"Всегда будь честен перед другими, а главное – перед самим собой" – говорил мне отец, а затем стыдливо протягивал оранжевые купюры, чтобы я не выдавал маме его любовницу.
"Иди поешь борщик!" – кричит мне мать с кухни. Отвечаю, что пока не хочу, хотя желудок уж переваривает сам себя, и продолжаю сидеть и смотреть в одну точку. Я испытываю пока незнакомое удовольствие от того, как ручейки мыслей перестают течь, огоньки выцветают и тухнут – как сознание попросту выключается и болтается, как студень. Затем моё тело идёт на кухню, чтобы подкрепиться, а я нехотя ему подчиняюсь. В голове клубятся тёмные пятна.
"Поговори со мной!" – скучающе говорит девушка на другой половине скамейки. Стоит ли сказать ей о своём желании схватить её за волосы и со всего размаху ударить о колено? Вряд ли. Я вздыхаю про себя и завожу беседу о гороскопе с намёком на нашу совместимость.
Слишком фальшиво.
***
Новый день кидает в меня бомбочкой из мерзости и усталости. Она, шипя, взрывается и стекает зловонной жижей по моему лицу. Привет, рутина. Уходи, а?
Ясное дело, никуда она не уйдёт. С выверенной точностью садиста она станцует чечётку по моим костям и суставам – наступая именно туда, где больнее. Говоришь, каждый день уникален? Всё различие заключается лишь в карте болевых точек. Смотри, если соединить сегодняшние, получится дельфинчик.
Серое небо, сизый асфальт, покрытый разводами грязи и паутинками трещин. Мир – тот ещё нарцисс, если ему нужно столько глаз, которые будут на него смотреть. И к тому же извращенец, ведь смотреть здесь абсолютно не на что.
Вот и пары глаз высыпают на улицу. Если жизнь – балет, то его руководитель – маразматик с Альцгеймером. Этот танец уродлив и никак не меняется. Один и тот же застывший элемент.
Я стою на светофоре, мимо проносится оживлённый трафик. Я делаю три шага вперёд, и меня сбивает маршрутка. Затем легковушка, грузовик, карета скорой помощи. Каждый раз моё обмякшее и переломанное тело размазывается по асфальту. Затем зажигается зелёный цвет, и я плетусь, переступая белые линии зебры, к остановке.
Только что я умер четыре раза, и это было по-настоящему. Или лишь промелькнуло гадкой, но реалистичной сценой в моём воображении, я не уверен. Я уже давно ни в чём не уверен.
Меня заносит вместе с грудой тел в общественный транспорт, и мы едем распределяться по центрам занятости. Людей так много, что все они, прижатые друг к другу, сливаются в единую массу, сшитую из лоскутов поблекших одёжек. Завсегдатаи общественного транспорта киселем плещутся из стороны в сторону, меня мотает туда-сюда вместе с ними, но я не замечаю этого. Мыслительные процессы остановлены – мой мозг мёртв или притворяется мёртвым. Разницы нет.
Я плетусь к нужной аудитории, стараясь не наткнуться на мины из знакомых, которые взорвутся очередной светской беседой. Прохожу к своему месту и бросаю мешком своё тело на стул.
На кафельной поверхности стола находятся горелки и цилиндрические склянки с прозрачными и цветными жидкостями, каждая с разным набором этикеток, указывающих на степень опасности этих реактивов. Я поступил на химический факультет, потому что однажды обнаружил, что ничем не отличаюсь ни от птицы, ни от книги, ни от банки с джемом. Моё сознание – лишь абсурдный танец химикатов в мозгу, которые бросает из стороны в сторону случайными электрическими импульсами, моя личность – лишь кучка атомов, которые перестукиваются между собой, и последним образом можно описать всё без исключений (птицу, книгу, банку с джемом).
Я думал, что освоив механизмы взаимодействия этих частиц, я смогу снова быть кем-то, быть обособленным, будучи способным управлять движениями мельчайших молекул, на которые расползся. Я хотел снова стать цельным – самое чистое, самое отчаянное моё желание. Но лучшее, что мне могут предложить здесь, — престижную и востребованную работу (и то — при сизифовом усердии).
Преподаватель зачитывает очередную тему, одногруппники с разной долей заинтересованности следят за ним. Кто-то старательно пишет, кто-то скучающе поглядывает на экран телефона, кто-то досыпает, уткнувшись в локоть. Все они – личности, все они чего-то боятся, что-то любят, во что-то верят. Полотно нерушимого оптимизма и веры в жизнь, в котором есть выколотая точка, мёртвая или притворяющаяся мёртвой.
Я чувствую лёгкий тычок в локоть и понимаю, что мне задали какой-то вопрос. Поворачиваюсь и вижу одногруппника, который выжидающе на меня глядит. Бесцветным голосом выдаю одну из фраз, которые принято говорить в таком случае, но он не унимается и задаёт один вопрос, затем ещё и ещё. Пытается завязать диалог.
Он так жизнерадостен и беззаботен, что в один момент я не выдерживаю: хватаю склянку с зелёной жидкостью и пятью этикетками, одним рывком открываю её и выплёскиваю её содержимое ему в лицо. Затем одним глотком поглощаю остатки и чувствую, как реактив покрывает меня изнутри острыми волдырями, которые разрывают меня на куски, пока пустоголов корчится в муках на коленях, схватившись за лицо. Одногруппники и преподаватель ошеломлённо смотрят на нас в абсолютной тишине.
После этого я чувствую ещё один тычок в локоть и понимаю, что так и не ответил на вопрос одногруппника. Я только что изуродовал его, но сейчас он сидит рядом и простодушно глядит на меня. Я только что выпил яд – готов поклясться, что ещё чувствую, как щиплет язык сульфат никеля, несмотря на то, что полная им склянка мирно покоится в своём ряду. Что-то отвечаю одногруппнику – причём именно так, как он ожидает. Я играю свою роль собеседника для него, тщательно изображая интерес и вовлечённость, и только я один вижу, насколько это фальшиво. Он постепенно насыщает свою потребность общения, пока не замолкает, и моё сознание снова загустевает.
Каждый раз, когда оно пытается воскреснуть, заканчивается чудовищным деянием и моей скорой смертью. Умирать мучительно больно — независимо от того, сколько раз через это приходилось пройти. Этой болью заканчивается попытка вырваться отсюда, из скорлупы худшего из миров, из серого мира, где ничто не имеет различий.
Склочная женщина с остановки, которую я толкнул под колёса троллейбуса, визжит, пока широкое колесо не переезжает ей шею — затем я поднимаюсь на крышу троллейбуса и хватаюсь за оголённые провода. После протискиваюсь в троллейбус, с трудом вытащив из кармана мелочь на проезд.
Конец дня. Мой взгляд теряет осмысленность, тело перестаёт двигаться — сознание же и так мертво. В глухой дрёме я слабо, почти неощутимо надеюсь, что это был последний день в истории человечества, что квантовые числа дадут моментный сбой, и земля свернётся в чёрную дыру и сотрёт меня с холста вселенной. Однако через несколько часов следует…
Повтор. Сегодня рутина нарисует на мне утку.
Повтор. А сегодня — черепашку.
Повтор.
Соберу весь зоопарк!
***
Всю жизнь мне приходилось играть роли. Выдумывать черты своего характера, свою историю и переживания — разные для каждого человека. Ложь так же естественна для меня, как для любого человека — неподдельность. Я любил, я возмущался, я боялся и грустил — но только лишь для публики. На деле во мне плещется тёмная пустота.
Единственной моей настоящей эмоцией была ярость. В ней, за неимением других воплощений, выливалась вся моя суть, суть, которая скрывается за ворохом слоёв и полотен. В иные моменты, когда ни один мой образ не бывает достаточно широк, чтоб уместить раздражение, она вырывается наружу, и результат этого… Пугающий, ужасающий, отвратный. Слишком реалистичные сцены — чересчур для миролюбивого меня. Я не уверен в природе этих сцен — сначала всё идёт как должно, затем совершается жуткое деяние, затем, всего мгновение спустя, всё возвращается в секунды перед этим деянием.
Потому я решил держаться от людей бесконечно далеко — чтобы эти ужасы посещали меня как можно реже. Нет, конечно, я общался и взаимодействовал с ними — кое-кто даже считает себя моим другом. Но ради его и своего блага он дружит не со мной, а с сотканным мной фальшивым истуканом.
«В тебе, как и в каждом, скрыта великая сила. Научись применять её во благо» — гласит сообщение на экране. Ты — очередная знакомая из интернета. Для тебя я — романтик, который второй месяц страдает от неудавшейся любви. Однако есть в тебе нечто такое, что растягивает и кромсает это ненастоящее полотно, некая магическая уверенность и живительная непритворность. Есть в тебе нечто такое, что заставляет верить в те поддельные вещи, которые я тебе рассказываю. Есть в тебе нечто такое, что в простонародье зовётся душой.
Я сижу в кресле и плашмя держу гитару на коленях, положив локти на её деку, а пальцы на свои виски. Гитара у меня уже больше полугода, но каждый раз, когда я желаю начать на ней играть, заканчивается яростным непотребством. Сегодня я уже успел разбить её о свою голову и запихнуть острую высокую струну в своё ухо, поэтому сейчас с действиями не торопился. За окном сияло золото и переливался багрянец — на днях начнётся грандиозный листопад, которым завершится месяц октябрь.
Великая сила. Во благо. Что если просто…
Я безо всякого энтузиазма взял гитару в руки и открыл первый попавшийся видеоурок для начинающих. В нём предупреждали, что обучение игре на гитаре — трудоёмкое и затратное по времени ремесло, поэтому необходимо запастись терпением.
Я попытался взять аккорд. Мягкие подушечки пальцев врезались в струны, сами пальцы тряслись с непривычки, поэтому чистый звук удался с десятой попытки. Через час занятия пальцы болели и ныли от непривычного действия.
…
Дни были всё той же бессодержательной рутиной, бессмысленной и беспощадной — только к перечню действий добавилось ещё одно. Изо дня в день я добросовестно посвящал час растяжке пальцев, отработке аккордов, тренировке слуха, не испытывая ни вовлечённости, ни желания, ничего. Мои навыки, между делом, медленно росли и укреплялись вместе с мозолями на пальцах.
Однажды, когда я переходил дорогу, меня сбил красный грузовик с белыми огоньками на обшивке и синтетической мелодией «праздник к нам приходит!» в динамиках.
…
Я сижу в кресле и барабаню пальцами по деке гитары. В окно вдруг врезается большой кленовый лист, прилипнув к стеклянной поверхности. За окном не декабрь, а конец октября. Занятно…
Гитара уже привычно ложится в руки, мышечная память сама ставит пальцы в правильное положение. Хотя подушечки, на которых отсутствуют мозоли, ноют от давления струн, я наигрываю всё, что успел изучить за два месяца.
…которых вовсе не было?
Откуда во мне это знание? Единственное объяснение казалось слишком невероятным и выбивающимся из реальности, и с каждой секундой во мне росло неведомое ранее чувство — которое в один момент стало слишком ярким и задело ярость, из-за чего я разбил гитару об пол и выпрыгнул в окно. Затем я снова оказался в своей комнате с целой гитарой в руках и, как того требовало осознание, злобно ухмыльнулся.
Великая сила, говоришь…
***
Я перебегаю дорогу, не обращая внимания на чёрные и белые полосы зебры. Троллейбус уходит прямо из-под моего носа. И чёрт с ним, ведь этот мир – лишь один из множества миров.
В чём заключается моя сила? Мои попытки по-настоящему почувствовать создают развилку из двух вселенных, в первой из которых вместо ожидаемых чувств вымещается ярость, после чего я возвращаюсь на развилку и проживаю дальше вторую ветку как основную. Как оказалось, это не совсем верно — вселенные раздваиваются не от самой попытки “чувствовать”, а от моего волевого решения. Если принять решение изучить что-либо, то ярость не завершит эту ветку до тех пор, пока я не почувствую что угодно — удовольствие от изучения, злость от бесполезно потраченного времени, триумф от того, что я обманул законы вселенной. Хитрость в том делать что-либо механически, без надежд и радости.
Я стал лучшим студентом на потоке. Когда мне нужно подготовиться к, например, экзамену, я намеренно на него не прихожу и готовлюсь столько, сколько мне нужно, затем пытаюсь чувствовать, умираю и возвращаюсь в точку времени до экзамена, полностью подготовленный.
Однажды я поспорил, что выучу наизусть «Илиаду» Гомера за две ночи. Чего стоило лицо спорщика, которому я один раз намеренно проиграл, чтобы затем невероятным образом выиграть.
Ради интереса я три месяца ходил в тренажёрный зал, в один день взглянул на себя в зеркало и невольно почувствовал гордость, из-за чего умер от оторвавшегося тромба и вернулся на три месяца назад — впрочем, изменений в комплекции не наблюдалось. Возвращаясь обратно на развилку, я мог сохранить лишь внутренние изменения. Но этого было более чем достаточно.
Ведь у меня было всё время во вселенной. Правда непонятно, зачем.
...
Я стал чемпионом мира по шахматам, лауреатом Нобелевских премий во всех областях, полиглотом, музыкальным виртуозом, мастером десяти восточных боевых искусств и создателем собственного художественного течения. Я закончил государственные университеты каждой страны и освоил все без исключения специальности – от кинокритика до ассенизатора. От развилки к развилке, я прохожу все варианты хода жизни, впитывая в себя все судьбы, всё больше приближаясь к сверхчеловеку.
Но я по-прежнему ничего не чувствую.
Стоит поддаться всеобщему ликованию от моей победы на гонках суперкаров, так мой болид оказывается неисправным и на ходу разваливается на части. Стоит поверить в слова любви от очередной красавицы, так у неё оказывается вич-инфекция. Огромная толпа рукоплещет мне на моих концертах для виолончели, но стоит попытаться насладиться своей мелодией, как в зале взрывается бомба, подложенная киллерами. Любая моя попытка почувствовать, что угодно, даже самую захудалую эмоцию, заканчивается моей смертью. Умирать, как и в первый раз, невыносимо больно, поэтому, наигравшись, я стараюсь избегать смерти всеми силами. Хоть я умирал уже больше десяти тысяч раз и вроде бы должен был к этому привыкнуть, к этому привыкнуть невозможно.
Жизнь, и все её красоты и краски, и вся вселенная, раскинувшаяся передо мной, мне попросту не нужна. За десятилетия изучения философии, психологии и психиатрии я так и не постиг простейшей науки — жить и испытывать все нормальные человеческие чувства, а не одну только ярость. Ни один набор лекарств, ни одна мудрёная система взглядов не могли вернуть мне эту фундаментальную способность — при любых поползновениях в её сторону я всегда спотыкался о ярость и возвращался назад во времени. Вся вселенная с её безграничным запасом знаний и тайн оказалась бессильной пустышкой. Мир находится буквально в моих руках, я стал без сомнения лучшим его обитателем, однако для меня это имеет значения не больше, чем сны для бюрократа. Я не живу, я просто механически выполняю действия, я бледнее самого захудалого призрака и несчастнее самого крупного должника мафии -- я даже не могу почувствовать своё несчастье без того, чтобы в очередной раз не скончаться. Любой ребёнок, который восхищённо смотрит на меня как на своего кумира, уже неизмеримо превосходит меня.
Конечно, я искал, что может воскресить во мне так и не рождённого человека. Я посвятил этому всё своё время и внимание, иногда доходя до отчаяния и умирая от закономерно следующей из-за отчаяния ярости. И в один день… Я вспомнил, что именно позволило мне взломать вселенную.
Мне стоило титанических трудов найти твои координаты. Нас разделяло два континента, разница в статусе величиной с гору Олимп и десять тысяч прожитых веток вселенных. Однако когда я, обгоняя свою охрану, влетел в твой дом у побережья Майами, распугав играющих в бейсбол во дворе дома детишек, ты с первого взгляда в мои безумные глаза поняла всё. У тебя всегда получалось смотреть в самую суть – и эта способность сохранилась даже спустя три десятилетия.
…
«Ты знаешь, что нужно сделать».
Смерть, одна только смерть. Однако для этой нужна особая подготовка. Я уже написал завещание, в котором всё моё состояние, равное трети мирового богатства, отходит призёру международной олимпиады по физике среди школьников из Южной Кореи. Я уже накачался единственным в своём роде пятисотлетним ромом, чтобы разбавить так приевшуюся мне пустоту. Я уже пустил ложных слухов насчёт себя и своих произведений, чтобы искусствоведам в следующие пару сотен лет было чем заняться.
Обыкновенный пистолет морского пехотинца и одна экспансивная пуля из редчайшего металла на земле. Просто и со вкусом.
Я приставляю пистолет к виску. Пуля раскроется в форме орхидеи — и это будет красивейшее из моих произведений. Буквально десять тысяч жизней будет положено, чтобы вырастить этот цветок.
Я усмехаюсь, чувствуя, как подступает осточертевшая ярость.
«Ты просто чувствуй, вот и всё».
***
Луч солнца пробивается сквозь янтарную листву и останавливается в паре сантиметров выше моего лица, чтобы не разбудить. Я просыпаюсь по будильнику — невыспавшийся, но не обращающий на это внимания.
Нежные лучи небесного светила покрывают сизый асфальт и его хмурые трещины, вдыхая в них жизнь. Мир — тот ещё нарцисс, если ему нужно столько глаз, которые будут на него смотреть. И непревзойдённый сказочник, ведь на что посмотреть здесь всегда найдётся.
Люди высыпают на улицы, безучастно семеня навстречу очередному рабочему дню. Каждый из них неповторим и прекрасен, пусть все они находятся в одинаковых масках апатии. Если жизнь — балет, то его руководитель — искусный пройдоха с умом авантюриста. Ведь уговорить столько различных персонажей танцевать один и тот же танец — настоящее искусство переговоров.
Я перебегаю дорогу, наступая на белые полосы зебры, спеша не к троллейбусу на пары, а к иному маршруту.
Пока я еду в электричке до другого города, сторонние ветки вселенных отрываются и растворяются в пустоте. Они лопаются, как струны, одна за другой, тысяча за тысячей, миллион за миллионом, пока не остаётся единственная, этот лучший из миров, где имеет значение всё.
На перроне меня встречаешь ты — заспанная, недовольная, но такая живая. Я крепко прижимаю тебя к себе и улыбаюсь.
Искренне.