то ревизию технической части делать. Я считаю, что военный должен один раз присягу принимать. Один раз и на всю жизнь. И тут командир части спрашивает: «А где?..» И называет мою фамилию. «Почему присягу не принял?» Пришлось принимать. А они уже молдаван на командирские должности начали назначать. Под меня рыть начали, что я язык молдаванский не знаю. Зарплату из-за нехватки средств платить перестали, довольствием не обеспечивают. Должны форму новую выдать – не выдают. Должны офицерские выплатить – не выплачивают. Все офицеры ходили в военторг и брали продукты взаймы в журнале под роспись.  Крупа, хлеб. Самое необходимое. Хорошо еще домой ездил и привозил что-то с огорода. Иначе хоть ложись и помирай. А у меня ребенок только родился. Жена грудью кормит, а самим жрать нечего. И тут приказ Министра Обороны  Молдавии: встретить американскую делегацию и обеспечить доступ ко всем подразделениям. Скоро появились американцы. Ходят везде, как хозяева, во все дырки, куда надо и куда не надо  носы суют. У них своя кухня, поставили свои сборные домики, палатки для жилья. А мы только перед распадом СССР получили три новеньких машины МИГи. Сверху приходит команда помочь американцам разобрать один новый МИГ и упаковать для отправки. Как? Чтобы я помогал потенциальному противнику разобрать самолет и упаковать для перевозки в Америку? Вдогонку сверху команда: предоставить американским союзникам  все чертежи и секретные материалы по новым машинам. Я хожу, а у самого руки чешутся, чтобы кого-нибудь из руководства прибить. Но приказ есть приказ. Приходит ко мне такой дядя  Джон  улыбается, по-русски хорошо говорит. И фамилия у него русская, на американский манер переделанная. И зовут его Иван, хотя представился Джоном. Из  тех русских, предки которых после революции эмигрировали. Он у них как технический специалист и переводчик. Военный атташе. Ходит, у меня все расспрашивает, я ему все рассказываю сквозь зубы.   Мои подчиненные помогают самолет разбирать крылья отдельно, колеса, шасси отдельно, хвост отдельно. Тем временем по всей части все наши военнослужащие с  американцами побратались, начали обмениваться военную форму, вещи на жратву, тушенку, консервы - у кого, что есть.  С этим Джоном мы так подружились, что он ко мне домой в гости ездил. Мы дома с женой как-то стол накрыли, что смогли достать, выставили. Он привез тушенку, сгущенку, чипсы. У нас как раз квартире свет отключили и отопление. Это при том, что у нас ребенок маленький. И мы, чтобы он не замерз в чайнике воду кипятили, в пластиковые бутыли горячую воду наливали и его обкладывали. Он посмотрел на это все и говорит: «Как же вы здесь живете?» Обратно на машине я его повез, он мне говорит, поехали со мной в Америку, у тебя будет дом, машина, работа. Я отказался. Куда я поеду? У меня здесь Родина, здесь родители старые. Да и не мог я предателем стать, перебежчиком. Он у меня потом тоже купил за триста долларов на сувениры: отрез для офицерской шинели, еще от СССР осталось, фуражку, китель сапоги с тех же времен новые.  Так с ними и улетел. Остальные новые самолеты министр Обороны тоже куда-то продал. Сейчас его посадили в тюрьму за противозаконные действия и экономические преступления.  Рассказать, сколько я людей спас… Это времени не хватит… Началась война с Приднестровьем. Танки и бронетехника прорываются по мосту на сторону противника в сторону Приднестровья. В критический момент сверху приходит приказ – бомбить противостоящие силы противника. Самолеты готовят к бою… Подвешивают бомбы, заряжают пушки. Все, можно вылетать. Я как зам потех не даю самолетам разрешения на вылет. По правилам эксплуатации техники и организации полетов, я должен был дать разрешение на вылет. Не дал - не взял грех на душу.   Меня хотели под трибунал отдать. Выговор объявили. Но… Авиация в военных действиях не участвовала. Не было бомбометания. Столько людей живы остались. В войне, чем больше крови, тем тяжелее и продолжительнее она. Тогда ведь, как было? Эти с нашей стороны сунулись, приднестровцы ответили. Молдаване надавили, пошли в наступление. Приднестровцы отступили, но выстояли и сами пошли в наступление. Пришел приказ бомбить. Если бы авиация начала работать, то не знаю, как дальше бы пошло.  Тут хорошо, Россия в лице генерала Лебедя выступила войсками, не давая войне разгореться, и  прекратила военные действия…»
Палыч ушел на второй курс химиотерапии. Вернулся исхудавший, изможденный. Кусок хлеба в рот не лез.
Снова мы стояли у парапета в перерыве между испытаниями.
«Мутит меня. Столько химии принял… Девчонки там готовят растворы для капельниц совсем молоденькие. Это же вредно, а они еще не рожавшие. Спрашиваю, зачем же вы здесь работаете, себя травите? Они говорят, здесь денег больше платят… Жалко их… Э-э… Столько в жизни всякого было…  Однажды командир полка собрался полетать. Самолет заправлен горючим, боекомплект под завязку.   Бомбы подвешены, снаряды в пушке, пули в пулемете. Он только в кабину сел и вдруг кабина загорелась. Пиропатрон сработал, как-то не так пошло. Пожар… Пламя полыхает… Все стоят, как неживые. Я же понимаю, что если боекомплект взорвется, то мало не покажется. Он вылезает из кабины, пытается пламя с комбинезона сбить, а пламя сильней разгорается. Я хватаю огнетушитель, ставлю лестницу, лезу по лестнице наверх, выхожу на крыло. Тот уже из кабины вылез и барахтается.  Направляю струю из огнетушителя прямо на него, сбиваю огонь и перевожу струю на кабину. Тут остальные подбежали… Он вылезает и говорит: «Спасибо, ты меня спас…» Да я не только его спас. Всех, кто рядом стоял… Чего говорить… Вот недавно пришел к сыну в школу. Парень в коридоре упал в обморок. Я подбежал и начал его откачивать. Главное у него язык в гортань запал, дыхательные пути перекрыл. Я ему зубы разжал, в рот залез, язык вытащил и дальше, как учили…» 
Я слушал его исповедь и верил тому, что он говорил и не верил. Я знал его, чувствовал его героическую личность, но вот если бы кто-нибудь другой все это рассказал о нем, а не он сам, это было бы значительнее, весомее.  Но перед лицом смерти люди не врут. А Палыч боролся со смертью. Позже я нашел подтверждению его словам. Есть люди, которые склонны к героическим поступкам. То, что он первый схватил огнетушитель и бросился на помощь командиру полка, это, конечно, так оно и было. Это на него похоже. И то, что не дал разрешение на взлет самолетам для бомбометания тоже в его характере принципиальном и стоическом. И парня спас… Но вот позже я неожиданно узнал такое, что рассказало мне о нем больше, чем  он сам о себе  поведал. 
К началу весны он проделал все три курса химиотерапии. По результатам обследования в печени о него осталось два очага и теперь нужно было ждать месяц для выяснения, как будут развиваться события: будет деградировать болезнь или нет. От курса химии очаги должны были исчезнуть совсем. Палыч ел с трудом. Его тошнило. Но постепенно  он входил в силу и к нему стал возвращаться аппетит. Настроение у него улучшилось. Он сильно исхудал. И мы старались ему тяжелую работу не давать. Но он не давал себе пощады и вместе с нами брался таскать тяжелые кабели и крутить гайки и болты для подготовки силовых испытаний. Я видел, что у него мало сил. Он быстро потел и уставал. Мы иногда специально не говорили ему, что идем собирать схемы. Через некоторое время он к нам спускался и спрашивал: «Почему меня не позвали?» Мы объясняли ему, что работы на самом деле не так много. Он слушал, кивал и сам хватался делать работу. 
Через месяц Палыч пришел и сказал, что у него обнаружили девять очагов  и что теперь они есть во всех долях  печени. Он говорил о новой операции, но уже без прежнего оптимизма.
С каждым днем ему становилось хуже.  Но он не сдавался. Каждый день, каждый его приход на работу давался ему с большими усилиями. Как-то он мне признался, что проснулся, спустил ноги с постели и понял, что не сможет пойти на работу. Не было сил. Посидел так, потом поднялся и все-таки пошел на работу. В конце лета он не пришел к началу рабочего дня. Такого никогда не было, чтобы Палыч опоздал. Через час раздался звонок на мой мобильный и Палыч сказал: «Не могу сегодня прийти. Отлежусь и завтра приду».  По его исхудалому, изможденному виду я понял, что он больше не придет. Но на следующий день Палыч вовремя пришел на работу. Мы его не трогали, понимая, что для него и сам приход на работу выше сил. Он два дня ходил на работу. На третий день позвонила его жена и сообщила, что Палыч не сможет прийти. После ее звонка через день я сам позвонил Палычу на мобильный. Трубку взяла жена. Она сказала, что он лежит без сознания. «Иногда приходит в себя… И разговаривает… Подождите, он кажется пришел в сознание. Спрашивает, кто звонит. Это с работы… - сказала она ему. – Он хочет сам поговорить… - Она передала ему трубку. – Алло, - услышал я еле слышный голос Палыча. – Я не сдаюсь. Приду на работу… Держи место для меня. - Трубку снова взяла его жена. – Он не может говорить. Снова потерял сознание».
Я попрощался и отключился от связи. Слабым, еле слышным голосом Палыч сказал: «Приду на работу… Держи место для меня». Я не верил тому, что он сказал. Но еще ни разу не было такого, чтобы Палыч не исполнил того, что обещал. И на следующий день я его ждал. Но Палыч не пришел. Я позвонил ему. Жена взяла трубку и сказала, что Палыч в коме. Еще прошло несколько дней и она позвонила. Голосом человека настрадавшегося до бесплотного состояния он сообщила: «Палыч умер». И я готовившийся к этому оказался пораженным в самое сердце и обездвиженным, впавшим в стопор. Придя в себя, я начал обзванивать всех сотрудников и тех, кто имел отношение к нему по работе. Оказалось, это событие взволновало многих людей. Стали собирать деньги на похороны. Активней всех вел себя Игорь Поваров. Начальник соседнего отдела новых двигателей. Палыч помогал ему во всех начинаниях. Они вместе ходили обедать. И ребята из цеха, которым он приносил патриотические газеты, тоже живо откликнулись.  Я был очень расстроен. Но еще больше расстроенным выглядел Игорь Поваров.  У него в глазах стояли слезы.  Он словно потерял что-то важное в жизни, друга, помощника и сподвижника. Палыч с золотыми умелыми руками обладал и рабочей смекалкой и инженерным мышлением.   
Мы собирали деньги на похороны и когда говорили о Палыче то у одного из нас, то у другого голос срывался на фальцет, за которым скрывалось беспримерное горе.
 У меня было такое впечатление, что ушло что-то основательное, что-то такое, что лежало у каждого из нас, из людей, которые с ним общались, в основе и что нас укрепляло. Казалось, что ушел единственный защитник России, на котором все держалось. Кто сталкивался с ним по работе или по жизни, удивлялся его порядочности, его строгости к себе и красоте его силы духа.

На похоронах собрались его сослуживцы, сотрудники родственники. Приехал даже Илья, с которым он создавал макет новой станции и уволился. Они проработали несколько месяцев, но Палыч запал ему в сердце так глубоко, что мы стояли втроем я, Игорь Поваров и Илья Захаров, как единое целое, с одни чувством утраты, растерянные и поникшие.
Шел дождь, который иногда переходил в снег.  На кладбище стояли такие огромные лужи, что не промочить ног и не испачкаться в жирной рыжей глине было нельзя. Мы вышли из автобуса и посеменили к бугорку, на котором отрыли могилу. Встали вокруг гроба и подходили, чтобы попрощаться. Я вдруг увидел человека, который был сильно похож на Палыча.  «Брат?» - спросил я его. «Сын», - хмуро и коротко ответил он. И я вспомнил о первой жене и первом сыне. Палыч как-то рассказывал, как он ходил гулять с сыном в парк и как расходился с женой.  Сын с матерью жили в Питере. В Москву Палыч уехал, когда умерли родители и перестали выдавать  продукты в военторге под запись. Это в степени невыносимости  стало последней каплей. Он продал машину, и они уехали в Москву.   
На похоронах все держались кучками. Бывшие сослуживцы, офицеры, друзья из патриотической газеты,  сотрудники, родственники и знакомые. Я стоял с Игорем, Ильей и Володей Фартуковым. Мы простились с Палычем и мокрые с налипшими на ногах комьями вязкой глины пошли к машине Ильи.  Молча сели в его машину и поехали в кафе, где организовывали поминки. Они проходили  недалеко от дома Палыча, куда мы и приехали по навигатору. Минут сорок ждали, пока все соберутся.
В кафе  отгородили две трети зала. В центре отгороженного места составили в длину  накрытые столы. На стене, должно быть, за спиной у места для родственников висела фотография Палыча в парадном мундире с погонами подполковника. Под портретом столик с вазой и цветами. Жена Елена Владимировна, которую Палыч звал просто Аленка, встала из-за стола и начал поминки, наговорив много хороших слов о Палыче. Рядом с ней сидела подруга. На противоположной стороне стола с торца сидели два его сына, старший от прежней жены и младший лет пятнадцати, повзрослевший вдруг. Елена Владимировна давала слова говорить сослуживцам из военной академии, родственникам. Дошла очередь до сослуживцев. Я говорил о Палыче, о том, что есть люди незаменимые. Их можно заменить, но они остаются незаменимыми навсегда. Сдерживая подкативший к горлу комок я закончил говорить и помянул Палыча: «Он нашел место в наших сердцах. Земля ему пухом…» За мной говорил Игорь. Он начал говорить и голос его сбился сошел на нет и на глазах появились слезы. Он постоял, помолчал и снова начал с тех же самых слов: «Палыч был…» И снова голос его пресекся. Он постоял еще дольше. Все молчали и ждали, понимая его состояние.  Через некоторое время он снова начал: «Вячеслав Павлович был…» И снова он дальше не смог говорить, потому что его душили слезы. Он вытирал их рукой, размазывая по щекам, но они снова текли и текли. В этот момент я почувствовал, что мой жесткий карябающий горло комок снова подкатил к горлу. Кое-кто сидел и тихо вытирал слезы. С пятого раза Игорь все-таки продолжил речь и плача, весь в  слезах ее закончил. Слово дали родственникам, друзьям  и знакомым. Говорил старший сын, после него слово взял друг, о котором Палыч говорил, что он до сих пор летает наемным пилотом по горячим точкам в Африке. И когда дошла очередь до знакомых, Елена Владимировна предоставила слово человеку, которого она охарактеризовала, как человека породнившегося.  Она рассказала, что его жену, когда она была маленькая, спас отец Палыча.  Он работал дальнобойщиком. Они разговаривали с мужиками, когда увидели, что на девочку, которая играет в песочке на дороге несется КАМАЗ. Отец Палыча без раздумий бросился под  груженую машину и выхватил из-под колес девочку, которая схватила его за шею и не хотела отпускать.  С тех пор они породнились семьями. И эта девочка выросла и теперь у нее свой ребенок. Говорил муж этой девочки, которая стала давно женщиной. И в этот момент я вдруг понял о Палыче все. Я вспомнил все, что он мне говорил, подумал о том, что он мне рассказать не успел. И подумал, что геройство у этой семьи было всегда в крови и передавалось по наследству от отца к сыну.
 
В конце поминок в кафе случился инцидент.  Две торговки, сидевшие за столиком у выхода, принялись выговаривать жене Палыча: «Подумаешь герой какой нашелся. Испортила нам весь вечер… Мы здесь каждый день отдыхаем… А они заняли все кафе…» При этом они свою нетрезвую речь сдабривали матерными словами. Кто-то из нас попытался их осадить. Но те только хлеще разошлись.  «Вы не обращайте на них внимания, - сказала администратор кафе. – Они каждый вечер здесь скандалят». Эти две серые толстые мыши, которые обсчитывают нас в магазинах, выводили нас из себя. И любое слово их только раззадоривало. Они ничего не боялись и вели себя агрессивно, нагло. Эти женщины не стоили и мизинца Палыча.  Возмущению не было предела и только сдерживало одно - мордобой на поминках Палыча не мог иметь места быть. Не хотелось осквернять его память.
Мы с Игорем провожали жену Палыча с подругой и младшим сыном домой. Плелись оба позади, чувствуя одно и тоже и переговариваясь, чтобы не молчать. Он скажет слово. Помолчим. Потом я скажу. Снова молчим. Проводили жену с подругой и сыном до квартиры. Зашли, от чая отказывались не рьяно. Попили чай. Елена Владимировна рассказала, как она познакомилась с Палычем. «Он каждые субботу и воскресенье ездил из части к родителям. А я стояла на автобусной остановке. Ездила на работу в зубной кабинет недалек от его части. Как-то он остановился и подвез меня. И с тех пор начал все время подвозить. Однажды по моей просьбе пришел домой карниз повесить. И так у него все ладилось в руках, залюбуешься. Палыч скромный был… Скоро поженились…»  Мы с Игорем посидели, попили чай, поговорили и  пошли обратно к метро. Проходя мимо кафе Игорь вдруг сказал: «А пойдем набьем этим теткам морды». Я внимательно посмотрел на него. Обычно вдумчивый, рассудительный и выдержанный от него я этого не ожидал. «Пошли, -  сказал я, повинуясь первому порыву. И когда мы уже разворачивались, чтобы свернуть в кафе, я сказал.  -   Нет, мы не будем этого делать.  Скандал, милиция – это не то, что нам сейчас нужно. Палыч бы не одобрил…» Игорь согласился и опустил низко голову. Мы оба были в отчаянии.

Потом началось другое. Мы спасали жену Палыча. Она все время плакала. Мы ездили к ней домой, успокаивали, звонили ей по телефону. Почему-то у меня в голове появилась и не желала меня покидать мысль о том, что я должен жениться на его жене и помогать растить сына. Я любил свою жену. Но эта мысль почему-то сидела в моей голове. Я должен был сделать что-то еще для Палыча.
Иногда Игорь звонил мне и говорил: «Она снова плачет». И я перенимал у него эстафету, звонил и начинал ее успокаивать. Мы все-тапки выдернули ее из глубокого кризиса. Сначала мы звонили ей каждый день по несколько раз. Потом стали звонить реже. Мы ходили к ней лечить зубы. Она оказалась хорошим стоматологом и хорошим человеком.  И мы год за годом поддерживаем хорошие отношения.
 Ей давно уже стало легче. Сын поступил в институт.  Встретился порядочный мужчина.  Но мы перезванивались, потому что нас связывал один человек Палыч, которого мы уважаем, чтим и вспоминаем.
Он ушел, но оставил в нас глубокий, неизгладимый след с любовью к родине, преданностью к выбранному делу и к людям, которые его окружали.

Конец.