В палате никого не было. Лишь в матовом стекле дверей проплыл чей-то мужской силуэт. Это он!!! Этот!!! Ужас липкой волной накрыл Элину и она стала в нём тонуть. Из горла вырвался крик.
В палату вбежала медсестра.
- Голубушка, что с тобой? Болит что?
Поняла, что этот только почудился. Утихла. Хрипло, болело от крика горло, попросила:
- Маша здесь? Вы можете позвать её? Только оставьте дверь открытой.
Прибежала Маша.
- Ты что это? Что с тобой?
- Посиди со мной. Не оставляй. Держи за руку и не давай мне спать! Мне страшно.
- Конечно посижу. - а сама подумала: «Но ведь мне работать надо. Я не только тебе нужна.» - Эля, тебя гложет что-то. Не только твои травмы. Я же вижу - у тебя душа болит. Я права? Ты расскажи мне, и тебе легче станет.
Почувствовала, как рука больной крепко сжала её руку. Элина отвернулась, второй рукой загородившись от Маши. Прошептала:
- Не могу. Мне стыдно.
Замолчала. Маша не стала торопить девушку. Сидела и терпеливо ждала.
- Меня изнасиловали. И я сама виновата. Несколько человек. - Она не смогла во второй раз произнести слово «изнасиловали». Говорила короткими фразами, будто выталкивая их из горла.
- Э-э, девонька. Если кого-то насилуют - виноват насильник, а не жертва. Поверь мне, я, как медсестра, встречалась с девушками и женщинами, которые попали в такую же ситуацию, как и ты. Многие винили себя. Но это не так. Большинство из них смогли оставить в прошлом произошедшее с помощью мам, а иногда и пап, сестёр и просто подруг.
- В том-то и дело, - простонала Элина, - что мне даже поговорить не с кем. Пойми, у меня ни мамы, ни бабушки, ни друга, ни подруги. После случившегося не с кем было поделиться, некому утешить. Я даже днём испытывала липкий страх и одиночество, одиночество, одиночество… Однажды я не выдержала, схватила нож, полоснула по руке, хотела вскрыть вены. Но жажда жизни пересилила. Отшвырнула нож, перебинтовала порез. Зато боль в руке притупила боль в душе, отвлекла от неё.
Я понимала, что если не найду родственную душу, с кем можно поделиться своей болью - сойду с ума. Перебирала в уме всех девочек и мальчиков с которыми познакомилась в университете. Кто-то вернулся к родителям, кто-то уехал вслед за университетом, кого-то загребли в ополчение, кто-то погиб… Нет никого.
Элина вновь надолго замолчала. Лишь из уголков глаз на подушку тихо капали слёзы. Маша протянула ей стопку сложенных квадратиками марлечек:
- Не плачь. На, вытри слёзы.
Девушка благодарно глянула на неё и вновь заговорила:
- Знаешь, как я очутилась возле «Марселя»?
Ещё зимой, у входа в этот ресторан я увидела женщину. Она стояла, курила, держа в одной руке сигарету, а другой обхватив себя за плечи. Поразило, что в такой холод она была без пальто, без тёплого свитера, в тоненькой форме официантки. Она выглядела такой потерянной. Я уже миновала женщину, но что-то будто толкнуло меня: и я вернулась. Спросила, не могу ли чем-нибудь помочь.
Женщину звали Людмила. Её будто прорвало, и она выложила мне, незнакомке, всё, что случилось. У неё убили мужа: распяли на дереве.
Я успокаивала её, обнимала, гладила по лицу, утирала слёзы. Чем я ещё могла помочь?
Когда расставались, Людмила предложила заглядывать к ней в ресторан, в котором хозяином был её отец. Но жизнь закрутила меня, завертела, и я так и не пошла к ней. Больше мы не виделись.
Элина промокнула марлечкой слёзы.
- Когда стало совсем невмоготу, и я уже не могла прорваться сквозь мой кошмар, поняла, что в огромном Донецке, у меня нет ни одного близкого человека, кроме этой, практически незнакомой женщины. Что-то внутри подсказывало, что Людмила выслушает и поймёт мою боль. Научит, как с ней жить. Ведь она сама пережила нечто подобное.
Я уже не так боялась выйти не улицу. АТО кончилось, а значит этот и его подельники смылись из Донецка. Хотя он чудился мне за каждым углом.
И я отправилась к ней.
Дальше ты знаешь. Автомобиль, зима… И будто обрыв киноленты.
Потянулись дни борьбы. Маша прилагала огромные усилия, чтобы заставить Элину умываться, кушать. Та снова замкнулась в себе и не желала разговаривать.