В книгу вошли краткие обзорные статьи с отрывками из литературных, исторических, философских памятников девятнадцатого столетия. Статьи включают в себя информацию о жизни и творчестве наиболее прославленных авторов России, Италии, Германии, Англии, Франции, Китая, Японии, США. Иллюстрации автора создают образное впечатление от прочитанного материала.
Явлением русской поэзии на рубеже 19-20 веков был символизм. Русский символизм воспринял от западного многие эстетические установки – ориентация на идеалистическую философию; взгляд на творчество, как на культово-обрядовый акт; искусство – интуитивное постижение мира; выдвижение музыкальности как праосновы искусства; предпочтение стихотворным и лирическим жанрам; обращение к классическим произведениям античности и средневековья.
Трактат Дмитрия Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1892) явился началом символистического движения. Его сборник стихотворений «Символы», книги Минского «При свете совести» и А. Волынского «Русская критика» - продолжили развитие нового литературного движения. В 1894-95 гг. выходят три сборника «Русские символисты», в них печатались преимущественно стихотворения Валерия Брюсова. На эту же тему печатал свои стихи Константин Бальмонт в своих книгах «Под северным небом», «В безбрежности».
Огромное влияние на русских символистов оказал философ и поэт Владимир Соловьев. Он предложил учение, идущее от древнегреческого Платона – представление о существовании двух миров: земного, обыденного и высшего, потустороннего. Опираясь на это учение, Брюсов писал: «Создания искусства – это приотворенные двери в Вечность».
Религиозную основу искусства признавали все символисты. Особенно отчетливо это проявилось у младосимволистов. Андрей Белый утверждал: «Смысл искусства только религиозен». У Мережковского тоже была своя теория «нового религиозного сознания», теория «Третьего завета», которая соединяла античное язычество и христианство.
У символистов, как и в любом течении искусства происходили частые перемены. Приход «второй волны» символистов привел к многим противоречиям. Именно поэты «второй волны», младосимволисты (Белый, Вячеслав Иванов, Блок, С. Соловьев), стали развивать свои идеи, которые не устраивали старшее поколение (Брюсова, Бальмонта, Минского, Мережковского, Сологуба). В 1910 году между ними произошел раскол, что и привело к падению символистического движения.
В. БРЮСОВ
Любовь
Был тихий час.
У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
Мы встретимся… До нового свиданья…
То был обман. И знали мы с тобой,
что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
На корабле надулись паруса
Над морем крики чаек раздавались.
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарею уплывавший
средь нежных, изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый, крылья распластавший.
И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
вдруг облако туманное взошло
и запылало ярким аметистом.
К. БАЛЬМОНТ
Туманы
Туманы таяли и вновь росли над лугом,
Ползли, холодные, над мертвою травой,
И бледные цветы шепталися друг с другом,
Скорбя застывшею листвой.
Они хотели жить, блистая лепестками,
Вздыхать, дышать, гореть, лелеять аромат,
Любиться с пчелами, дрожать под мотыльками,
Из мира сделать пышный сад…
Н. МИНСКИЙ
Бездействие
К престолу божества, покинув дольний мрак,
Избранники в лучах бессмертья подходили.
И каждый вкруг чела носил избранства знак:
Победный лавр иль терн, иль снег безгрешных линий.
И только дух один – печальный, без венца
(Хотя сама печаль светлей, чем диадема),
Храня следы от слёз вдоль бледного лица,
Стоял вдали от всех, пред стражами эдема.
Кто ты, печальный дух?
Свершил ли ты дела,
За что бессмертие должно служить наградой?
Я жил в бездействии, боясь добра и зла.
Я в тишине сгорел забытою лампадой.
Любовью к сну во сне вся жизнь моя была,
Любовь – страданием, страдание – отрадой.
Н. МЕРЕЖКОВСКИЙ
НА РАСПУТЬЕ
Жить ли мне, забыв мои страданья,
Горечь слез, сомнений и забот,
Как цветок, без проблеска сознанья,
Ни о чем не думая, живет,
Ничего не видит и не слышит,
Только жадно впитывает свет,
Только негой молодости дышит,
Теплотой ласкающей согрет.
Но кипят недремлющие думы,
Но в груди - сомненье и тоска;
Стыдно сердцу жребий свой угрюмый
Променять на счастие цветка...
И устал я вечно сомневаться!
Я разгадки требую с тоской,
Чтоб чему бы ни было отдаться,
Но отдаться страстно, всей душой.
Эти думы - не мечты досуга,
Не созданье юношеских грез,
Это - боль тяжелого недуга,
Роковой, мучительный вопрос.
Мне не надо лживых примирений,
Я от грозной правды не бегу;
Пусть погибну жертвою сомнений, -
Пред собой ни в чем я не солгу!
Испытав весь ужас отрицанья,
До конца свободы не отдам,
И последний крик негодованья
Я, как вызов, брошу небесам!
З. ГИППИУС
Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.
На скатерти холодной неубранный прибор,
Как саван белый, складки свисают на ковёр.
И в лампе не мерцает блестящая дуга...
Я слушаю молчанье, как слушают врага.
Ничто не изменилось, ничто не отошло;
Но вдруг отяжелело, само в себя вросло.
Ничто не изменилось, с тех пор как умер звук.
Но точно где-то властно сомкнули тайный круг.
И всё, чем мы за краткость, за лёгкость дорожим,
- Вдруг сделалось бессмертным, и вечным - и чужим.
Застыло, каменея, как тело мертвеца...
Стремленье - но без воли. Конец - но без конца.
И вечности, безглазой беззвучен строй и лад.
Остановилось время. Часы, часы стоят!
Ф. СОЛОГУБ
Ах, лягушки по дорожке
Скачут, вытянувши ножки.
Как пастушке с ними быть?
Как бежать под влажной мглою,
Чтобы голою ногою
На лягушку не ступить?
Хоть лягушки ей не жалко,—
Ведь лягушка — не фиалка,—
Но, услышав скользкий хруст
И упав неосторожно,
Расцарапать руки можно
О песок или о куст.
Сердце милую торопит,
И в мечтах боязни топит,
И вперед ее влечет.
Пусть лягушки по дорожке
Скачут, вытянувши ножки,—
Милый друг у речки ждет.
А. БЕЛЫЙ
посвящается
современным арлекинам
Мы шли его похоронить
Ватагою беспутно сонной.
И в бубен похоронный бить
Какой-то танец похоронный
Вдруг начали. Мы в колпаках
За гробом огненным вопили
И фимиам в сквозных лучах
Кадильницами воскурили.
Мы колыхали красный гроб;
Мы траурные гнали дроги,
Надвинув колпаки на лоб...
Какой-то арлекин убогий -
Седой, полуслепой старик,-
Язвительным, немым вопросом
Морщинистый воскинул лик
С наклеенным картонным носом,
Горбатился в сухой пыли.
Там в одеянии убогом
Надменно выступал вдали
С трескучим, с вытянутым рогом -
Герольд, предвозвещавший смерть;
Там лентою вилась дорога;
Рыдало и гремело в твердь
Отверстие глухого рога.
Так улиц полумертвых строй
Процессия пересекала;
Рисуясь роковой игрой,
Паяц коснулся бледноалой -
Камелии: и встал мертвец,
В туман протягивая длани;
Цветов пылающий венец
Надевши, отошел в тумане: -
Показывался здесь и там;
Заглядывал - стучался в окна;
Заглядывал - врывался в храм,
Сквозь ладанные шел волокна.
Предвозвещая рогом смерть,
О мщении молил он бога:
Гремело и рыдало в твердь
Отверстие глухого рога.
"Вы думали, что умер я -
Вы думали? Я снова с вами.
Иду на вас, кляня, грозя
Моими мертвыми руками.
Вы думали - я был шутом?..
Молю, да облак семиглавый
Тяжелый опрокинет гром
На род кощунственный, лукавый!"
В. ИВАНОВ
Горная весна
Весна вошла в скит белый гор,
В глухих снегах легла.
Весь наг и черен мой бугор.
Из глуби дышит мгла.
Жизнь затаил прозрачный лес...
О, робкий переклик!
О, за туманностью завес
Пленительность улик!
О, переклик певучих душ,
Протяжный, томный свист!..
И пусть дубов рыжеет сушь, —
Вот, вот младенец-лист!..
А. БЛОК
БАЛАГАНЧИК
Вот открыт балаганчик
Для веселых и славных детей,
Смотрят девочка и мальчик
На дам, королей и чертей.
И звучит эта адская музыка,
Завывает унылый смычок.
Страшный черт ухватил карапузика,
И стекает клюквенный сок.
Мальчик …
С. СОЛОВЬЕВ
Ночь холодна и ненастна была,
Буря со свистом деревья рвала:
Ветра порывы на дом налетали,
Ставни в ответ им дрожали, стонали.
Целую ночь пролежал я без сна,
В час предрассветный глядел из окна.
Жуткой толпою по серой дороге,
Криком петушьим гонима в тревоге,
В тусклом сияньи ночного серпа,
К лесу неслась вурдалаков толпа.
Быстро бежали ужасные гости,
Лечь поскорее на ближнем погосте.
Бледно и тускло смотрели луга,
В жуткой дремоте стояли стога.
Только над лесом, в тумане ненастном,
Встала заря, будто заревом красным.
Поэты символисты оставили свой след в литературном движении: Бальмонт – певучесть, Брюсов – реалистическую направленность, Иннокентий Анненский – тонкую психологичность, Блок – светлую любовь и печаль, Сологуб – музыкальность.
С символизмом связано понятие «серебряный век» русской поэзии, который пришел на смену времени Пушкина, «золотому веку». Эти два периода литературы дополняют друг друга и нельзя их противопоставлять.
Символизм был не единственным литературным течением на рубеже веков. Другим мощным поэтическим движением был «акмеизм», который возник на отрицании мистических устремлений символистов. Противопоставляя себя символизму, акмеисты провозглашали высокую самоценность земного, воспевали этот мир в многоцветности и силе. Сжатость слов, строгость строфы, любовное обращение с эпитетом, зримая конкретность и пластика – характерны для их поэзии. В 1911-14 годах акмеисты были объединены в группу «Цех поэтов». У них были свои журналы – «Аполлон», «Гиперборей». Организаторами группы явились Николай Гумилев и Сергей Городецкий. Ядро «Цеха поэтов» составили поэты – Анна Ахматова и Владимир Нарбут. Наиболее характерными для акмеизма считают стихи А. Ахматовой. Слава Ахматовой в это время опиралась на ее любовную лирику. Н. Гумилеву характерна волевая мужественная интонация, с яркими и четкими красками в чеканных стихах.
Особое место в русской поэзии в последнем десятилетии занимает творчество Ивана Алексеевича Бунина, который не принадлежал ни одному творческому объединению. Его поэзия многоцветна, глубока, стройна и мудра.
Было еще несколько литературных течений. Футуристы вышли на литературную арену с эпатирующими манифестами – «Садок судей» (1910). «Только мы – лицо нашего времени, - заявляли они. Футуристы предлагали «сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности». Владимир Хлебников предлагал новую поэзию – «Боэоби, пелись губы, Вээоми пелись взоры…» Русский футуризм сравнивали с искусством авангардизма. Футуристы, в свою очередь, делились на эгофутуристов, «Мезонин поэзии», «Центрифуга». Все эти группировки отчаянно боролись друг с другом. Лицо футуризма определяла группа кубофутуристов («Гилея») – В. Хлебников, Д. Бурлюк, В. Маяковский, Е. Гуро. Группу эгофутуристов возглавлял Игорь Северянин, которому была присуща склонность к неологизмам, дух новаторства. На своих концертах, которые имели большой успех у зрителей, он восхвалял ее не меньше Маяковского.
В это время появилась группа «крестьянских поэтов». Старейшиной этого объединения стал олонецкий крестьянин Николай Клюев. Его первые стихи были напечатаны в 1904 году в альманахе «Новые поэты». Вскоре к нему присоединились поэты Сергей Клычков, Александр Ширяевец, Павел Радимов и Сергей Есенин. Большое влияние на Клюева и Есенина оказало творчество А. Блока.
Н.С. ГУМИЛЕВ
Венеция
Поздно. Гиганты на башне
Гулко ударили три.
Сердце ночами бесстрашней.
Путник, молчи и смотри.
Город, как голос наяды,
В призрачно-светлом былом,
Кружев узорней аркады,
Воды застыли стеклом.
Верно, скрывают колдуний
Завесы черных гондол
Там, где огни на лагуне
— Тысячи огненных пчел.
Лев на колонне, и ярко
Львиные очи горят,
Держит Евангелье Марка,
Как серафимы, крылат.
А на высотах собора,
Где от мозаики блеск,
Чу, голубиного хора
Вздох, воркованье и плеск.
Может быть, это лишь шутка,
Скал и воды колдовство, Марево?
Путнику жутко,
Вдруг... никого, ничего?
Крикнул. Его не слыхали,
Он, оборвавшись, упал
В зыбкие, бледные дали
Венецианских зеркал.
С.М. ГОРОДЕЦКИЙ
Я полюбил тебя в янтарный день,
Когда, лазурью светозарной
Рожденная, сочилась лень
Из каждой ветки благодарной.
Белело тело, белое, как хмель
Кипучих волн озерных.
Тянул, смеясь, веселый Лель
Лучи волосьев черных.
И сам Ярила пышно увенчал
Концы волос зеленой кроной
И, заплетая, разметал
В цвету лазурном цвет зеленый.
А. АХМАТОВА
Любовь покоряет обманно...
Любовь покоряет обманно,
Напевом простым, неискусным.
Еще так недавно-странно
Ты не был седым и грустным.
И когда она улыбалась
В садах твоих, в доме, в поле,
Повсюду тебе казалось,
Что вольный ты и на воле.
Был светел ты, взятый ею
И пивший ее отравы.
Ведь звезды были крупнее,
Ведь пахли иначе травы,
Осенние травы.
И. БУНИН
Цыганка
Впереди большак, подвода,
Старый пес у колеса, –
Впереди опять свобода,
Степь, простор и небеса.
Но притворщица отстала,
Ловко семечки грызет,
Говорит, что в сердце жало,
Яд горючий унесет.
Говорит… А что ж играет
Яркий угольный зрачок?
Солнцем, золотом сияет,
Но бесстрастен и далек.
Сколько юбок! Ногу стройно
Облегает башмачок,
Стан струится беспокойно,
И жемчужна смуглость щек…
Впереди большак, подвода,
Старый пес у колеса,
Счастье, молодость, свобода,
Солнце, степи, небеса.
1889
В. ХЛЕБНИКОВ
Я и ты были серы…
;;Я и ты были серы…
Возникали пенные женщины из тины.
;;В них было более истины,
;;Чем… меры.
С. ЕСЕНИН
Другу
Сей стих тебе напомнит обо мне,
Когда я буду от тебя далёко.
Я написал его тебе
С слезами и тоской глубокой.
Ты радостью дышишь весь,
Ты ведь скоро будешь на воле,
А я останусь опять здесь
Мне в ненавистной этой школе.
Не забывай ты про меня
Среди друзей иного круга.
Во мне таятся для тебя
Искры преданного друга.
Чтобы в глуши я не затих,
Чтобы другом был твоим при этом,
Я написал тебе сей стих,
Хотя и не слыву поэтом.
1911
И. СЕВЕРЯНИН
Весенний день горяч и золот,-
Весь город солнцем ослеплен!
Я снова - я: я снова молод!
Я снова весел и влюблен!
Душа поет и рвется в поле,
Я всех чужих зову на "ты"...
Какой простор! Какая воля!
Какие песни и цветы!
Скорей бы - в бричке по ухабам!
Скорей бы - в юные луга!
Смотреть в лицо румяным бабам,
Как друга, целовать врага!
Шумите, вешние дубравы!
Расти, трава! Цвети, сирень!
Виновных нет: все люди правы
В такой благословенный день!
Н. КЛЮЕВ
Вылез тулуп из чулана
С летних просонок горбат:
«Я у татарского хана
Был из наряда в наряд.
Полы мои из Бухары
Род растягайный ведут,
Пазухи — пламя Сахары
В русскую стужу несут.
Помнит моя подоплека
Желтый Кашмир и Тибет,
В шкуре овечьей Востока
Теплится жертвенный свет.
Мир вам, Ипат и Ненила,
Печь с черномазым горшком!
Плеск звездотечного Нила
В шорохе слышен моем.
Я — лежебок из чулана
В избу зазимки принес...
Нилу, седым океанам
Устье — запечный Христос».
Кто несказанное чает,
Веря в тулупную мглу,
Тот наяву обретает
Индию в красном углу.