К похоронам съехались почти все, не могло и быть иначе. Любили его в нашем роду. Когда пришли с кладбища, мужики поставили во дворе столы, женщины набросили скатерти и поставили еду, ее они приготовили еще утром. Все сели, мужики наполнили стопки. Первые стопки у нас всегда полные и на свадьбах и на похоронах, так положено, так заведено и не обсуждается. Все стихли, ожидая первого слова. Я посмотрел на Толю, сказал:
- Давай, говори. Ты теперь старший в роду, ты и должен сказать. –
Толя встал, худой, изможденный, давно потерявший смысл своего существования, но на лице еще нет морщин и, если, не видеть его глаз, можно понять, что он совсем еще молод. Он младше брата на год. Не поднимая головы, всматриваясь в глубину, дрожащей в руках стопки Толя тихо почти прошептал:
- Давайте помянем Алексея Павловича… Лешку, - и заплакал.
Махнул стопку во внутрь, опустился на лавку, опустил голову на стол, обхватив ее сверху руками. Мы выпили, стоя, не чокаясь, сели и потянулись ложками к вареному с изюмом рису. Пожевали немного и смолкли, сидели, молчали, вспоминая каждый свое, потом я сказал:
- Ну что же, ребята, пусть земля ему будет пухом.
Мы выпили по второй. Галина, моя двоюродная сестра, заговорила первой:
- За три дня до того, как умереть Алексею Павловичу, мне приснился странный сон. Приснилась его летняя кухня, и она показала на нее, в ней, на табуретке сидит Алексей, а в открытую дверь заходит дядя Саша. В руках у него большая белая миска, в которой горой ярко красные помидоры, он протягивает ее Алексею. И все, весь сон. Вроде ничего такого, только я проснулась с тяжелым чувством необъяснимой тревоги и ожиданием предстоящего несчастья.
Я вздрогнул. Точно такой же сон и мне приснился в ту же ночь, настолько точно, словно мы стояли рядом и вместе смотрели на то, о чем она сейчас рассказала. И думал я, проснувшись, о том же, что и она. Дядя Саша, старший брат Алексея и Толи, старше первого из них лет на шесть, не знаю точно. А всего их было пять братьев и две сестры, мой отец был вторым из братьев, а отец Галины первенец в семье. Всех их уже нет.
Алексея и так все любили, а в последние годы он стал магнитом, притяжением всей нашей большой семьи, и мы стали вспоминать о нем, каждый рассказывал что-то свое. Выпивали и говорили. Толя молча пил со всеми, а потом и вовсе забыл обо всех и стал пить один.
Я помню его в юности, юркий, дерзкий, задиристый, внешне совсем на других не похожий, красавчик. У него даже волосы были другие, тоже черные, как и у всех, но с каким-то синеватым отливом – вороново крыло, - так говорили. Женился по великой любви, родили сына. Было счастье. Сыну еще не исполнилось и пяти лет, когда жена, забрав его с собой, уехала неизвестно куда. Он вернулся с работы в пустой дом, прочел, ждущую его на столе записку – Не ищи нас, я не вернусь. - Он подумал - Очередная странность? - Недавно она отдала проезжей цыганке все золотые украшения, которые у нее были. Пошел искать по поселку, сначала у родных, потом у знакомых, а потом и совсем у всех, никто ничего не мог сказать. Вернулся домой, стал ждать, не выходил, боялся, вдруг она вернется, а его нет. Дом оставался пустым и день, и второй, и третий. Толя начал пить, пить беспробудно и день и ночь, недоумевая - Почему? - Пил неделю за неделей, вся родня ходила за ним, уговаривали, убеждали, забирали водку, он находил другую. Потом сошел с ума, у него начались видения, и он то кричал от страха, то заходился в неестественном безумном хохоте. Скорая увезла его в психушку, там почистили капельницами и успокоили уколами. Вернулся тихий, но упорный, снова принялся за поиски. Начал с полиции, написал заявление, там его порвали и выбросили в мусор:
- Дел у нас нет других, кроме как сбежавших жен искать.
Он не отступился, стал спрашивать всех, кто хоть немного ее знал, не могла она хоть кому-нибудь не обмолвиться. И нашел, кто-то сжалился, и вот он поехал в Крым, имея в кармане заветный точный адрес. Она была замужем, видимо в гражданском браке, в его паспорте второго штампа не было. Ему сказала:
- Люблю его, жить без него не могу, а тебя и видеть не хочу. К сыну не подходи, скажу мужу, тебя убьют.
Толя не поверил, устроился на работу и после работы каждый вечер сидел на скамейке против ее дома. Сначала сломали скамейку, и он просто стоял, но длилось это не долго, однажды подошли трое и молча избили. Потом стали методично избивать каждый день, как только он появлялся на этой улице. Не выдержал, вернулся домой, иногда работал, но чаще пил или лежал в больнице, лечил почки, печень, все, что было внутри, у него болело, отбили аборигены Крыма, не был он там долгожданным гостем. Через несколько лет его приютила какая-то пожилая женщина, стал жить у нее, но жизнь свою не изменил.
Всем нам было его жалко. И мне тоже жалко. Сейчас я смотрел на него, видел, что он сильно опьянел, сказал ему через стол:
- Толя, когда ты наконец-то перестанешь пить? Посмотри на себя. В чем душа держится. Так ведь тоже скоро умрешь, - хотел сказать по-доброму, но, видимо получилось как-то иначе.
Он поднял на меня глаза, посмотрел неожиданно трезвым взглядом, в котором только пугающая пустота, и медленно, отделяя слова, друг от друга, произнес:
- Ладно, Колька, я пойду, - встал и пошел к воротам.
Я крикнул ему вслед:
- Толя, ну ты чего? Не обижайся, - но дверь за ним все равно захлопнулась.
Мне, наверное, и всем, было неприятно, я чувствовал себя виноватым. Подумал, что надо будет зайти к нему, извиниться. А утром мы разъехались.