ЧЕПЭ СОВХОЗНОГО МАСШТАБА
Вадику Задпхаеву и Сене Птенчику такая их жизнь казалась жутко занудной. Совхоз, картошка, лагерный режим обрыдли до тошноты. Нужна была хоть какая-нибудь встряска, нужен был адреналин. Но какой тут может быть адреналин под этим свинцовым низко нависшим небом, в непролазной грязи, сырости, среди бесконечных мешков с картошкой, торчащих по всему полю.
Утром, во время завтрака, Вадик, глядя на мощно жующего Фуршета, сказал:
- Тухло Сеня. Нужно срочно дринкнуть, а то ходим, как факмены колхозные.
- Да, кайф словить было бы ништяк. Но есть две проблемы: где взять мани и где взять дринк?
Вадик задумался. Действительно, даже если бы были деньги, ни водяры, ни винища тут купить негде. А денег давно уже ни у кого не было.
- Может, котлы кому-нибудь загнать? - неуверенно предложил Задпхаев, глядя на часы Фуршета.
- Чьи котлы?
- Твои. У меня же нет котлов.
Сеня посмотрел на Вадика, потом на свои часы «Юность», подаренные родителями на шестнадцатилетие. Расставаться с ними Птенчику было жалко, поэтому он засомневался:
- Ну, кто их купит, они и на фиг никому не нужны. Да и мани у всех уже давно закончились.
- Есть план. Загоним котлы Педру Борделяну. На эти бабки купим в деревне самогона.
- Педру? Ржавому? Да откуда у него бабки? – продолжал сомневаться Сеня, - А потом, почему ты решил, что в деревне есть самогон?
- Отвечаю: Во-первых, в любой деревне можно найти самогон, - со знанием дела утверждал Вадик, - Во-вторых, Педро ищет клёвые котлы, я слышал, как он у Рубинчика интересовался. А у тебя же клёвые котлы? Клёвые. Я Ржавому, какой хочешь, лапши навешаю. В-третьих, самогон доставит на базу Звёздочкин, плеснём ему потом за труды. Не ссы, Сеня, прорвёмся! – Задпхаев уже загорелся идеей, план казался ему блестящим и выполнимым. Не без трудностей, конечно, но это даже интереснее. Проще простого отслюнявить бабки, спокойно пойти купить в магазине батл водки или портвейна и распить его, где захочется. А вот добыть бабло, потом добыть дринк – это кайф, не говоря уже о кайфе от процесса употребления добытого где-нибудь в глубоком подполье.
Вадик ушел с часами Фуршета и вскоре вернулся вдвоём с рыжим Педром Борделяном. На левой руке у молдаванина висели Сенины часы. Первую часть плана помог реализовать Боря Рубчик, который «достал» хорошие дешёвые котлы хорошему человеку Ржавому. А ему, оказывается, стукнуло вчера восемнадцать лет. Как бы случайно оказавшийся при сделке Вадик Задпхаев, тут же предложил «обмыть» покупку, а заодно и выпить за «днюху», на что повеселевший Педро сразу согласился и внёс в общий котёл два рубля. Фуршет, до последнего надеявшийся, что афёра Задпхаева провалится, удручённо смотрел на свои часы. Педро, по-своему расценив интерес Сени, поднёс руку к его носу:
- Во, смотри, Птенчик, котлы клёвые достал. Водонепроницаемые, противоударные.
Расчёт Вадика в отношении сторожа Звёздочкина тоже оказался верным. Без лишних разговоров тот деловито спрятал деньги в карман и трусцой побежал из лагеря, а спустя полчаса возвратился, бережно неся подмышкой завёрнутую в мешковину литровую бутыль самогона.
Распивали вонючую мутную жидкость в сарае хоздвора, где громоздились сломанные стулья, тумбочки, оконные рамы, какие-то мешки, неприкосновенный запас колотых дров и угля. Сторож, наливая самогон в засаленный граненый стакан, гордо говорил:
- У меня, как в аптеке, всё точно, я определяю по булькам.
Сеня пил, зажав нос двумя пальцами, самогон пах дерьмом. Владик поздравил Ржавого с днём рождения и с клёвым приобретением, залихватски опрокинул свои полстакана, крякнул и занюхал коркой хлеба. Молдаванин Педро, взросший на благородных виноградных винах, затолкал самогон внутрь в три приёма и закусил луковицей. Звёздочкин, крепко держа стакан пятерней с оттопыренным мизинцем, презрительно сказал собутыльникам:
- Учитесь, гандоны штопанные, как пить надо.
Он тянул тошнотворную сивуху медленно, с явным наслаждением, как бы растягивая удовольствие. При этом мизинец, по мере опустошения стакана, поднимался вверх, нацеливаясь на Птенчика. У Сени на лице менялась палитра выражений: от изумлённо-недоверчивого до туповато-брезгливого. Пошли по второму заходу. Когда бутыль опустела, выяснилось, что разливающий с аптекарской точностью сторож, себя не обделил. Его доза оказалась граммов на пятьдесят больше. Педро, громко икнув, неожиданно качнулся в сторону и едва не упал. Вадик, подхватив молдаванина, скомандовал:
- Стоять, Зорька! Мужики, расходимся по одному.
После обеда изрядно окосевшие студенты отправились на работу во вторую смену. В автобусе они, развалившись на задних сидениях, заплетающимися языками несли какую-то околесицу и ржали, как кони. Сидевшие впереди первокурсницы удивлённо оглядывались и хихикали.
Шатаясь и неоднократно падая, кое-как добрели до поля. Педро Ржавый пытался забраться в кузов телеги, но у него это не получалось. Полевой командир Бабаева, понаблюдав за неадекватными студентами, решительно отстранила их от работы и удалила с поля. Сеня пытался возражать, но после того, как на сторону аспирантки стал тракторист Михеев, оскорблённая троица побрела в сторону косогора. Взобравшись на вершину, штрафники остановились, и Задпхаев сказал:
- Они об этом пожалеют. Пепел Клааса стучит в моё сердце. Ты ощущаешь, Сеня?
Фуршет, бессмысленно глядя сквозь Вадика, кивнул:
- Ощущаю. И Педро тоже ощущает.
Рыжий Педро, подтверждая слова Птенчика, стукнул себя кулаком в грудь.
- Ну, тогда пусть получают, гады. Это наш ответ Чемберлену.
С этими словами Вадик Задпхаев расстегнул штаны и спустил их до колен. Затем нагнувшись, нацелил голый зад в сторону работающих на поле студенток и замолотил ладонями по ягодицам. Фуршет и Педро стояли рядом в нерешительности. Вадик, шлёпая себя по заднице, одновременно подбадривал приятелей:
- Товарищи! Выразим наш коллективный протест угнетателям трудового народа!
После этого Ржавый с Сеней последовали примеру Вадика и стали с ним рядом. Все трое запели Интернационал. Работающие внизу девчонки во главе с казашкой Бабаевой ошарашено смотрели на три голые жопы, колыхающиеся на возвышенности в такт пению:
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов…
С вершины холма виднелась деревня Теряево и купола Иосифо-Волоцкого монастыря, основанного аж в 1479 году преподобным Иосифом во имя успения Божией матери и повидавшего немало всякого на своём веку. И тёмное Смутное время, и наполеоновское нашествие, и ужасы последней войны. Десяток лет назад в этих местах Сергей Бондарчук снимал «Войну и мир». Да оно и понятно, когда-то в монастыре содержались пленные французы, а ещё раньше польские военнопленные. В разное время там находились в заточении известные исторические личности: Максим Грек, царь Василий Иванович Шуйский, князь Василий Иванович Патрикеев-Косой. Не менее известные личности нашли там упокоение. Ну, кто не знает сегодня имён преподобного Иосифа или митрополита Даниила, боярина и главного опричника Ивана Грозного Малюты Скуратова? Так ведь в эту компанию ещё и тёща Пушкина почему-то попала. А, следовательно, и сам Александр Сергеевич здесь бывал. Не исключено, что стоял на этом самом месте.
Совсем низко, казалось, прямо над головами нависало тяжелое серое небо, которому было абсолютно всё равно, кто его коптил раньше и коптит в данный момент. Кто топтал и топчет сейчас эту древнюю таинственную землю. Когда-то здесь бродили мужики в лаптях, бояре в причудливых одеяниях и монахи в рясах. Двигались в сторону Москвы, бряцая оружием польские, французские и немецкие солдаты. А сейчас обпившиеся сивухой студенты стоят с голыми задницами и поют гимн пролетариев всех стран. А что будет потом? Временной поток, как сквозняк в гигантском коридоре, смывает поколение за поколением. И кто здесь будет стоять под этим же небом через сто, тысячу лет? Может быть, обезьяны с палками, а может и вообще никого не будет. Неизвестно.
Спустя некоторое время, взбудораженные от собственной выходки «протестанты», спустились по противоположному склону и оказались на территории усадьбы Кузяевского отделения совхоза. Здесь находились коровники, свинарник, элеватор, картофельные бурты, весовая, бригадирский вагончик, санпропускник и ещё несколько помещений непонятного назначения. На сортировальном пункте, под хлипким навесом, стояли, как зомби, девчонки и перебирали картофель. Поддатые студенты, пошатываясь, проследовали мимо и направились к длинному сараю с шиферной крышей. Это был свинарник. В нос ударил тошнотворный запах. Внутри в клетях находились визжащие свиньи разных размеров. Парни никогда в своей жизни не видели такого количества свиней, собранных вместе. Посередине сарая между клетями, под самым потолком от одного конца до другого, был прикреплён рельс. У противоположной двери на рельсе висела вагонетка. Дальше, за дверью, рельс продолжался ещё на двадцать метров и крепился к перекладинам, прибитым к столбам. На конце рельса стоял фиксатор из толстого провода. Внизу лежали кучи зловонного дерьма. Студенты догадались, что это и есть малая механизация уборки свинячьих испражнений. Задпхаев решительно подошел к вагонетке.
- Сейчас будем проводить испытание, как это работает, - он залез в вагонетку и сел на дно. – Давай, Птенчик, толкай.
Сеня толкнул вагонетку, она проехала пару метров и стала. Фуршет разогнал висячее корыто посильнее, в результате Вадик с грохотом доехал до дверей.
- Клёвая колымага. Давай, Сэмэн, обратно.
Сеня доставил вагонетку в противоположный конец сарая и предложил забраться в неё Ржавому. Затем начал толкать средство малой механизации. Свиньи завизжали, а Вадик, сверкая очками и перекрывая этот визг, крикнул:
- Давай, Птенчик, давай! Поднажми!
Сеня, топоча ногами по бетонному полу, поднажал. Вагонетка пулей вылетела из свинарника, пролетела открытое пространство и, сорвав фиксатор, упала в кучу дерьма. Задпхаев и Педро по инерции вывалились из вагонетки и упали рядом. Двухметровый Фуршет схватился за живот и сломался пополам от смеха, глядя, как друганы на четвереньках выползают из свинячьего навоза. При падении у Вадика слетели очки и он, близоруко щурясь и шаря руками в жиже, пополз обратно.
Лёха Гиря, забрав кузяевскую группу сортировальщиц, возвращался в лагерь. У развилки на обочине стояли трое студентов и энергично «голосовали», размахивая руками. Лёха остановился и открыл дверь. Троица полезла в автобус, наполняя салон зловонием. Девчонки, округлив глаза и зажав носы, с ужасом смотрели на однокурсников. «Протестанты», громко переругиваясь, разместились на задних сидениях. Вадик в очках без одного стекла во всём обвинял Фуршета.
- Какого хрена ты так раскочегарил это корыто?
- Ты сам кричал, «поднажми», - передразнивая Задпхаева, вяло отбивался Сеня.
- Котлы, мои котлы! - вдруг завопил молдаванин.
- Что ты орёшь, причём тут твои котлы?
- Котлы, время не показывают! – Педро тыкал пальцем в часы.
- Как они будут показывать, если в них стрелок нет, - резонно заметил Сеня, внимательно рассматривая бывшие свои часы без стекла и стрелок.
- Ты же говорил, что они противоударные, - накинулся Педро на Вадика.
- Совершенно верно, говорил. Но их же не проверяли на прочность в таких экстремальных условиях, в каких мы с тобой оказались, - мотивированно парировал Задпхаев.
По приезде в лагерь, Вадик с Ржавым отправились в душ, дабы помыться и постирать зловонную одежду. В одной из четырёх кабинок кто-то был. Вадик быстро разделся и направился в соседнюю кабину, предвкушая предстоящее блаженство. В это время дверца распахнулась и в проёме возникла огромная розовая фигура. Большие, размером с тыкву груди, уперлись Вадику в лицо.
Саня Царёв сидел в кочегарке и бренчал на гитаре, разучивая песню Высоцкого «Банька по белому». Вдруг, за стенкой в женской душевой послышались громкие крики, ругательства и грохот тазов. Выбежав на улицу, Саня увидел нечто невообразимое. Из раскрытой двери в абсолютно голом виде кубарем вылетел толстячок Задпхаев, а следом за ним рыжий молдаванин Педро. Довершая картину, в дверях показалась нагая, как нимфа, главбух Безмеркина. Она выбросила на улицу одежду сидящих в грязи «протестантов» и, грозя им мощным кулаком, закричала:
- Извращенцы, козлы вонючие, сегодня же получите по полной на штабе.
Увидев Царёва, Маша прикрыла груди рукой и призвала его в свидетели:
- Саня, подтвердишь, что эти пьяные придурки, мало того, что залезли в женскую душевую, так ещё обматерили меня. И навоняли так, что теперь в душ не войдёшь без противогаза.
После ужина в штабе заслушали «дело» «протестантов». Сначала выступила Маша Безмеркина и доложила о неподобающем поведении комсомольцев Стапфаева и Бордеяну, вломившихся в пьяном виде в женскую
душевую. Затем полевой командир Айгуль Бабаева поведала о том, что вследствие неадекватности и грубого нарушения техники безопасности, студентов Стапфаева, Бордеяну и Фурша пришлось отстранить от работы. А также о том, что после этого вышеозначенные студенты поднялись на горку, где оголили зады и громко пели «Интернационал». Кстати, самих обвиняемых из-за их несоответствия гигиеническим нормам, на штабе не было. Райзенберг слушал, не веря своим ушам. Он жевал губами, пожимал плечами, и время от времени разводил руки в стороны. Наконец, доцент, видимо приняв какое-то решение, заговорил:
- Товарищи командиры! Это уже, понимаете, не просто грубое нарушение распорядка. Это – идеологическая диверсия. Такое поведение этих отщепенцев несовместимо с пребыванием в рядах нашего славного, понимаете, комсомола. Их надо гнать поганой метлой из комсомольской организации и института. Вот значит. Завтра проработаем этих дибэлов на линейке, на комсомольском и профсоюзном собраниях. Это, Кляев и Васев, по вашей линии. А потом выкинем из лагеря и отправим в Москву.
Арон Михайлович Райзенберг впервые за два «картофельных» сезона оказался в таком архи сложном положении. С одной стороны, подобные идиотские выходки, конечно, нельзя оставлять без последствий. Ладно, выпили там, душ перепутали, но распевать с голой жопой Интернационал – это уже ни в какие, понимаете, ворота. Тут даже комиссар, организовавший групповую пьянку в отсутствие командира, сравниться не может. Само собой, нужно принять меры и доложить по возвращении в институт, куда следует. С другой стороны, раздувать эту историю совсем не выгодно. И для собственной репутации, и для репутации тех, кто повыше. Вот взять, хотя бы этого молдаванина. Поступил в институт по целевому набору, в рамках программы подготовки национальных кадров, собственной, понимаете, интеллигенции. Попробуй, тронь такого. А этот рыжий прощелыга ещё успел закрутить роман с дочкой первого секретаря Волоколамского горкома. И, похоже, там всё серьёзно. Эта девица, ни рыба, ни мясо, сама в прошлом году поступала по отдельному «ректорскому», так сказать, списку. Сам же её в этот список и включил. Да и этот, толстый Задпхаев, не с бухты барахты попал в институт. Скорее всего, тоже по «ректорскому» списку. Ко всему, и с женой история, непонятно, чем ещё закончится. Угораздило же её вляпаться по самые уши с иностранцами. Нет, нет, нужно сделать так, чтобы и овцы оказались целыми и волки, понимаете, сытыми.
После линейки доцент пригласил Саню Царёва прогуляться и изложил ему диспозицию: не наказать идеологических «диверсантов» недопустимо, но и применять к ним крайние меры невозможно. Следовательно, нужно найти золотую середину.
- Пропесочим их завтра на комсомольском собрании, как следует, размажем, понимаешь, по стенке. А потом, после разборки тебе надо выступить с предложением взять всех троих на поруки отряда. А вообще, бери пример с этого ржавого молдаванина, как и кого правильно греть нужно.
О романе Борделяна с дочкой Волоколамского секретаря горкома Нэлькой Чабаковой знал весь отряд. Отношение к этому было разное. Кто-то посмеивался, ибо смотрелись они рядом как-то странновато. Высокая, полная , чернявая, не блистающая красотой, но шебутная Нэлька и тощий, среднего роста, рыжий, как мухомор и всегда угрюмый Педро. Кто-то рассуждал: что поделаешь, любовь зла… Были и такие, кто считал, что Ржавый сделал очень грамотный выбор. Номенклатурный Нэлькин папа не даст пропасть в этой жизни. Видно, именно на это и намекал Сане доцент. О многих вещах он не намекал, а говорил открытым текстом. Например, о том, что ему в обязательном порядке нужно вступить в партию. «Партбилет, - учил Арон Михайлович, - это пропуск наверх, обязательное условие получения, понимаешь, хорошей должности. Без него карьеры не сделаешь. Сейчас, после съезда, стать в институте членом партии стало сложнее. Квоты для интеллигенции снизили. Теперь выделяется одно место в год на весь институт. Но ты старайся, биография у тебя правильная, вот значит, надо хорошо учиться, заниматься общественной работой и наукой. Будешь ездить со мной в совхоз, и я тебе помогу. Характеристики, грамоты, начальству шепну про тебя. Рекомендацию, если понадобится, дам».
На следующий день Клясевы провели в клубе совместное комсомольско-профсоюзное собрание отряда. В президиуме сидели Кляев, Васев, Маша Меркина и секретарь штаба Анечка Буркина. Вадик Задпхаев, Сеня Фуршет и Педро Ржавый, понуро стояли перед сценой лицом к залу. Они мучились похмельем и неопределённостью своего положения. Краснощёкий Вова Кляев изложил суть вопроса и попросил комсомольцев высказываться. С обвинительными речами выступили Айгуль Бабаева, главбух Безмеркина, профорг Васев и комсорг первой бригады Нина Кулебяка. Они клеймили позором зарвавшихся отщепенцев и высказывались за исключение всех троих из комсомола. Потом встал Царёв и выступил в защиту обвиняемых, делая упор на безупречную и высокопроизводительную работу студентов в течение всего сезона, на их товарищескую взаимопомощь и активное участие в культурно-массовой работе.
- Хотя, конечно, нельзя оставить без внимания такое их безответственное поведение. Я предлагаю взять наших товарищей, допустивших ошибки, на поруки отряда и объявить им строгий выговор без занесения в учетную карточку.
Зал встретил предложение Царёва аплодисментами. Горячо защищала троицу и бригадир Нэля Чабакова, дочь секретаря Волоколамского горкома. После этого прошло голосование, и Санино предложение было принято большинством. Против голосовали Маша Безмеркина и Нина Кулебяка. Кляев, Васев и Айгуль Бабаева воздержались. До принятия окончательного решения штабом трое «отщепенцев» на работу в поле не поехали, но чтобы не болтаться без дела, их отправили на хоздвор в распоряжение директора теплопункта Маркова колоть дрова и возить уголь в кочегарку. Вечером на заседании штаба Райзенберг утвердил решение, принятое комсомольцами. На линейке почти всё повторилось сначала. Сидящие в телогрейках полусонные студентки, в первом ряду – командный состав. Понурые идеологические «диверсанты», стоящие у сцены. На сцене – доцент Райзенберг в бежевом плаще и кожаной фуражке. Минут сорок Арон Михайлович разносил провинившихся студентов, а в конце речи зачитал решение, принятое на комсомольско-профсоюзном собрании и утверждённое штабом отряда. Утром всех троих отправили в Ильинское отделение восстанавливать раскуроченную в свинарнике линию механизированной уборки нечистот.