Холодный колючий ветер рывками бросал дождь со льдинками и снегом в лицо, заставляя пригнуться ещё ниже под тяжело нависшими облаками. Высокие стойкие берёзы низко кланялись ветру и с холодным звонким стуком скидывали наледь с хрупких веток. Раскисшая каша из мокрого грязного снега, льда, воды на дороге сильно затрудняла и так нелёгкий путь.
«Вот и всё, вот и всё…» – одна лишь мысль стучала молоточком в голове. Всего одна мысль и мучительная боль в окаменевшем сердце и онемевшей душе.
Чёрная вывороченная комьями земля из вырытой могилы. «Вот и всё», – гроб на стропах медленно двинулся вниз. Страх, чтобы не уронили. Зачем-то подняли. Оказалось, не той стороной опускали. Ветер непогодой разрывает воздух, мешает дышать. Мокрый снег с ледяным дождём даже в радость – освежает лицо, что пылает от горя и невыплаканных слёз. Слёз, что копились в душе много-много лет, слёз, которые волей и разумом загоняла во внутрь такие же долгие годы.
Рвущий вселенную моей жизни удар брошенной земли на крышку гроба. Вот и всё… Не осталось даже доброй памяти…
На высокой берёзе громко и противно каркнула ворона. Стало страшно.
– Господи, почему она даже умереть не смогла в погожий день? Своей смертью она вновь сорвала планы и опять разрушила мою жизнь, – тихо говорю брату.
– Смерть не бывает вовремя, держись. Скоро всё закончится.
– Это никогда не закончится. Я знаю, что ЭТО никогда не прекратится. Не пройдёт боль, обида, страх, не закончится нелюбовь, ведь она вросла в меня. Этому придёт конец тогда, когда меня также будут закапывать, – жалуюсь единственному родному человеку. Брат обнимает меня и глубоко вздыхает… Ему тоже нелегко…
Кладбищенские рабочие утрамбовывали холмик из мёрзлой земли со снегом. Они с силой били по нему лопатой, и я вздрагивала от каждого удара. Захотелось крикнуть: «Ей же больно! Там лежит моя мать. А вы её... лопатой…»
Сердце превратилось в камень. Но съёжившийся твёрдый комочек всё-таки продолжал громко стучать, периодически сбиваясь с ритма и норовил выпрыгнуть, разорвав грудь. Сердце – камень.
Вспомнился камешек, по форме и размеру с яичко и такой же гладкий.
– Смотри, – улыбается мама, – какой удивительный! – Она много, как всегда, говорит и торжественно мне его дарит...
И я вожу его с собой всю свою жизнь и, случайно наталкиваясь в шкафу, беру в ладони, пытаясь вспомнить мамину улыбку. Редко получается и, согрев его руками, думаю, что эта маленькая толика маминого тепла мне.
Больше у меня нет её подарков. Она всю жизнь была до неприличия скупа.
***
– Я в отель, – говорю брату, – он сочувственно гладит меня по плечу и, не найдя слов утешения, кивает головой. Брат понимает меня, и я благодарна ему за это.
Только в номере почувствовала, насколько промокла и замёрзла. Встала под горячий душ. «Вот и всё, вот и всё… всё…» – комок в горле перекрыл дыхание, в груди душевная боль взорвалась плачем, который вырвался с криком рыданий. Слабость подкосила ноги и я, лёжа на холодной плитке пола, пыталась заткнуть рот кулаком, чтобы истеричными воплями не напугать персонал отеля. Мамы больше нет… Сегодня, закопав в землю её бренные останки, похоронили мои надежды на её любовь и понимание… Всё… ничего не было и ничего уже не будет… Мамы не было… и не будет… Слёзы, невыплаканные долгими годами, силой загнанные и спрятанные глубоко в душе, потоками горных рек выливались с сердечной болью на свободу и не приносили облегчение.
С трудом добралась до аптечки, что давно уже заменила мне косметичку и приняла все, заранее предусмотренные, успокоительные препараты. Немного отпустило.
Встала у тёмного окна. Мне всегда это нравилось. Успокаивало, дарило надежду и мечты, в которых я проводила жизнь. Возможно, мне они её и продлевали. Когда тихо и темно, мир казался большим, добрым и тайны тёмных улиц, фонарей, чужих горящих окон, одиноких прохожих поглощали мою душу и наполняли любовью, которую я себе придумывала. Любовью, которая была мне заказана по рождению.
Почему-то вспомнилось, как смотрела из чужих подъездов в окно нашей квартиры, где на кухне в то время жарили картошку. Мама всегда очень любила жареную картошку. Меня, как это часто случалось, в очередной раз выгнали из дома. Осень, непогода. За тонкой тюлевой занавеской вижу, как садятся за стол мать с отцом и брат. Чувствую вкус поджаренной корочки, сала и представляю с каким удовольствием, причмокивая, отец собирает кусочком хлеба поджарки и оставшийся жир на сковороде. Я очень хочу есть. Душит обида и чувство ненужности уничтожает меня. Я – никто. Где-то наверху хлопает дверь, спускаюсь бегом по лестнице, кажется, что все догадываются, какое я ничтожество. Осуждают, обвиняют и мне так не хочется жить…
Припудрившись, спустилась в бар. «Вам плохо, нужна помощь?» – волнуется бармен. Прошу включить музыку, не могу оставаться в тишине и одиночестве.
Заказываю кофе. Мне абсолютно безразлично моё здоровье и моя жизнь в целом. После горсти успокоительных таблеток медленно смакую кофе с коньяком. Скоро женский праздник. В этом году он мне сулил, если это было возможно, счастье. Оказалось, что невозможно. Были собраны чемоданы, когда брат сообщил о смерти матери. Вместо Рима я полетела на похороны.
Вспомнила первую любовь. Тоже не состоялась. Долгие годы терзалось сердце непониманием за что. За что он меня бросил? Почему не написал? Узнала спустя много лет. Случайно нашла у матери несколько писем, что он, оказывается, писал, уехав далеко на границу. Писал о любви, встрече… Он тоже ждал… Но она так решила. «Он тебе не пара», – и, как всегда долго, обвиняя и оскорбляя, объясняла почему.
Ни музыка, ни кофе, ни коньяк – ничто сегодня не успокаивало. Мысли, вырвавшиеся из плена, устроили адские пляски воспоминаний и жестоко терзали мою душу.
Пытаюсь убедить себя, что всё правильно. Она прожила долгую и счастливую жизнь, испытав в ней радости, которые не достались нам с братом.
«Зато теперь не надо приезжать, бояться позвонить восьмого марта и в день рождения да часами слушать о том, как я испортила ей жизнь и какая я «тварь и сука», – думала, уговаривая себя успокоиться, но сердце тяжёлым камнем билось в груди.
– Зачем ты звонишь? – спрашивала подруга. – Зачем всё это слушаешь?
«Это малое, что я могу ей дать – пусть хоть поговорит, она ведь так это любит», – оправдывалась я, испытывая мучительное всепоглощающее чувство вины.
Это с годами я узнала об эмоциональной тупости, эмоциональной холодности, эмоциональной бедности, про артистичный обман и манипуляции. Узнала о зависти и ревности матери к дочери. С помощью психологов поняла, что её эгоцентризм граничил с психическими отклонениями, до дрожи испугавшись страшного слова "психопат"...
Узнала, но легче не стало. К обиде, взращённой с детства, присоединилась жалость. А ещё всегда был стыд. Стыд за то, что никто не поверит в действительность происходящего кошмара в моей жизни, не обвинив в этом и меня. И загоняла глубоко истинные чувства, надевая маску благополучия и покоя.
Вернувшись из бара и увидев себя в зеркале, с испугом отпрянула: глаза – щёлки на опухшем лице, что на нервной почве покрылось безобразными пятнами.
«Посмотрите, – вспомнился весёлый голос матери, – Тоська у нас пятнистый олень!» И заливается смехом, хвастаясь, как метко она умеет давать прозвища и клички. Это про ненавистные прыщи, которые красными пятнышками поразили моё подростковое лицо. «Да открой лоб, – резким движением тяжёлой крупной ладони убирает чёлку, – прикрыла свои прыщи жирными волосами…»
На разрешение помыть волосы, отвечает категоричным отказом. Значит завтра в школе буду опять стесняться, а может даже и прогуляю. Ведь дети жестоки и частенько мне доставалось за неопрятность, которая от меня не зависела. Подобострастно смеётся отец, глупо улыбается брат и с бьющимся сердцем делаю попытки смеяться и я – «Замарашка», – так дразнили одноклассники...
Продолжаю ощущать на лице тяжёлую материнскую ладонь, которая била сильно и жестоко. «Уйди, – кричит, – уйди. Или убью». Я выбегала в подъезд, часто босиком и убогую зарёванную жалели соседи. Разрешали постоять у них в коридоре. Всё теплее ногам, чем на холодном бетонном полу подъезда. «Не доводи до греха – говорит мать в минуты мира и покоя, – я ведь действительно могу убить. Поэтому, уходи». Непонятный леденящий страх, и я прижимаюсь к ней, чтобы любила, не убила и всячески стараюсь угодить.
Отец трусливо молчал и наверное верил, что я худшая дочь на всей планете.
***
Господи, почему так больно, почему так тяжела потеря человека, который обижал тебя не только больше всех, но и жёстче, зная твои самые уязвимые места? Почему, когда я ждала иногда этого освобождения, дождавшись, мне хочется повернуть всё назад? До боли потребность дарить матери тепло, любовь, помогать, заботиться о ней. И вдруг отчётливо понимаю, несмотря на то, что сама уже давно не девочка – я, как маленький ребёнок, всегда ждала от неё любовь. И, похоронив маму сегодня, поняла, что этого в моей жизни уже не случится. Я не дождусь любви и ласки матери, которую, несмотря ни на что, любила и ждала чуда озарения всю свою жизнь.
Я многое понимала умом, мне подробно объясняли психологи, как вести себя и чего ждать. Вернее, не ждать ничего хорошего. Убеждали, что чем дальше, тем будет хуже. Пытались заставить полюбить ту «маленькую обиженную нелюбимую девочку», что жила во мне и мешала быть счастливой в моей взрослой жизни, большую часть которой я уже прошла. Священники уговаривали простить и молиться. Я всё принимала. Давно простила и понимала, но сердце и разум часто идут параллельно…
Слёзы закончились. Усталость свалила меня под утро и стук в дверь прервал беспокойный сон, в котором я опять ругалась с матерью…
***
Яркое солнце прогоняло хмурый февраль. Текли ручьи и птицы, ликуя, возвещали приближение долгожданной весны.
С трудом пробирались по кладбищенскому бездорожью. Даже здесь, оставшиеся на этом свете, пытались урвать чуточку больше земли, перекрыв оградами все дороги и пути.
На берёзе, рядом с могилой, сидела стая голубей. И опять где-то громко и неприятно каркала ворона. До чего же хотелось прилечь на холмик, обнять его и говорить… говорить… говорить с мамой. Сказать ей, как я её люблю и как буду о ней молиться. Мне вспомнился подаренный камень и ладонь ощутила его тепло.
И Бог с ним, последним женихом в моей жизни, с которым я не полетела в Рим. «Всё равно ведь ничего не получилось бы», – подумала и успокоилась.
Меня всю жизнь раздирали внутренние противоречия: в стремлениях к любви, теплу, вниманию и ласке я всегда боялась эмоциональных и даже физических ударов и предательств. Заложенные в детстве страхи убеждали, что близким доверять нельзя. Именно они бьют больнее всех. В своей скорлупе одиночества мне было спокойно, безопасно и не страшно, что кто-то обидит или предаст.
Зато теперь у меня появилось в жизни очень важное дело – с любовью молиться за упокой души моей беспокойной нездоровой матушки и не бояться, что она отвергнет мою любовь. Я придумаю себе память, покроюсь ею, как бронёй, отпущу невзгоды жизни из заколдованного круга детских страданий и, возможно, стану счастливой. Ведь мне уже никто не расскажет, какая я дрянь.
17.02.2019