Н О В О Р О С С И Й С К - М О С К В А. 5 0 - 5 3 годы
(ч а с т ь п е р в а я)
Попозже, когда сестре уже было 8-9 лет, мы пускались с ней
вдвоем в путешествие на Суджукскую косу или к Колдун-горе, недалеко
от которой располагались пороховые склады. И то, и другое было по тем
временам дальним пригородом Новороссийска.
А рядом с городской окраиной, которая тогда называлась
Станичкой, позже Куниковкой, начинались огороды инвалидов.
Что это обозначало никто не знал, но все утверждали, что здесь
растут великолепные помидоры, огурцы, кукуруза и никто это богатство
не стережет.
Быть рядом и не заглянуть в неохраняемый огород, это верх
непрактичности. Но мы, народ сознательный, сорвали всего несколько
штук помидор и огурцов на случай, если захочется пить в дороге.
Разумнее будет набрать как следует, но на обратной дороге.
Тем более, что была уже вторая половина дня и солнце палило
как обычно в Новороссийске в это время.
Ларка устроилась у меня на плечах, держась за мою шею, а
разнообразия ради, и за волосы.
Во время привалов она носилась за бабочками и стрекозами.
Я в это время ложился на спину в чабрец и с закрытыми глазами слушал
стрекотание цикад.
Оно действовало на меня волшебным образом, перенося
в другой мир и другое, очень далекое от сегодняшнего время. Странное
дело, но я так ни разу и не видел цикаду.
Говорят, что они замолкают, когда приближается опасность.
А попробуй увидеть эту муху в траве, когда она притаилась и молчит.
Я никогда не слышал их хорового выступления. Только
соло, одна скрипит что-то бронзово звенящее и тонкое, остальные
сосредоточенно молчат, боясь пропустить свою очередь.
Переполненный руладами, которые звучат здесь от сотворения
мира, я ощущал себя человеком, живущим в доисторическую эпоху.
Всё это заросшее карликовым буком и грабом подножье
горы и было моим домом под открытым небом. Я жил на этой земле
совсем один.
У меня вообще никогда не было никаких родственников, ни
отца, ни матери, ни сестры. Нет, были общие прародители всего
человечества и мои пра-пращуры, от которых я произошел когда-то,
но я их не помнил, а, скорее всего, и вовсе не знал.
Только я и эти неутомимые цикады, которые жили здесь всегда,
они-то и были единственными существами, связывавшими меня с моим
прошлым.
Вдруг одна из них неожиданно влетела мне прямо в ухо и заорала
ларискиным голосом:
-Ну, Ко-о-о-тя, ну хватит дры-х-хнуть, пошли на море,
искупну-у-уться охота.
Наконец мы добрались до косы. По-моему, я уже писал о том,
что она собой представляет. Это такая тонкая полоска тверди в форме
"галочки", которую ставит на бумаге инспектирующий возле каждой
проверенной позиции.
Она вдается в море под небольшим углом к береговой кромке,
потом в середине своей резко ломает направление и возвращается к берегу,
но не доходит до него метра три - четыре.
Через этот узкий пролив морская вода и поступает в
образовавшееся пространство в форме равнобедренного треугольника.
Дно лимана покрыто 30-40 сантиметровым слоем
мелкодисперсной сероводородной грязи зеленовато-голубоватого цвета.
Вода в лимане почти горячая из-за его мелководья, вместе с
киселеобразной грязью до пояса взрослому человеку не доходит.
До войны здесь были целебные купальни. Говорили, что грязь
помогает от ревматизма, чистит сосуды и исцеляет от многого другого.
Патриоты этого вида лечения из местных жителей в
дискуссионном порыве утверждали, что она намного грязнее мацестинской
и запасов ее хватит на всех страждущих.
В начале перестройки, когда приватизировалось задаром всё, в
городской прессе просочились сведенья о том, что грязь радиоактивна.
И коса моментально опустела. Я высказал предположение, что
отцами этой грязной, пардон за невольный каламбур, газетной утки
являются люди, желающие на халяву прибрать к рукам Суджукскую косу
и весь лиман с его запасами целебной грязи.
Сейчас того туристического ажиотажа какой был в 70-80-ые годы
на косе не наблюдается, хотя и про радиоактивность никто не вспоминает.
Видно, жулики, положившие глаз на Суджук, друг друга успешно
перестреляли. Пересажать-то их всех, ну, никак не могли, потому что мы
с вами и сейчас встречаем таких на каждом шагу.
Но эти уже немножечко другие, их ведь, ох как много
разновидностей.
Известно, что лечебную грязь необходимо дозировать
количественно и по времени.
При передержке легко получить не лечебный зффект, а совсем
наоборот.
В пору моей юности мазались ею кто как хотел и сколько хотел.
Новички считали, что чем больше намазать и дольше держать, тем оно
надежнее.
Пьяненькие, намазавшись, скоро забывали о ней и спокойно
засыпали на берегу. Не смытая вовремя с тела она под жарким солнцем
превращалась в твердый панцирь.
Если не догадывались сами или некому было подсказать
бедолаге, что надо войти в воду, чтобы попытаться размочить ее, то
зачастую, напрочь засохшая, она снималась вместе с человеческой
кожей.
Нам грязь была не нужна, мы с Лялькой знали за чем пришли.
Вот сестра моя, ведь совсем еще ребенок тогда была, она даже стрекоз
боялась.
А крабов, удивительное дело, не боялась. Знаете, почему?
Да потому, что стрекоз ее есть я не учил, а крабов она уже со
мной пробовала, полюбила и ела их с недетским аппетитом. Притом,
практически сырых, если вы помните мой недавний рассказ про
личный опыт в этом поварском деле.
Для начала я просил сестру собрать все деревянное, что в шторм
выбросило море на берег вблизи от нас, включая пересохшие водоросли.
В них попадались мумифицированные под действием солнца
и ветра морские коньки, на удивление изящные создания, которых мне
единственный раз удалось увидеть в воде живыми, когда я был с маской.
Потом я разводил костерок. Ляля поддерживала огонь, а я
периодически заходил в лиман на расстояние метров 12-15 от берега.
Затем разворачивался и, громко шлепая ладонями по воде,
возвращался к берегу. Туда же устремлялись очумевшие от поднятого
мною шухера крабы.
Только позже я узнал, что это называется "ботать". Что можно
"по фене ботать" я знал с первого года пребывания моего в Москве,
но это немножечко из другого фольклора.
Рыбаки боталами, роль которых исполняют пустые консервные
банки, прикрепленные к концам длинных палок, шлепают по воде и
загоняют рыбу в сеть.
Еще боталами называют обыкновенные медные колокольчики,
которые вешают на шею коровам. Это, как вы понимаете, чтобы пастух
или хозяин коров не потерялся в поле или в лесу.
Напуганные шумом крабы, которых в лимане от изобилия корма
для них было множество, устремлялись к берегу, где их уже ждала Ляля.
Сестра хватала их по одному в каждую руку и укладывала в
костер на спину, чтобы уснули быстрее, приговаривала эта заботливая
няня.
На самом деле краб не в состоянии перевернуться из этого
положения в походное.
Успокоившихся вынимала и меняла на новую пару.
И так до последней жертвы, после чего здесь же возле костра
трапезничали.
В тот раз здорово повезло и я понял, что с уловом справиться
будет не просто. Я крикнул Ларке, чтобы она не обращала внимания на
мелочь, а брала только королевского красноспинного.
Но и это не помогло, пришлось пристроить свою рубашку.
Я завязал узлом оба рукава и ворот и стал набивать, набивать этот
мешок. Под конец подол рубашки я тоже стянул в узел.
За хлопотами не заметил как солнце приготовилось нырнуть в
море. Мы наспех похрустели в дорогу оставшимися экземплярами и,
навьючив сестру себе на плечи, с самодельным мешком за спиной я
двинул к дому.
Этакий караван из одного двугорбого верблюда вертикального
исполнения. Верхний горб это егозящая по мне сестра и нижний,
элегантный мешок из красной шотландки на манер рюкзака с рукавами
вместо лямок, наполненный под завязку шевелящимися и от досады
скрежещащими друг об друга крабами.
Сначала надо было преодолеть не очень крутую, но затяжную
гору, а потом все вниз и вниз.
Который был час, сколько времени мы были в пути я не
представлял, но я точно знал, как нас встретит наша мать этой темной
августовской ночью.
Должен сказать, что часов у меня до двадцати лет не было
вообще.
И только на третьем курсе Герасимович преподнес мне свою
польскую "Викторию", элегантные мужские часы в желтом, прямоугольной
формы корпусе.
К сожалению, форсить ими мне пришлось недолго. Дело в том,
что в Москве, без предупреждения, совершенно неожиданно для меня,
проездом из Калининграда к себе домой в Новороссийск появился мой
новороссийский друг и сосед Серега Краузе.
Он ждал меня у первой проходной МВТУ в день моего последнего
экзамена в летнюю сессию 3-его курса.
Я был искренне рад встрече. Единственное, что вызывало
вопрос, это каким образом он меня нашел и как узнал, что меня нужно
ждать именно здесь, возле первой проходной.
Телефона домашнего у нас не было, кто ему мог рассказать
где я, где МВТУ, почему он ждал меня именно у первой проходной,
если на территорию института было две проходных, и как он вообще
меня дождался, этого я от него так и не добился.
В трезвом виде Серега вообще человек не словоохотливый.
Единственное, что он мне сказал тогда:
- Понимаешь, я должен был тебя найти, у меня не было другого
выхода.
Я, конечно, знал, что Серега мой заядлый охотник, рыбак, и
выпивоха, такой же, как и его пожилой уже сосед и наставник дяя Мышя
(дядя Миша на южный манер), от которого он и набрался многих
жизненных премудростей.
В том числе и находчивости первобытного человека, которому,
как известно, на каждом шагу грозила опасность для жизни. И безденежье.
Я не стал больше пытать своего друга, главное, что он здесь,
со мной и не важно, как это все случилось, ведь настоящий охотник всегда
дождется цели, рыбак поклевки, а выпивоха собутыльника.
Вот и на этот раз охотничье чутьё посказало ему место встречи
с жертвой и он, чудом выйдя на мой след, стал ждать меня до победного
конца. Теперь наши души горели в костре желания немедленно отметить
встречу.
Часовой мастер на Бауманской согласился принять на комиссию
мою "Викторию", оценив её в 200 рублей. Ах, молодые люди очень
торопятся. Ну, что-ж, тогда он может пойти навстречу и вот вам 150 его
личных рублей.
Но вернемся в ночной августовский Новороссийск. Улица, как вы
помните, у нас темная, только на пересечении с Гончарова горел хилый
фонарь.
Издалека было видно, как на этой освещенной арене для боя
быков металась наша мать.
Я осторожно тормознул на границе света и мрака. Ларка
неохотно заскользила по мне вниз, как воришка на яблоне, пойманный
хозяином на месте преступления.
Но в нужный момент упредила мать, взяла инициативу в свои
руки и заревела на обе наши улицы.
Услышав ее живой голос мать не выдержала и бросилась к ней
со словами "донюшка моя", но тут же торопливо начала задирать ей подол.
Однако, ничего не успела совершить, потому что заплакала сама,
схватила ее на руки и понесла в дом.
Я незаметно кинул ношу в дальний угол кухни, заслонил стулом,
разделся и уснул, "как краб в костре", мелькнуло у меня в голове, потому
что знал, что меня ждет завтра утром.
Но задолго до наступления утра случилось еще кое-что, после
чего весь дом уже так и не сомкнул глаз.
продолжение:http://www.proza.ru/2019/02/16/591