"О, что позволяет эта мерзавка! Бесстыдница, она желает моей смерти, нет, хуже того, она грезит, чтобы я опростоволосился в свете софитов!" - Леонард суетливыми маленькими шагами наворачивал круги по скрипучему паркету гостиной.
Вот уже неделю он плохо спал, варил пресную овсянку на воде, а вчера так разволновался, что пропустил любимое телешоу, сидя на диване и размышляя о скорой и позорной гибели. Подумать только, восемь лет местами счастливого, облагороженного всеми атрибутами семейной жизни брака (а сколько покорных визитов к её матери и ответных набегов на их скромную Нью-Йоркскую квартиру!), тихий и приличный развод, о котором и обществу поведать не стыдно, - и на тебе! Пишет книгу! Об их семейной жизни, и его, Леонардовой, неповинной персоне.
В 42 года, где-то между бокалом мартини и двадцатым ушитым ввиду невыносимого психологического давления диеты платьем, Марджори осознала, что её цитирование наизусть Фроста в возрасте девяти лет - не следствие хорошей памяти и наличия отца, владевшего внушительным издательством на углу Медисон авеню, а настоящее Господне предвидение. Божий дар, разумеется, подавлял он, Леонард, а точнее "мелочный и пакостливый" его характер. Потерпевшая же, в пароксизме непризнанности и утаеннности таланта, металась среди маникюрных салонов и молоденьких метрдотелев, прибившись, наконец, к одному из них, который ныне на правах законного супруга номер два сопровождал её творческие страдания.
Он и встретил Леонарда вечером того же дня в дверях их пентхауса, озаряя прихожую доброй ухмылкой субъекта с подозрительно низким уровнем IQ.
- Лени, - виновато бубнил муж литературного гения, - ты плоховато выглядишь, только погляди на эту рубашку, чудовищное сочетание цветов...Марджори сейчас спустится, но она будет так расстроена, что ты не заботишься о себе, ей сразу становится плохо, когда она думает, что ты погибаешь без нашей опеки, ты же знаешь, Лени, она так глубоко все чувствует, так переживает...
Леонард сидит в кресле, сморщившись, будто в виски плеснули лимонной кислоты до тех пор, пока во всей своей красе эпохи барокко в комнату царственно не вплывает Марджори. Внушительный бюст угрожающе колышется в складках платья.
- Ох, Лени, я знаю-знаю, зачем ты явился, можешь не утруждаться, я повторяю тебе в сотый раз - книга будет опубликована.
- Это посягательство на частную жизнь, Мардж, у нас свободная страна, здесь уважают личное пространство людей! Люди! Что они скажут обо мне? Побойся Бога!
- Милый мой, - отмахнулась Марджори, - не стоит так волноваться, во-первых ты атеист и богохульник, восемь лет утверждавший мне, что Господь сам отдал тебя в лапы греха, не предотвратив наш брак, а во-вторых ты до сих пор делишь людей на очень подозрительных и идиотов, так что тебе совершенно нечего бояться.
- А дети, как же дети?
- Эдди с ними уже все обсудил.
- В каком это смысле Эдди? Который твой муж? Как это он обсудил? Поиграл с ними в лего? Это немыслимо, человек одной с ними возрастной категории объяснял моим детям сумашествие их матери, - кипятился Леонард.
Марджори восседала в кресле, чуть выдвинувшись вперед, чтобы как можно более походить на ледокол или стенобитное орудие, и теребила меховую горжетку.
- Лени, тебе ли не знать, все переживают развод по-разному и ...
- Но я переживал его в дешевом мотеле с пакетами готовой китайской еды!
- ...И мой психолог, мистер Розенбаум, уважаемый в известных кругах человек, так вот он советует мне не задерживать эмоции, выражать их через все возможные инструменты, а тем более, если уж так вышло, что у меня есть дар...
- Ах, дар?! Графоманка! Я видел, видел этот опус! Кляуза и поклёп, дурно притом написанный! Где откопала ты этот талант? В женском клубе на пятничном собрании?
Марджори невозмутимо хлопала ресницами:
- Видишь, Лени, все дело в том, что тебе претит само наличие у меня призвания, ты мужлан, что говорить о женской прозе, тонких материях, если в ответ на известие нашего сына о замужестве ты швырнул в него тостером, хотя его бойфренд такой прелестный мальчик...И между прочим, десять тысяч моих подписчиков признают, что у меня врожденная склонность к писательству, ты видел, сколько постов набирают мои формулы диетического питания? А ты меж тем до сих пор пишешь свои детские рассказики. Десять лет прошло, а Леонард живет с мистером Вафлей и Бон-Боном!
- Но что, что плохого было в нашем браке?! - взвыл Леонард, - У нас было все, как положено: любовь, страсть, скотство. А теперь ты желаешь бросить меня в жерло неврозов, описывая его, вот моя расплата за годы поддержки и тепла! Пока ты толстела, я бухал рядом! Всегда готовый подставить плечо! А ведь мог заколотить дверцу холодильника...
- Конечно не мог, Лени, последний раз ты ел бутерброд и вывихнул челюсть, возможно, контакт с холодильником бы тебя убил. - Марджори трагически приподняла бровь, - Ах, милый, о чем здесь спорить, посмотри на себя, ты совсем отощал, под глазами мешки...Ты что, Лени, отращиваешь себе опухоль? Не вздумай умереть, не уведомив меня заранее, хотя бы недели за три...Ну что ты, что ты, опять эти проникновенные глаза бездомного. Понимаю, мой талант тебе немножечко неприятен...Хочешь остаться сегодня на ночь? Эдди приготовит роскошное рагу, оно даже вкуснее, чем в том зеленом ресторане, ну помнишь, там еще ужасные виниловые обои...
Голос Мардж гладкими бетонными блоками укладывается в голове Леонарда, фиолетовым светом горит конфорка, шкворчит рагу. По телу разливается та приятная знакомая беспомощность, которая обволакивала его после сотен подобных долгих и тщетных бесед, с всегда заранее известным итогом. В каждом нью-йоркском окне горят телевизионные экраны и Леонарду чудится, как показывают церемонию вручения Нобелевской премии, и там Марджори, с видом торжественно-прискорбным произносит благодарственную речь лауреата, и говорит чуть дрожащим голосом, как "почивший первый супруг, не выдержав лучей её славы и собственного отражения на страницах, решил свести счёты с опостылевшей ему жизнью".
Через два месяца, сверкая новенькими часами, Леонард Майерс, "сатрап, непримиримый пессимист с признаками раздвоения личности и причина несчастного брака" дает интервью в просторной студии late night show. Да, его жена популярная писательница, да, жанр психологии отношений как нельзя актуален в наше непростое время. Да, вы можете задать любые вопросы о его браке, которые не были освещены в книгах. Нет, быть живой музой ему не осточертело. Нет, он больше не носит тот отвратительный твидовый пиджак из второй главы. Да, безусловно, можно простить скверный характер женушки, когда в ней сидят юный Стейнбек и Фолкнер. Конечно, у нее есть талант, ведь вы же все здесь. Очевидно, у нее дар. Нет, он не знал, что готовится второе издание....что?! Второе издание?!
Со стоном главный герой выпуска хлопается на грязный студийный линолеум.