Вечер разлегся на земле, трещал кузнечиками, плескался рыбой в Большой Реке, тыкался носом в костры и звезды, отодвигался от них, сворачивался черными клубками под деревьями, под дровами, ворочался и вздыхал там.
Ходил нюхать его руки: влажные, большие, мягкие; заглядывал под листья, ничего не нашел. Листья рассказали, что боятся пришедших, лизнул их и поспешил домой.
Скво готовила ужин. Хорошая скво, красивая, и пахло от нее приятно: пряностями, перьями и кровью. Мне достались кроличьи кости, белые и рассыпчатые, как сахар, который иногда привозили высокие, громкие люди, непохожие на тех, кто жил здесь, чтобы кормить лошадей с большими и мягкими губами и ресницами.
Один из них остался в племени. Один из них все ходит, ходит, не может заснуть. Чую его шаги, там, за вигвамом, чую его рассеянность. Странные люди: будто у них нет дела. Привозят страшные вещи, страшные: оглушающие, ослепляющие. Говорят с кем-то, кого нет рядом. С духами?
Видел: взял штуку, в которую говорит, навел на него, ослепил, и всем показывал. Сунул в морду — а там собака, похожую в реке иногда углядишь или в луже, но там расплывчато, а тут четко. Желтая, с большими глазами и уши висят. Полаял тогда для порядка, а сейчас перестал внимания обращать на эти странности. Он нравится Скво, она подолгу смотрит на него из-под волос, когда чистит рыбу или стирает вещи, тогда ее движения становятся медленными и плавными.
Нет, нет сил терпеть эти шаги: нервные, быстрые.
Вылез: звезд на небе! Мигают, зовут, и Светлая — висит близко-близко, тоже захотелось бегать, делать что-то, выть, что ли. И он, Белый, табаком пахнет, бедой, дымом, незнакомым всем, тоже на Нее смотрит. Подошел, сел рядом. Он погладил, достал из кармана что-то блестящее, развернул, в рот сунул. Мне протягивает. Понюхал. Сладко пахнет, аж тошно стало.
— Шоколад. Сникерс.
Запомнил. Сникерс не стоит есть.
— У вас все, приятель, древнота, — говорит. — А там, — рукой махнул, — там уже копии. Там луны нет, там только лампочки.
Сидим, на костер смотрим. Не знаю, что такое «лампочки», но заранее не нравятся.
— Я останусь. А что? Останусь. К черту! Офис, деньги, квартира, к черту! — размахнулся и выкинул что-то черное, квадратное, что в руке держал.
Побежал, в кустах понюхал, птицу спугнул. Взял в зубы — на зубах скрипит, противно. Но принес, не бросать же игру.
— Дурак ты, — сказал Белый. Вытер об штаны синие, подумал — и в костер. Но я не дурак, я в костер не полезу.
Рассвета дождались. Люди — особенно эти новые — их не поймешь. Ночью рядом посидели, перед рассветом как родные. Круглая Мать вышла, засияла, тепло стало. Воздух золотой такой, небо синее. Остальное как обычно — черно-белое, а синий и желтый в это утро были не как всегда. Острее.
Руки Белому полизал отчего-то. Все ждал: уйдет, скучно станет, уйдет сейчас. Не ушел.
Скво вышла. Стоит, смеется на нас. Подошла, ему пальцами провела под глазами и вертикально по лбу. Стал больше на старых похож. На меня посмотрела, оскалилась-усмехнулась, и — быстро — не успел сделать ничего — мазнула мне с обоих сторон от носа. Пряностями пахнет и глиной. Облизнулся — ладно.
А Белый меня все потом пером полдня дразнил, которое из косы скво выдрал.
Остался. Ходил его, учил. Долго. Хороший Белый, и пахнуть стал здорово. Хороший.
А потом затрещало над деревьями, завертело, завыло, убежал. Видел: железная птица с огромными перьями сверху все раскидала ветром, села, заняла все глаза. И Белый в нее полез. Хотел выбежать, облаять, но как прибило к земле.
А Скво бежала по тропинке потом, бежала за этой птицей. Догнал, когда она села в пыль, подлез под руку, облизал соленое лицо. Скво вцепилась в мою шерсть, я — терплю.
Почему она воет, ведь Светлой еще нет на небе? Совсем день.
Скво тяжело поднялась, собрала свои юбки, провела рукой по волосам. Губы сжатые. Пошла обратно, немного шатаясь. Дернулся было за ней, но что-то остановило.
Я лег и приготовился ждать.