Могу ли себя назвать мужчиной, крепко влюбленным в цветы - проще брякнуть очень всегда и закрыть пассажи, но не таков пытливый ум скитальца. К сожалению, в современной песенной практике, да и официальной литературе, цветы, как любовный символ, занимают незаслуженно мало места, а точнее, практически не упоминаются. Спросите, почему, отвечу - их вытеснили бабочки живота.
Где алые розы, белые тюльпаны или дикие орхидеи, на худой конец, ромашки, лютики, эдельвейсы или рододендроны - нигде, ибо сегодняшние настоящие мужчины влюблены в бабочки, бороды, разноцветные татушки, маечки с брутальными надписями и коротенькие штанишки по щиколотку, и в этой любви совершенно нет места полевым цветам типа Chamomilla recutita или Humulus lupulus. Жаль, хотя продолжаю надеяться, остались на свете рыцари в белых одеждах всерьез и надолго влюбленные во все красивое или прекрасное.
Обретя надежду взялся за перо и совсем было сочинил лирическую поэму, как наткнулся на фотографию Моники Беллуччи от 1991 года.
Моника понравилась гораздо больше написанного, поэтому пришлось ее удалить. После чего на душе сделалось скверно и стихи увяли. А там все было про любовь.
Что выхода из чувства нет, за исключением утраты собственно души. Виной чему любовь другая...
Далее автор, анализируя онтологическую возможность наличия двух сходных чувств одновременно, в стихотворной форме приходит к выводу об отсутствии у любви определенно положительной формы. В силу чего вышеназванное чувство не может распределяться по четному количеству предметов.
Нечетная как синус.
Более того, в самой нечетности поэт увидел числа Фибоначчи - 1, 3, 5, 13. Разумеется, за исключением четных членов ( 2, 8 и 34).
Если в гареме иное число, - все нелюбимые. Так устроено настоящее.
В стихах много уделялось красивым описаниям природы чувства и его натурных воплощений.
"Как молнией пронзенный мозг, упав с небес, теряет разум..."
И тело, в стихах нагое, "...выгнуто вовне, наружу, касаясь стенки, ощущает холод, идущий из подвальной глубины, как страх потери обретенной жертвы..."
Не пожалев эпитетов автор приходит к неутешительной резолюции: "Ничто, зов пустоты, простая жертва страсти, плод кроткого ума, все окаймляет праведное чувство, но сущим делает его непослушание разумной власти, порабощенным заживо умом".
Тем не менее поэма заканчивалась на оптимистической ноте. "В той жертве, что сама любовь, вторым рожденьем обретаем себя в уединенности с богиней, в которой нет числа".
Как раз последнее и делает возможным множественность воплощений первого.