Тель-Авив более всего походит на деловитого господина в шляпе-цилиндре, с крючковатым носом и добрым прищуром, эдакий франт, вертляв и в то же время размерен, в гладко причесанные волосы закралась проседь, голос напорист и ласков.
Он открывает дверь в свой обшарпанный белый дом, сквозь створки льется яркий дневной свет, я проскальзываю внутрь, - змея в расселину. Позади слышатся голоса соседей, они до сих пор предпочитают общаться, перекрикиваясь друг с другом, стоя в тени крон уличных деревьев на открытых балкончиках, застеленных пыльными, выцветшими на солнце половицами. Люди здесь простые, громогласные и словоохотливые. Разговаривают по телефону - и все соседние квартиры знают, что стряслось на том конце провода, ругаются - на совесть, со вкусом и с эхом на десятки метров вокруг.
Из дома господина Теля, в разные стороны от темного прохладного коридора, тянутся венками сотни комнат, и каждая из них ведет то на узкие мощеные тротуары, где пахнет нагретым бетоном и сладкой пассифлорой, где в разгар дневного зноя укрываются в охлажденных кафе утомленные прохожие и туристы, то выходит на широкие перекрестки Алленби, и навстречу мне устремляется геометрический уличный ворох контор всех сортов и мастей, кожгалантерей, супермаркетов и сувенирных лавок.
Господин Тель бархатисто распевает на свой мотив где-то над моим затылком: "Я пришел к господину Телю, что худ и сед, разрешить вопросы, которыми я терзаем..."
На заднем дворе слышится плеск воды, языки волн раздваиваются и с брызгами разбиваются о кованое металлическое ограждение. У арки, ведущей во двор, сидят упитанные чайки, свисают отошедшие от влажных стен полосы акриловых обоев.
Господин Тель ухаживать за морем любит. Он вообще собран и деловит во всем, что касается заботы о доме и его обитателях. Кода-то господина Теля нашли люди, подарили ему землю за 66 ракушек на первый день рождения, поселили среди песчаных дюн и долго-долго по кирпичику растили его самого. Копали, кроили, восстанавливали и возводили, закладывали в лучах палящего светила стены Дома, шпаклевали коридор и прокладывали путь к шипящим на задворках подошвам волн. С тех пор и по сей день, в благодарность, Господин Тель не забывает о простых и приятных своих хлопотах: по утрам он разносит запахи моря по комнатам, кладет воспоминания о нем в головы толкущихся у выходов на посадку путешественников, а вечерами, напевая ласково и протяжно, подметает набережную и неспеша прогуливается вдоль кромки воды. Иногда он садится рядом с рыбаками, наблюдает, как размеренно закидываются лески, течет простодушная беседа, благосклонно ловит дружеские похлопывания по слегка ссутуленным плечам.
Я сижу рядом, в ботинках моих песок и пыль уходящего дня, отчего-то слезятся глаза, в голове разливается мелодия знакомой песенки. Господин Тель лукаво щурится, говорит мол "пора и честь знать". Скоро все разойдутся по комнатам, надо успеть и тебе.
Надышавшись морем, я прощаюсь с господином Телем до завтрашнего утра и возвращаюсь домой по узким тихим улочкам в верхней части старого города. Иду мимо приоткрытых дверей кухонь с запахами специй и звоном посуды, садов, украшенных неоновыми гирляндами и вьющимися вдоль деревянных заборов клематисом, ипомеей и лимонником, мимо звонких голосов детей, бродячих кошек, вольготно раскинувшихся на лужайках, пушистых и со светящимися в опускавшихся на город сумерках глазами, мимо шума арабского квартала, никогда не празднующего шабат. Жизнь роится в ароматах, шепотках, гуле и звоне, мерцании вывесок и треске кассовых аппаратов, в скрипе кроссовок и шорохе, когда засовываешь руку в карман водонепроницаемого плаща. Сегодня Господин Тель напоминает, что несмотря на громадину моря и очевидную бескрайность времени и пространства его Дома, каждый из нас создаёт свою крошечную Вселенную и вертит её с каждым шагом по мостовой, каждым приготовленный блюдом или прослушанной песней.
Я пришел к господину Телю, что худ и сед, разрешить вопросы, которыми я терзаем. Сквозь него бьет тяжелый горячий свет, так вот он ему - не хозяин.