Написать меня этот материал невольно сподвиг мой земляк, виртуальный друг на сайте «Одноклассники» Павел Шендерович из Хабаровска. Примерно одного со мной возраста, пенсионер, он занимается тем, что ищет в Интернете уникальные фотографии родного города и размещает их на своей странице в «Одноклассниках», сопровождая комментариями. И весьма часто среди этих фотографий бывают фотографии промышленных предприятий, которых довольно много существовало на территории города. Там даже один район так и назывался – Индустриальный. Теперь же эти предприятия стоят и постепенно разрушаются, а в некоторых пустующих цехах открывают магазины, развлекательные центры и т.д. И Павел почем зря ругает нынешнюю власть за такую бесхозяйственность. Мол, надо сделать так, чтобы все когда-то построенные предприятия выпускали продукцию. Я не спорю с Павлом на этом сайте, знаю, что это бесполезно. Во-первых, мы люди с уже устоявшимся взглядами, которых весьма трудно в чем-то переубедить. Во-вторых, даже если кто из нас и изменит свой взгляд на проблему, то никогда публично в этом не признается.
Я не раз бывал за границей в командировках. Но я врач по профессии, и ездил знакомиться с принципами оказания медицинской помощи за рубежом, с новым оборудованием и лекарственными средствами. Но однажды моя поездка в Японию сопровождалась длительными разговорами с нашим переводчиком. Это русский инженер, хорошо знающий японский язык, и его пригласили выступать перед студентами одного японского университета. А на время приезда нашей официальной делегации в префектуру Аомори попросили нам переводить. В это время в «демократической» России вовсю бушевали ельцинские «реформы», дикий «рынок», непонятные цены на товары, галопирующая инфляция и полный развал народного хозяйства. Поэтому волей неволей мы в наших разговорах коснулись и этой темы.
Я по-дилетантски стал рассуждать о рентабельности, чтобы определить стоимость производства и потом выйти на цену товара на рынке. Это была моя вторая поездка в Японию, и я знал, что покупать там с какой-то выгодой для себя можно лишь два вида бытовой техники – цветные телевизоры и видеомагнитофоны, потому что они отсутствовали в России, и подержанные автомобили. Никакой ширпотреб в виде кофточек, джинсов и другой дребедени не стоит, получается очень дорого. Но мой собеседник остановил мои рассуждения, сказав, что для Японии все это мало актуально.
Он объяснил, что в Японии весьма высокий уровень заработной платы, и все цены на большинство товаров устанавливаются расчетным путем. Рассчитывают, сколько зарабатывает средняя японская семья. Сколько денег она тратит на питание и приобретение одежды, сколько на развлечения и т.д. Японцы знают, что семья не так часто покупает бытовую технику, автомобили, так как качество товаров очень высокое. Но техника имеет свойство морально устаревать. И какая-то часть японских семей сдает свои устаревшие автомобили или телевизоры в салоны, берут новые с определенной доплатой, а б/у попадают на вторичный рынок, и их покупают молодые люди с небольшими доходами.
Исходя из этих расчетов и устанавливаются торговые цены на те или иные товары. Часто японцы платят лишние деньги за престижную, раскрученную рекламой марку, или за покупку в престижном месте. Например, в центре Токио «Гинзе» товар может стоить двое дороже, чем на окраине города. Причем одинакового качества. Товары, произведенные в Японии, стоят дороже, чем такие же, произведения где-нибудь на Тайване или Юго-Восточной Азии. Такие же высокие цены есть и в большинстве богатых европейских стран, куда я ездил. Все зависит от средней заработной платы местного населения.
Но я немного отвлекся от обсуждаемой темы – пустующих цехов многих заводов, закрытия новых производств, сетований Павла на этот факт в жизни Хабаровска. Добавлю, не только в этом городе, но и на Дальнем Востоке и по всей России. Не секрет, что многие виды продукции, выпускаемые в Советском Союзе, не отличались высоким качеством и к тому же имели высокую цену. Почему так получилось, я уже писать вот в этих статьях. http://www.proza.ru/2018/05/16/828, http://www.proza.ru/2018/05/17/499.
По моему разумению, чтобы приступать к какому-то производству, надо иметь бизнес-план. Т.е. знать, будет ли товар востребован на рынке. Ведь главное не произвести его, а реализовать с выгодой для себя. Какое количество товара можно реализовать, через какие розничные точки, сколько потребуется на транспортные издержки, и т.д. и т.п. Все мы помним, что в Советском Союзе все заводы и фабрики работали, работали и колхозы с совхозами, а дефицит существовал. Я сейчас все, или почти все, стоят, а товара в магазинах завались. Почему так? Да просто есть один дефицит – денег у населения, не считая немногочисленных богатых и среднего уровня дохода людей.
Недавно к нам в гости приезжала семья. Жена была школьной подругой моей жены, а с её мужем мы впервые увиделись. Пока дамы обсуждали свои секреты, мы разговорились. Я отличаюсь коммуникабельностью и в принципе могу найти тему для разговора с любым человеком. Заговорили мы и на тему неработающих в России заводов и фабрик. И мой собеседник поведал такую историю. Свою личную, пережитую, и, как я понял, оставившую в его памяти особый след. Дальше рассказ пойдет от его имени, как он мне запомнился.
Я часто вспоминаю этот случай, бывая на территории заводов советского времени. В лучшем случае там работает часть цехов, а остальные используются как склады или малобюджетные офисы. Глядя на заброшенные исполинские механизмы, поневоле чувствуешь себя космонавтом, оказавшимся на планете, где остались следы высокоразвитой цивилизации.
Что делали эти аппараты, механизмы и машины? Найдется ли в городе хоть один человек, который помнит, как этой техникой пользоваться. Когда мы все же займемся реиндустриализацией России, будет ли нам кому задавать вопросы? Или мы всего лишь беспомощные потомки Атлантов, мало что знающие, умеющие и могущие?
Корпоративная память бывает двух видов: люди и документация. Люди помнят, как вещи работают, и знают, почему. Иногда они записывают эту информацию куда-нибудь и хранят свои записи где-нибудь. Это называется «документация». Корпоративная амнезия действует точно так же: люди уходят, и документация исчезает, гниёт или просто забывается.
Я провёл несколько десятилетий, работая в большой нефтехимической компании. В начале 1980-х мы спроектировали и построили завод, который переделывает одни углеводороды в другие углеводороды. За следующие 30 лет корпоративная память об этом заводе ослабла. Да, завод всё ещё работает и приносит фирме деньги; техобслуживание производится, и высокомудрые специалисты знают, что им надо подёргать и куда пнуть, чтобы завод продолжил работать.
Но компания абсолютно забыла, как этот завод работает. Это произошло по вине нескольких факторов:
Спад в нефтехимической промышленности в 1980-х и 1990-х заставил нас прекратить принимать на работу новых людей. В конце 1990-х, в нашей группе работали ребята в возрасте младше 35 или старше 55 — с очень редкими исключениями.
Мы потихоньку перешли на проектирование с помощью компьютерных систем.
Из-за корпоративных реорганизаций нам пришлось физически переезжать всем офисом с места на место.
Корпоративное слияние несколькими годами позже полностью растворило нашу фирму в более крупной, вызвав глобальную перестройку отделов и перетасовку кадров.
В начале 2000-х я и несколько моих коллег вышли на пенсию.
В конце 2000-х компания вспомнила о заводе и подумала, что было бы неплохо сделать с ним что-нибудь. Скажем, увеличить производство. К примеру, можно найти узкое место в производственном процессе и улучшить его, — технология-то эти 30 лет не стояла на месте, — и, может быть, пристроить ещё один цех.
И тут компания со всего маху впечатывается в кирпичную стену. Как этот завод был построен? Почему он был построен именно так, а не иначе? Как именно он работает? Для чего нужен чан А, зачем цеха Б и В соединены трубопроводом, почему трубопровод имеет диаметр именно Г, а не Д?
Корпоративная амнезия в действии. Гигантские машины, построенные инопланетянами с помощью их инопланетной технологии, чавкают, как заведённые, выдавая на-гора груды полимеров. Компания примерно представляет себе, как обслуживать эти машины, но понятия не имеет, что за удивительное волшебство творится внутри, и ни у кого нет ни малейшего представления о том, как они создавались. В общем, народ даже не уверен, что именно надо искать, и не знает, с какой стороны следует распутывать этот клубок.
Отыскиваются ребята, которые во время строительства этого завода уже работали в фирме. Теперь они занимают высокие должности и сидят в отдельных, кондиционированных кабинетах. Им дают задание найти документацию по означенному заводу. Это уже не корпоративная память, это больше похоже на индустриальную археологию. Никто не знает, какая документация по этому заводу существует, существует ли она вообще, и если да, то в каком виде она хранится, в каких форматах, что она в себя включает и где она лежит физически. Завод проектировался проектной группой, которой больше нет, в компании, которая с тех пор была поглощена, в офисе, который был закрыт, используя методы до-компьютерной эпохи, которые больше не применяются.
Ребята вспоминают детство с обязательным копошением в грязи, закатывают рукава дорогих пиджаков и принимаются за работу.
Первый шаг поисков очевиден: нужно узнать, как называется завод, о котором идёт речь. Оказывается, что рабочие называют место своей работы названием, производным от названия города, в котором он расположен, — и это единственный логичный момент во всей истории. Официально завод называется совсем иначе. Более того, когда его проектировали, у него было другое официальное название, а фирма, взявшая подряд на его строительство, обозвала его по-своему, но тоже вполне официально. В документах свободно и вперемешку используются все четыре названия.
В 1998 году, в рамках программы по улучшению документооборота, заводу был присвоен уникальный идентификационный номер. Этим номером должны были помечаться все документы, касающиеся завода. В 2001 году, в рамках перехода на электронный документооборот, заводу был присвоен ещё один уникальный идентификационный номер, но уже другой. Неизвестно, какая именно система документооборота применялась в момент создания каждого отдельного документа; вдобавок, в документах то тут, то там упоминаются ссылки на ещё какие-то системы документооборота, о которых вообще нет никаких сведений. Более того, исходя из документов, невозможно сказать, является ли идентификатор, упомянутый в документе, идентификатором этого завода согласно инструкциям 1998 года, или идентификатором какого-то другого завода согласно инструкциям 2001 года — и наоборот.
В документах, использующих идентификатор 1998 года, постоянно мелькает указание на какой-то архив. Бумажный. Проблема в том, что, судя по адресу, он был расположен в здании, снесённом задолго до 1998 года. Это в какой-то степени объясняет, почему единственные документы, хранящиеся в цифровом виде, касаются техподдержки завода, а не его проектирования и разработки.
Методом повального телефонного обзвона удалось найти древний сохранённый бэкап сервера электронной почты. Оттуда удалось выгрести какое-то количество электронных писем от людей из отдела разработки. В подписях этих электронных писем сохранился физический адрес. Там удалось найти информацию о библиотеке отдела разработки — бумажной, бумажной библиотеке! — которая, хвала богам, не пострадала во время всех перетасовок, а просто потерялась. Эту библиотеку нашли. В ней обнаружилось сколько-то документации о производстве полимеров, и даже копии некоторых инженерных чертежей завода, сделанных ради удобства отдела разработки. Огромные листы синей кальки и гигантские, пыльные, траченные плесенью скоросшиватели с выцветшими записями. На записях и кальках стоят печати, удостоверяющие, что с этих документов была снята цифровая копия; никто не знает, где эта цифровая копия сейчас.
Расшифровка документации
Ребята из отдельных кабинетов притаскивают груду расползающихся скоросшивателей, указывают на них инженерам и говорят: «Фас!» Инженеры пытаются найти «бутылочное горлышко». Получается плохо. Во-первых, документация далеко не полная, и документы сохранились не целиком, а во-вторых, она словно написана китайскими иероглифами. То есть несколько непонятна. Менеджер шутит о необходимости ввести в программу обучения курс «Инженерная археология», где студентов будут учить понимать технологический процесс, исходя из хреново сохранившихся документов тридцатилетней давности.
Инженеры не отчаиваются. Они находят древние учебники и, фактически, учатся заново, становясь инженерами образца 1980 года. Примерно так же действуют извращенцы, развлекающиеся электроникой с радиолампами: поскольку никто не возьмётся чинить такое убожество, им приходится учиться самостоятельно.
Некоторые из методик и форм записи привычны, некоторые давно устарели. Даже там, где официально ничего не изменилось, всё равно изменилось многое, потому что изменился сам критерий того, что необходимо задокументировать, а что можно не записывать, потому что каждый образованный человек будет это знать.
Было бы неплохо, чтобы эти инженеры в конце концов написали большую красивую книгу под названием «Что этот проклятый завод делает и как он работает». Такие книги нередко пишутся в наши дни, но не инженерами, а археологами.
В какой-то момент один из менеджеров этой компании вышел на моего бывшего коллегу, который поддерживал со мной приятельские отношения. Это позволило компании обратиться к нам с предложением: не будем ли мы так любезны потратить немного нашего времени, чтобы проконсультировать компанию об этом чёртовом заводе? За адекватную плату, разумеется. «Адекватная плата» была в несколько раз выше моей прошлой зарплаты, а работа казалась интересной, поэтому я согласился.
Таким образом, я оказался нанятым компанией, чтобы объяснить ей, как её завод работает.
Я напрягся и припомнил некоторые детали тридцатилетней давности. Часть инженерных практик, применённых при проектировании этого завода, будь он неладен, я же сам и разработал. Более того, я имел представление о том, что является важным, а что нет, и как детали стыкуются друг с другом.
Примерно настолько же важным оказалось то, что у меня было немного документации. Нелегально.
Когда я ещё работал на фирму, нам приходилось часто переезжать из офиса в офис, и документы терялись. Иногда не было другого выбора, кроме как сидеть и ждать целыми днями, пока кто-нибудь с доступом пришлёт нужную бумажку, а для этого надо было ещё отследить нужную библиотеку и нужного человека. Параноики, заведующие службой безопасности компании, разработали драконовские правила доступа к секретной информации, то есть вообще ко всему, касающемуся полимеров, и это зверски осложнило жизнь при посещении офисов подрядчиков.
Поэтому мы разработали собственную практику под названием «не спрашивай, и нам не придётся врать». Мы делали частные копии документов и таскали их с собой. Инженеры вообще ненавидят сидеть и маяться бездельем, а наличие документации позволяло нам быстро приступить к работе. Это также позволяло нам сдавать проекты во-время, вместо того, чтобы объяснять, что мы не могли работать, потому что ждали факса с нужной информацией.
Моей задачей теперь было тайно вернуть документы фирме. Я был бы рад просто прийти в офис и отдать их клерку, но поступить так было нельзя. Эти документы де-юре были у компании, и даже в электронном виде, а у меня их де-юре не было и быть не могло. На самом деле, разумеется, всё было наоборот. Но компания просто не могла принять свои документы, которые у неё есть, от человека, у которого их нет.
Вместо этого, мы контрабандно пронесли их на территорию и тайно подбросили документы в корпоративный архив. В бумажном виде. Во время следующей инвентаризации контролёр, может быть, обнаружит документы без идентификационных номеров, внесёт их в базу документов и озаботится снятием электронной копии. Я очень надеюсь, что это в самом деле будет именно так, потому что вряд ли проживу ещё 30 лет, чтобы контрабандой пронести их в компанию снова.
А, ещё одна деталь. Я же нанятый внешний консультант-контрактник, помните? Мне по статусу не положено знать корпоративные секреты. Служба безопасности должна знать о движении секретной информации и предотвращать её попадание ко всяким пришлым. Проблема в том, что у них нет ни малейшего представления о секретах, а у меня есть. Более того, я их изобрёл, и патенты были выданы на моё имя. Тем не менее, мне нужно очень тайно и секретно пронести эти данные в фирму, чтобы служба безопасности о них узнала и смогла доблестно предотвратить мой доступ к этим тайнам.
Мы часто слышим о промышленном шпионаже. Я был бы рад почитать исследования явления обратного промышленного шпионажа, — когда компании забывают собственные секреты, и работники должны тайно, нелегально вернуть их. Я уверен, что это происходит значительно чаще, чем вы думаете.
Проблема имеет решение?
Я не знаю, в чём заключается мораль истории.
Может быть, лучшая организация документооборота решила бы часть этих проблем. С другой стороны, именно попытки улучшить организацию документооборота и послужили причиной части этих проблем, так что надо быть внимательным. Было бы здорово, если бы сохранились библиотеки отделов. Мы решили задачу только потому, что сумели найти одну из них.
С сохранением знаний о технике и о делении на важное и неважное ещё хуже. Видимо, лучшим способом будет держать в фирме людей разных возрастов, без особых возрастных разрывов, чтобы отделы не оказались обезглавленными, когда старшее поколение уйдёт на пенсию.
Но, возможно, инженерная археология всегда будет существовать. Вон, в Нью-Йорке собираются перестраивать пригороды. А это уходящие за горизонт ряды заводов, построенных кроманьонцами, оставившими после себя только обрывки карт и диаграмм.
Вот такими сведениями поделился мой собеседник. Я мало что знаю о промышленном производстве, не разбираюсь в чертежах, но я делал вид, что внимательно слушаю, временами поддакивал, о чем-то сетовал, в общем, мой собеседник не чувствовал, что его монолог уходит в пустоту. А теперь, когда я поделился с вами этим рассуждениями, вы поняли, что не всегда пустующие цеха отдельных предприятий – это злой умысел «младореформаторов» типа Егора Гайдара, и безразличие местных губернаторов или бывших «красных» директоров. Бывают и другие причины, почему перестают выпускать продукцию те или иные предприятия. Например, бывший завод «Дальдизель», а до этого «Арсенал» в Хабаровске, построенный при Царе-горохе, или другой хабаровский гигант – «Дальэнергомаш», выпускающий в советское время энергетические турбины и т.д., в которых сейчас нет потребности. Если уж «Дженерал Электрик» в США потерял почти 30% капитализации за год, или заводы Форда закрываются, что уж тут говорить о хабаровских предприятиях.
В середине 90-х годов я приехал на свою малую родину, в поселок Херпучи, где больше 120 лет добывалось золото, здесь существовал самый большой в Хабаровском крае прииск, добывающий в особо удачливые года до 1,7 тонны драгоценного металла. Но в тот мой приезд прииск закрылся, некоторые здания приискового управления сгорели. Мне рассказали мои земляки, что горели не только здания, но и уникальные данные многочисленных геологоразведывательных экспедиций с картами залежей золота. Почему-то они оказались в те «лихие 90-е годы» никому не нужны. В те годы искусственно занизили цену золота на мировых рынках, и его добыча стала нерентабельной. А когда в начале 21 века цены на золото скакнули вверх, и добыча стала рентабельной, восстановить карту пригодных для добычи золота месторождений уже было невозможно. И это я узнал от своих земляков, проживающих в тех местах.
Почему я написал этот материал? Честно сказать, даже не знаю, наверное, что не все так просто в экономике, особенно когда идет глобализация, и в мире перепроизводство многих товаров, рынки сбыта расписаны среди могущественных корпораций, и наша страна в числе последних в очереди. Мы может что-то производить, но вот кому будем сбывать? Или опять на склад, тратить ресурсы, а прибыли никакой не получать? При социалистическом строе были совершенно другие принципы ценообразования, главное было – обеспечить народ всем необходимым, в том числе рабочими местами, а прибыль была далеко не на самой важной статьей в расчетах цены товара. А сейчас другие времена, и совершенно другой строй в России, где простой человек на последнем месте. О нем вспоминают, когда надо «запудрить мозги» электорату в предверии очередных выборов.